– Я был неправ. Приношу свои извинения.
– Ты сильный шахматист, – вынес вердикт Марк, улыбаясь своей знаменитой, шириной с километр, улыбкой.
– Не очень, – пожал плечами Германсон. – Средний. Всего лишь первый разряд. Симонян вздрогнул и пошел к выходу. Марк пожал нам руки и пошел за ним. Остальные тоже…
Часы «Slava»
Эти часы давно надо было отдать в ремонт. Это я про свои наручные часы «Slava» рассказываю. Весь последний месяц они капризничали, и чем дальше, тем больше. Конечно, я и сам пробовал их починить: и тряс, и к уху прикладывал. Отстают, хоть тресни. Как-то на днях я даже из-за них опоздал вечером в столовку в цокольном этаже общежития и остался голодным, потому что печенинка, которую я нашел в нашем комнатном шкафу и которой поужинал, была такая крохотная, что ее можно было не кроша скормить аквариумным рыбкам. Опаздывать я вообще не люблю, и обычно со мной это не случается. У нас в 12-й группе Витька есть по таким делам. Если не корчить из себя крутого, то «Slava» были часы как часы, не «Rolex», понятно, но время показывали то, какое было на самом деле. И вот с месяц назад я стал замечать, что отстают мои часы от жизни, как будто решили: тише едешь – дальше будешь. На полчаса в сутки стали отставать. А я не настолько слился с природой, чтобы, как, к примеру, зверобой Натти Бампо, узнавать время по солнцу. Да и край у нас не тот, где по солнцу можно что-нибудь определить. Очень уж редко оно нас радует своим присутствием на небосклоне. За год набирается дней семьдесят солнечных, не больше. Остальные двести девяносто пять пасмурные или дождливые. Дождливые дни – это еще не худший вариант, но только если бы мы находились в Южной Америке. Возьмем для наглядного пособия… Ну хотя бы Бразилию. В Бразилии, говорят, время определяют по дождям, которые там идут строго в определенное время. Ну и нафига им часы? Если достаточно по первым каплям с неба узнать точное время и сказать жене: «Мария-Луиза, 15 часов прокапало, я на футбол». У нас дожди Бразильской пунктуальностью не обладают – идут, когда им вздумается, мокрые и холодные, и чаще всего тогда, когда ты без зонта и капюшона… Ну и как тут без часов выжить и везде успеть? Если все у нас расписано по часам и минутам: когда просыпаться, когда на завтрак бежать, когда занятия в институте начинаются и, главное, когда заканчиваются. Без часов труба. С того дня, когда мне стало окончательно ясно, что визит в часовую мастерскую неизбежен, до дня, когда я туда направился, прошла неделя. Так уж сложилось. Часы я в последнее время носил не на левом запястье, а держал в прикроватной тумбочке в комнате общаги, чтобы они меня не сбивали с толку. Всю эту неделю я пытался жить по своим биологическим часам, которые, как утверждают люди, называемые учеными, есть у каждого человека. Впрочем, если такие часы и вправду у людей есть, то у меня эти часы опять не «Rolex», а по-прежнему «Slava». Иначе как объяснить, что лекция, по моим биологическим часам, уже минут 15 как должна закончиться, а препод продолжает что-то бубнить с кафедры. Или биологическая «Slava» утром у меня показывает еще только шесть часов ноль минут, а Мирнов с Германсоном, уже одетые в пальто, у двери спрашивают, почему я не иду на занятия…
Мне все время что-то мешало зайти в часовую мастерскую. Сначала незнание, где эти мастерские есть в городе. Ну, это ладно, это проблема небольшая. Тем более что абориген Витька сказал: этих мастерских в Иванове по три на квадратный метр. Больше, чем часов у населения. Просто сидят друг у друга на головах и клянчат у прохожих часы для ремонта. Правда, когда я попросил пару адресов поближе к нашей общаге, желательно вообще, чтобы из окна комнаты протянуть руку и отдать часы в починку (раз уж их так много), Витька вспомнил только два адреса: в «Доме быта» и в «Пассаже». Дом быта был тот, что на Фридриха. Так в Иванове народ называл проспект Фридриха Энгельса, который сейчас переименовался в Шереметевский проспект. «Дом», кстати, до сего дня стоит в том же виде, что в 80-е годы, правда, быта там давно уже нет. Ни в «Дом быта», ни в «Пассаж», что на улице Смирнова, тащиться не хотелось – далековато. И стоят в стороне от наших навигационных путей, мимо не ходим. Потом учеба сильно мешала. Она и так-то мешает студентам жить, а тут еще такая неделя выдалась – сплошные семинары да лабы. «Лабы» на студенческом сленге – лабораторные занятия. Они, такая уж это зараза была, больше всего донимали нас, студентов-первокурсников. В этих лабах, если что-нибудь накосячишь, то все… снимай панаму…
В этот раз мы с Витькой и Юркой Кулешовым, по мнению препода, уничтожили конденсатор на лабораторной работе по физике, и пришлось нам должок отрабатывать. Мы с Витькой и Юрой были категорически не согласны с такой оценкой наших действий в ходе лабы, но мнение доцента перевесило наши объединенные студенческие мнения, как гранитная глыба перевешивает кучку тополиного пуха. Лабораторная работа была по теме «Определение емкости электрического конденсатора». Конденсатор, если кто далек от физики, это такая пипка вроде пузырька с двумя проводочками. В электрической цепи он нужен, чтобы накапливать и тут же отдавать электрический заряд. Емкость конденсатора – это его основная характеристика, говорящая о том, какой величины заряд он может у себя аккумулировать. Это так если кратко, для чайников. На лабе группа делилась на группки, в зависимости от количества рабочих мест и личных предпочтений. Обычно мы сбивались в стаю из трех-четырех человек: я, Витька и Юра Кулешов. Если было четвертое место, добавляли кого-нибудь из девчонок. В нашей группе их было восемь, и преподаватели на лабах ни в коем случае не допускали женских группировок, с доказательным основанием полагая, что в этом случае риски аварий вырастают в разы. Наши девчонки славились своей способностью устроить короткое замыкание даже в простейшей электрической цепи. Но в этот раз мы действовали втроем, и на девчонок угробленный кондер свалить не удалось. Собрали цепь, позвали препода, он бегло глянул и кивнул, мол, можно. Замкнуть цепь доверили Кулешову, чтобы хоть чем-нибудь его занять, а то, пока мы с Витькой цепь собирали, он в основном глазел по сторонам да дельными советами мешал сидящей рядом другой стае из Груздева, Василискова и Перфильевой заниматься своей работой. Юра отважно повернул клавишу реле, и цепь запиталась. После этого он счел свой вклад в работу внесенным и отодвинулся в сторону. Витька регулятором установил в цепи напряжение, я записал величину напряжения в таблицу и сказал Юрке:
– Врубай конденсатор.
– А где он тут? – опасливо спросил Юрка, не двигаясь с места.
– Понятно, – сказал Витька и подключил к цепи конденсатор, соединенный с цепью параллельно. После этого мы с Витькой уставились на микроамперметр. А он, гад, не показывал ничего, вернее, показывал ноль. Юра подобрался поближе и тоже стал разглядывать микроамперметр.
– Ну что? – спросил он, переведя взгляд на нас с Витькой.
– Ничего, как видишь, – ответил я и разомкнул цепь. Потом позвал препода к нашему столу. Тот нехотя подошел, пару секунд рассматривал наше творение и недовольно нахмурился.
– Ну? – сказал он. – Вам что, отмашка нужна? Включайте.
Витька повернул реле. Микроамперметр не шелохнулся.
– Угробили конденсатор, – после небольшой паузы определил препод. – Молодцы. Всем по Нобелевской премии.
Мы пытались опротестовать этот вердикт предположением, что на момент проведения опыта конденсатор, возможно, был уже немножко «неживой», но я выше приводил сравнительную таблицу нашего и преподавательского весов, так что лабу нам не зачли. Хорошо еще, что препод согласился запустить нас к себе на следующий день с 16-й группой, а то задолженность подвисла бы. Подвисла у нас, а вынырнула бы в деканате, который ежемесячно проводил среди студентов-первачков что-то вроде классного часа по контролю успеваемости. Хорошо еще, что они не додумались родителей вызывать. А может, и вызывали, просто я не в курсе…
По окончании этой несчастной лабы мы с Витькой с горя пошли в пивной бар «Славянский» зализывать раны. Бар, название которого населением произносилось просто «Славянка», располагался недалеко от института, на улице Парижской Коммуны. Можно, конечно, было пойти на рынок на Рабочем поселке, где дислоцировалась еще одна точка по розливу пива, и похлебать янтарный напиток там. Точка была ближе, чем «Славянка», но наше горе было не той степени тяжести, чтобы пить пиво на улице в морозный январский вечер. Холодно. И туалета нет. Вернее, туалет был, но на другом конце рынка, а для людей, употребляющих пиво, этот фактор имеет значение. Юрка с нами не пошел. Сказал, что залижет раны дома самостоятельно крепким цейлонским чаем и музыкой группы «Бони М». Ну, вольному воля, спасенному рай…
Народу в баре было как всегда – не протолкнуться, и по меньшей мере две трети этого народа составляли студенты нашего ВУЗа. Мы вообще считали этот бар почти аудиторией института. Отмечали здесь дни рождений, начало и окончание сессий, провожали ребят в армию. Кружка пива здесь стоила 35 копеек, бутерброд с соленой щепкой, которую бармен называл килькой – 8 копеек. Были еще какие-то жутковатые пирожки с мясом и рисом, полакомиться которыми – нужно быть ну очень голодными. Стоили эти шедевры кулинарии копеек 20, не меньше. Мы с Витькой взяли по паре пива и один бутерброд. Больше двух кружек я никогда не брал, мне хватало. Я не особенный любитель пива, спокойно мог обойтись и без него, но более доступного для нищего студента алкоголя просто не было. Брали и водку, и даже коньяк, но повод для такого разорения должен был быть основательным. И уж никак не заваленная лабораторная работа. Витьке двух кружек было мало, он пиво любил, но его бюджет тогда был довольно скромен, и, прежде чем взять третью кружку, он всегда сначала сводил дебет с кредитом. В баре действовала хитрая система отпуска пива потребителю. Берешь пиво – значит, берешь и закуску. Хоть одну кружку, хоть сто – обязан закусить той отравой, которую предлагает бар. Мы это правило знали, не впервой сюда заплывали. Бутерброд, понятно, никто не ел, но, слава Богу, есть никого и не заставляли. А купить были обязаны… Мы отодвинули бутер подальше, чтобы не портил нам вид, и принялись за пиво. В баре все было как обычно. Пел Боярский о том, как тигры у ног его сели, у одного из столиков месили друг друга два синяка, ходил Ленин. Ленин, если кто забыл, в 80-е годы у нас все еще был почти иконой, что не мешало ребятам с коммерческой жилкой эксплуатировать его образ для собственных нужд. В Славянке это был мужчина, похожий на Ленина ростом и лысиной. Остальной реквизит – прищур, бородка и костюм с жилетом – добавляли к образу узнаваемые штрихи. Ленин в баре ничего не делал. Может, кто-либо, обыгрывай он образ известного человека рангом пониже, не гнушался бы и пиво доставлять от бармена на столик, получая за это процент от кружки, но не Ленин же. Все-таки вождь мирового пролетариата. Ленин просто ходил между столиков, митингов не проводил, на баррикады не звал, ничего не просил, вообще, кажется, рта не раскрывал. Иногда швартовался у столика с публикой поприличней и выпивал предложенную ему кружку пива. Причем всегда знал, где остановиться, спинным мозгом, наверное, чуял что, остановись он около ребят вроде нас с Витькой, никакого пива не получит… Спасибо не говорил, двух кружек за одним столиком не принимал, засовывал большие пальцы рук в жилетку, словно собирался сплясать еврейский танец 7-40, но не плясал, а уходил в подсобку. Через некоторое время появлялся опять… Я не стал бы описывать этот бар – что тут можно написать нового? Люди моего возраста все это помнят и без меня. Советский пивной бар… Если был хоть в одном из них – считай, был во всех. Просто, не зайди мы с Витькой в «Славянку» в тот вечер, не встретили бы говорящую собаку. Так что идем дальше. Мы не торопясь выпили пиво и пошли к выходу. Витькины часы показывали восемь вечера. Транспорт ходил вполне исправно, и мы прогулочным шагом направились по тротуару к остановке. От бара до остановки троллейбуса было довольно приличное расстояние, но дойти было можно. Летом мы вообще до Почтовой улицы ходили пешком. Там Витька садился в пятый трамвай, а я шагал в общагу. Летом, правда, теплее. Путь к остановке пролегал мимо строящегося многоквартирного дома с множеством разбросанных перед домом стройматериалов, причем стройплощадка почему-то была ничем не огороженной со стороны пешеходной дорожки. Площадка, конечно, освещалась, но пара лампочек только подчеркивала темноту. Строителей видно не было, да в это время с чего бы они там были? Кто охранял все это добро? Человеческая совесть. Да еще, может, 90-летний сторож, дремавший где-нибудь в сторожке…
– Ребята, выпить есть? – спросила собака, лежащая перед штабелем обрезной доски. Мы остановились, посмотрели на собаку, потом друг на друга.
– Ты что-нибудь слышал? – спросил Витька.
– Нет, ничего, – ответил я, – только собака спросила, есть ли у нас выпить.
Собака грустно смотрела нас и, видно, ждала ответа.
– Нет, извини, – сказал Витька собаке.
– Жаль, – собака отвернулась и положила голову на лапы.
– У соседа тоже есть говорящая собака, – сообщил мне Витька, – но она разговаривает, только когда сосед в стельку… и не по-русски.
– Тебя как зовут? – спросил я. – Джек?
– Почему Джек? Что за стереотипы? Если лежу – значит сразу Джек. Феликс меня зовут, – собака посмотрела на нас укоризненно. Ну, Феликс так Феликс. Вполне себе собачье имя.
– Слышь, Феликс, может, тебе собачьего корма купить? – участливо спросил Витька. – Мы сейчас сбегаем в гастроном.
– Идите на х…, – выругался Феликс.– Купите собачьего корма и засуньте его себе в ж…
– Силен Фелька! Даже матом умеет, – одобрительно сказал Витька. На этом месте собака встала и потрусила куда-то к строящемуся дому, а голос продолжал сквернословить. Мы обошли штабель с другой стороны и увидели бомжеватого вида мужика в рваной фуфайке, лежащего на досках. И не холодно ему… А я уже было представил, как привожу в общагу говорящую собаку и церемонно знакомлю ее с вахтером Полиной Сергеевной. А потом она говорит, что, наверное, заработалась здесь, пора на пенсию…
…Во вторник в 14 часов мы разобрались с конденсатором. Получилось так, что нам даже не пришлось жертвовать семинаром по химии. Хотя собирались пожертвовать. Химичке мы наврали, что нас вызвали в деканат, и побежали в цокольный этаж Б-корпуса, где располагалась кафедра физики. И тут нам в кои веки повезло. Препод, увидев на пороге лаборатории наши физиономии, сообщил, что партия конденсаторов, один из которых как раз и отказался с нами сотрудничать, оказалась бракованной и он, препод, лабораторную работу нам засчитывает. Только на следующем занятии нам нужно будет оформить отчет. Ликуя, мы бросились обратно на семинар по химии. А там наш энтузиазм был потушен химичкой, которая, пожав плечами, сказала:
– Видно, вы разошлись с деканатом. Только сейчас оттуда за вами приходили. Ну, ничего, после занятия сходите еще раз.
Нас как ледяной водой облили. Это надо же так накаркать на самих себя! До этого дня я в деканате не был ни разу, если не считать трех минут в октябре месяце, когда я забегал туда за студенческим билетом. Витька и Юрка тоже без путеводителя деканат не найдут. И вот, когда мы возвестили химичке и части 12-й группы, чьи уши в тот миг были обращены в нашу сторону, что нас якобы вызывают в деканат, не прошло и 15 минут, как нас туда действительно вызвали. Так что не шутите с пространством, ребята. Там все слышно…
В девяти случаях из десяти в деканат вызывают не для того, чтобы погладить по головке и сказать, что ты молодец и гордость факультета, а наоборот, предупредить, что ты основной кандидат на вылет из института и военкомат уже интересовался твоим размером сапог. В десятом случае это будет что-нибудь нейтральное, вроде уточнения анкетных данных. Поэтому я стал перебирать все, что в последнее время происходило на свете с моим участием, могущее огорчить деканат, но ничего такого не припомнил. Ну да, были проблемы с некоторыми учебными дисциплинами, но не такие, чтобы деканат из-за этого делал мне козью морду. У нас есть ребята, у которых «хвосты» были пушистее, чем у кистеухих белок, и ничего. Вон они – сидят и радуются жизни. Юра с Витькой тоже явно напряглись, припоминая, где они могли наследить, но ясно было, что не узнаем, пока не придем туда… Химический семинар тянулся бесконечно долго. По моим биологическим часам, он уже дважды должен был начаться и закончиться, а химичка продолжала с садистской усмешкой вызывать к доске очередную жертву. Юрка успел получить двойку, а Витька с трудом вывернулся на тройку. До меня ход не дошел, а то, боюсь, пятерок рядом с моей фамилией в ее журнале не прибавилось бы…
Семинар через месяц наконец закончился, и мы, с трудом удерживаясь от галопа, пошли в деканат. Юрка без конца ныл, что химичка – стерва, потому что впаяла ему двояк, что физик – сволочь, потому что подсунул нам не те конденсаторы, и возмущался, почему до сих пор никто не догадался взорвать деканат. В деканате нас встретила молоденькая девушка по имени Татьяна. Их в деканате было две. Другую, что постарше, звали Светлана. Светлана, не обращая на нас внимания, копалась в бумагах, а Татьяна, сдвинув брови, грозно спросила, где нас носило.
– На занятиях. Мы, знаете ли, учимся, – с достоинством ответил Юра. Он перед дверью деканата преобразился. Выпрямился, приклеил к губам предупредительно-вежливую улыбу, ладонью зачесал светлые волосы назад и стал тем, кем, в общем-то, и был – интеллигентным парнем из хорошей семьи с традициями.
– На вас жалоба поступила, – строго сказала Татьяна, – декану.
– На нас троих? – уточнил я.
– Да.
– Мило, – оценил я. – От кого?
– Читайте, – Татьяна, оглянувшись на дверь декана, протянула нам листок бумаги, – только не вслух.
Я взял листок, ребята сгрудились возле меня и стали читать. Это была докладная от Горбуновой Полины Сергеевны, дежурного вахтера общежития ПТЭФ. Там излагались события прошедшей субботы, а именно вечерней ее части. Вечером около 18 часов в общежитие прибыли два студента 12-й группы Мырс и Кулешадзе (как потом выяснилось из их беседы). Целью прибытия они назвали студента той же группы Семенова из пятой комнаты. При этом сдать на вахту документы, удостоверяющие их личности, они отказались, говоря, что кто-то вот так сдал документ на вахту, а потом документ пропал. «После моего отказа в их допуске на территорию общежития студенты Мырс и Кулешадзе общежитие покинули, но по зафиксированным мной их голосам в пятой комнате спустя пять минут стало понятно, что они все же проникли в указанную комнату. Предположительно, через оконный проем…» Ну и дальше в том же стиле. Особенно в докладной подчеркивалось, что студент Семенов требовал от нее «не совать свой нос куда не надо» и угрожал, что он «его прищемит». Докладная заканчивалась просьбой принять к нам меры воздействия.
– Мы таких писем по три за день от нее получаем и декану, конечно, не показываем, – сказала Татьяна, когда я вернул ей листок, – но вы там смотрите.
Мы пообещали, что Полину Сергеевну будем обходить за версту, и ушли… Благодаря этим приключениям возможность попасть в часовую мастерскую в понедельник и вторник у меня была минимальной, а в среду шансы повидать часовщика вообще стремились к нулю. Это я как математик утверждаю. В среду с 16:00 до 17:00 я занимался высшей математикой у Клары Давидовны Затуловской на дополнительных занятиях в составе компании таких же «выдающихся» математиков, как и я. Клара была сложной личностью с характером из вольфрама. Она терпеть не могла коллег по работе – уж не знаю, чем они ей там на кафедре насолили. Не любила девчонок. К ребятам относилась чуть лучше, но как-то избирательно. Кого-то третировала по причинам, известным ей одной, к кому-то была вполне лояльна. Ко мне относилась, в общем, хорошо. Я старался в дни занятий по вышке быть в костюме, не приходил к ней на занятия с пивным перегаром, ну а курить я и так не курил. Клара это ценила, хотя все великие математики, говорят, были страшные неряхи, пьяницы и грубияны. Ну это Клары на них не было…
Она читала потоку лекции, а в нашей 12-й группе еще и вела семинары. По рассказам ребят из других групп, где Клара семинары не вела, жизнь у них была розовой, и все, кто умел складывать три плюс два, ходили отличниками. А нас грызли интегралы с дифференциалами и кипятил мозг метод Гаусса-Жордана для нахождения обратной матрицы. Интегралы мне поначалу давались с трудом. Упирались. Месяца полтора назад, зачислив на мой лицевой счет пару двоек, Клара предложила мне позаниматься дополнительно, пока я не увяз в этой трясине окончательно. По средам в 16:00. Я предложение Клары принял, а кто бы не принял? Не принять – это как если бы в той трясине, в которой я сидел по уши, мне на спину свалился бы валун. В среду с утра я побрился, надел костюм с галстуком, положил в карман свежий носовой платок и расческу и поехал в таком виде на занятия. Как обычно, народ приставал с вопросами, что у меня за праздник, нас ведь всегда веселит, когда видим кого-нибудь в костюме, а свадьбы поблизости нет. Я знал, что так будет, поэтому заранее приготовил несколько остроумных, как мне казалось, ответов. Вроде таких, что отмечаю день взятия Бастилии (14 июля) несмотря на январь, или жду Нобелевский комитет с премией по физике (за конденсатор)…
В 16:00 я сидел в одном из кабинетов А-корпуса и внимательно смотрел на Клару. В моих глазах светился ум, смекалка и интеллект, если, конечно, все это не одно и то же. В общем, все светилось, и я всем видом источал способность справиться с любым заданием от Клары Давидовны, которое ко мне поступит. Обычно она вела эти сверхзанятия так. Минут пять освежала в нашей памяти что-нибудь из прошлой лекции (обычно в нашей памяти ничего не освежалось), потом на доске решала уравнение, которое мы, математики, аккуратно переписывали в тетрадь. А в завершение выдавала студентам карточки с заданием, которое нужно было решить здесь и сейчас. Если не решил – ничего страшного, Клара доходчиво объяснит, в чем ошибка, и выдаст другую карточку. Те, кто решил свою задачу, уходили, остальные могли сидеть хоть до утра следующего дня. Уходить Клара не спешила – то ли так любила свою работу, то ли дома ее никто не ждал, но ни разу она не выказала свое раздражение, мол, из-за вас, остолопов, домой попасть не могу. Так было и сегодня. Почти так. Клара раздала карточки, уселась за свой стол и достала из сумки какую-то книгу. Может, детектив, а может, свежий математический задачник – мне не видно было. Не успел я вглядеться в карточку с заданием, как дверь позади Клары (она спиной к двери сидела, а мы лицом) со скрипом отворилась, и в кабинет заглянул мужчина лет сорока.
– Клара Давидовна, – сказал он. Шепотом, чтобы нас, гениев с мысли не сбивать, – вас Андрей Сергеевич просит зайти к нему.
– Сейчас? – спросила Клара.
– Да, – подтвердил мужчина и скрылся за дверью. Клара пошарила глазами по кабинету, остановила взгляд на мне и сказала:
– Семенов, Володя, сядь на мое место. Побудешь пока за меня. Смотри, чтобы тишина была.