На дальних подступах страны (Негерой-2. Воспоминания о неслучившемся)

Мне, наверное, нет смысла философствовать на данную тему, ведь я уже не безусый юноша, а настоящий полковник. Моя специальность, точнее, профессия – разведка. Но тогда в первый приезд на Ближний Восток я о разведке не думал. Нет, думал, конечно, как все мальчишки, когда смотрел фильм «Ошибка резидента» с бесподобным Жженовым в главной роли. Запомнилось, как он в модном заграничном прикиде где-то во Франции или Германии за бокалом дорогой выпивки устало роняет в разговоре с папой-графом: «Я – разведчик, отец. Каждый зарабатывает, как может…» Красиво!

В разведку я не рвался. Языки мне нравились – это было. И давались они легко по сравнению с большинством сверстников. Поэтому в престижнейший московский иняз им. М. Тореза я поступил без особого напряга и, что совершенно невероятно, без всякого блата. Повезло. Но именно из-за того, что без блата, попал я в экспериментальную группу, которая одной из первых начала учить не свойственный ранее нашему ВУЗу арабский язык. Второй мне дали испанский. Английский, португальский и французский я изучал факультативно, благо, возможности были.

На последних курсах была практика в «одной арабской стране». Уже тогда ко мне начал «присматриваться» КГБ, который напустил как всегда туману и секретности. Так что посылали нас «за бугор» чуть ли не тайно. Работать пришлось с теми же «сапогами». Только не из ГРУ, а простыми военными советниками и специалистами (хабирами, как мы их величали на арабский манер), которых направило в командировку наше министерство обороны и, конечно же, коллегами-переводягами. Они по большей части были из московского ВИИЯ, но попадались и хлопцы из ИСАА, ЛГУ, Баку и Ташкента. Хорошее было время, чуть-чуть стремное, но в целом позитивное.

Во время командировки я «спортивный режим» откровенно и демонстративно старался не нарушать, то есть выпивал много и часто, но аккуратно. С работой справлялся, начальству дерзил в меру. А оно было очень и очень своеобразным. Часть наших старших товарищей, в основном советников, прошли Великую Отечественную. Но, увы, не все из них стали генералами и героями-орденоносцами, заняли «теплые» места в армейских и окружных штабах. Поэтому любили иногда по-отечески «потрепать» молодежь, поучить уму-разуму, дать пинка или просто поорать.

Контингент хабиров помоложе страдал, скорее всего от того, что не застал «суровых военных времен», не завоевал пока своего «места под солнцем» и тоже отыгрывался, как в армии заведено, на молодых. А к этой категории относились, естественно, мы – переводчики. Нам доставалось ото всех. Поэтому и любви особой между спецами и переводческим корпусом не было. Так уж повелось. Бывали, правда, и положительные исключения. Мужики-то они все в основном, положа руку на сердце, были нормальные, только житухой непростой в Союзе придавленные и затюканные…

Теперь-то я думаю, что сложности во взаимоотношениях между разными поколениями сводились к банальной, но вечной проблеме – «отцы – дети». Конечно, между нами была «дистанция огромного размера». Культура, образование, воспитание – все было другим. Ну, представьте себе, с одной стороны, скажем, безусого мальчонку-виияковца, или мгимошника, потомственного москвича с Арбата начала 70-х, у которого с рождения все было «в шоколаде»: папа-полковник Генштаба или ответственный работник ЦК. Добавьте к этому еще отсутствие жизненного опыта, прущие из всех щелей гонор и юношеский максимализм, неумение понять и, если надо, простить другого человека, не такого, как ты. А с другой – умудренного опытом седовласого подполковника лет сорока с хвостиком, детдомовца, выходца из рязанской глубинки, прошедшего фронт. После войны заброшенного злой судьбинушкой в Забайкальский или Среднеазиатский военный округ, дети которого и метро-то первый раз увидели лет в 18.

Попав в заграничную командировку, многие и специалисты, и советники получили уникальный шанс, может быть, единственный в жизни – поправить материальное положение, осуществить свое самое заветное желание. Хрустальной мечтой любого хабира тогда была автомашина «Волга»! А если останется немного деньжат от покупки «ласточки», можно было чуть-чуть «прибарохлиться», приобрести в «Березке» какие-нибудь престижные шмотки, например, дубленку, пыжиковую шапку или заморскую бытовую технику.

А наш неразумный брат-переводчик, получив первую зарплату, бросался во все тяжкие: вначале походы по запретным ночным клубам и кабакам. Потом покупались японские часы «Сейко» или «Ориент», самый моднючий прикид в местных дорогих лавках и, обязательно, магнитофон «Акай» последней модели или навороченный проигрыватель с кучей дорогущих «пластов» групп типа «Пинк Флойд», «Роллинг стоунз», «Лэд Зеппелин» ну и т. п. Бедные хабиры слов даже таких не слышали, а завидев у переводчика новые ботинки на платформе, сшитый у портного костюм из английской шерсти или пластинки смотрели на него как на прокаженного и молча крутили пальцем у виска.

Что же – приоритеты у всех были разные, да это в общем-то и нормально, но это стало понятным по прошествии времени. А тогда… Тогда мы, переводяги смотрели на хабиров свысока, считали их жмотами, недалекими людьми и в свой узкий круг «переводческой элиты» особо не допускали. Травили про них анекдоты, смешные байки, подтрунивали над ними по поводу и без. Иногда, кстати, небезосновательно. Истории случались, бывало, просто дикие. Кто-то в неуемном порыве любой ценой поскорее «закрыть» желанную «Волгу», экономил на всем, складывая сертификатик к сертификатику. Порой переходили все разумные пределы: скудно питались, не покупали детям фрукты, отказывали своим чадам в мороженом. Помнится, отдельные выдающиеся «экономисты» доводили себя до цинги и дистрофии. Случалось даже, о Боже! замахивались на самое святое – бросали курить и завязывали с выпивкой за свой счет, переходя исключительно на «халявную».

Кто-то из наших ребят даже тетрадку специальную завел, куда время от времени записывал хабирские «перлы». Вот некоторые из них.

– Замаскировать так, чтобы ни одна собака не нашла. Даже я!

Или: «Что, машина не заводится? Ладно, поехали, потом заведешь».

А как вам такой шедевр из диалога хабира и переводяги:

– Слышь, Васятка, а в арабском языке есть «мягкий знак»?

– Никак нет, товарищ генерал.

– А как же ты тогда слово «конь» на арабский переводишь?

Я сам, как-то будучи на дежурстве в офисе Главного военного советника, был свидетелем такого эпизода.

По лестнице деловито спускается полковник Павел Алексеевич, начальник оперативного отдела. Проходя мимо дежурного говорит:

– Если Главный будет меня спрашивать, я уехал в «Красный дом» (общага переводчиков в столице страны – ред.).

Стоящая рядом с дежурным женщина, работающая здесь же, в канцелярии:

– Павел Алексеевич, а вы меня с собой не прихватите?

Тот угрюмо:

– Нет, я другой дорогой…

Как бы то ни было, но работать в непростых условиях Ближнего Востока нужно было всем вместе. Мы и работали. И, вроде, даже неплохо!

Наверное, там, «на дальних подступах страны», и присмотрелись ко мне окончательно «ловцы душ» из Конторы, о чем я совершено не жалел тогда. Сейчас тоже не жалею. Правда, уже с оговоркой. Небольшой, навеянной опытом…

«На дальних подступах страны…» – это строка из песни, которую сочинили, если верить переводческим легендам, в Египте примерно в конце 60-х годов. Первая и пока единственная известная официальная публикация текста песни появилась в книге одного из авторитетнейших ученых-арабистов нашей страны, доктора наук, профессора Анатолия Захаровича Егорина, долгие годы проработавшего на Ближнем Востоке и, разумеется, в Египте. В его редакции текст выглядел так:

Среди развалин и пожаров,
Где каждый дом смердит огнем,
По узким улочкам Кантары
Идет пехотный батальон.

Хрустит стекло под сапогами,
Стучат подковы-каблуки,
А за плечами, за плечами
Бренчат примкнутые штыки.

Стреляют здесь не для острастки —
Гремит военная гроза,
Из-под арабской желтой каски
Синеют русские глаза.

В походы вместе с батальоном
Эксперты русские идут,
Их опаленных, запыленных,
Как избавителей здесь ждут.

Мы как в Испании когда-то,
Мы здесь нужны, мы здесь важны.
Мы неизвестные солдаты
На дальних подступах страны.

Вы нас представьте на минуту
Идущих под стальным дождем,
Как за египетские фунты
Мы буйны головы кладем…

Вернусь домой, возьму гитару
И под негромкий перезвон
Я вспомню улочки Кантары
И свой пехотный батальон.

Слова и музыку, как написал Анатолий Егорин в своей книге, посвященной Египту, сочинил переводчик Евгений Грачев, выпускник факультета журналистики МГУ. Многие однако утверждали, что песня стала результатом коллективных усилий. Правды так и не узнали. Текст переписывали на бумагу, на кассеты, исполняли песню, но имя и фамилию настоящего барда тщательно скрывали. «Естественно, – писал Егорин, – среди некоторых наших высокопоставленных военных, отвечавших в Египте за морально-политическое состояние личного состава, вначале поднялся невообразимый ажиотаж: «Найти паскудника!», «Выслать!», «Судить мерзавца!» – только так реагировала эта категория «интернационалистов» на песню.

В конце концов, ЧП стало предметом обсуждения на парткоме посольства. Песню в магнитофонной записи прослушали в присутствии целого актива советской колонии. После первого прослушивания все молчали, поглядывали на секретаря. Тот, выдержав паузу, сказал:

– Давайте-ка еще раз прокрутим. – Прокрутили.

– А что, – открыл дебаты советник посольства Владислав Борисович Ясенев. – Песня как песня. Выстраданная и реальная. Нам надо больше поощрять тех, кто находится на передовой и по существу жертвует своей жизнью, а мы…

– Так это же антисоветчина! – Прервал Ясенева какой-то генерал, запомнившейся по необычному для других красно-синему оттенку лица. – Что значит: «Как за египетские фунты мы наши головы кладем?»

– А то и значит, – отпарировал Ясенев, – что, действительно, кладем здесь за Египет свои головы. Это факт, который со временем всплывет. Может, еще и памятник воздвигнут нашим гражданам, павшим в борьбе за свободу Египта…»