Вспоминалки

– Анри, – обратилась она к нему, наконец, – в последнее время вы сильно изменились. Что происходит с вами? Говорят, вы совсем перестали рисовать, по крайней мере, мы уже давно не видели ваших картин. Вы больны, недосыпаете? Или еще одна очаровательная примадонна заняла ваши мысли, мой мальчик?

Графиня всегда принимала деятельное участие во всех делах художника, и он ценил ее дружбу, но сейчас эти покровительственные нотки в ее голосе и то, что она так безыскусно обращает в скуку слова, затрагивающие его до глубины души, вывели Анри из себя.

– Нет, я просто устал, – холодно ответил он. – Извините, графиня. Сегодня у меня много работы, и поэтому я покину вас раньше обычного.

В это мгновение граф д'Аксеньёль наклонился к нему и произнес тихим голосом:

– Сударь, в Италии я купил две чудесных картины, и я хотел бы воспользоваться вашим расположением ко мне. Я буду чрезвычайно обязан вам, если вы покажете мне какую-нибудь из ваших работ.

– С удовольствием, граф, вот моя визитная карточка, медленно проговорил Анри; губы его лихорадочно задрожали, в глазах появилась какая-то страшная решимость. – Я буду ждать вас завтра, в полдень, и вы увидите мою последнюю картину.

С этими словами он раскланялся с графиней и д'Аксеньёлем и вышел из залы. В соседней комнате он увидел группу литераторов и художников, оживленно беседующих между собой. При виде него они замолчали, насмешливо переглянувшись. Анри перехватил взгляд одного из портретистов, с которым он был знаком по Парижской Академии, и спросил, придав своему голосу нотки беспечности:

– Бертран, так о чем же все-таки пишет Франсуа Дестен? Критикует пейзажиста Редьё. Но он талантливый художник, правда, он молод, и это, вероятно, заставляет неутомимого Дестена, подобно Зоилу, придираться к каждой мелочи в его картинах. Не так ли?

– Нет, – холодно усмехнулся Бертран Вердье словам художника о Редьё, девятнадцатилетнем живописце, который был его другом. – Прочтите, пожалуйста, эту статью, отмеченную красным карандашом. Надеюсь, она вас заинтересует.

Тон голоса его и выражение лиц собеседников поразили Анри. Какая-то сжимающая сердце тревога мгновенно овладела им. Он взял из рук Бертрана газету и медленно опустился в кресло, стоявшее у окна.

Первое, что бросилось ему в глаза в статье Дестена, было следующее:

"В последнее время мы не видели картин известного художника Анри де Ланнеля, творца "Пира Суллы" и «Самоубийства Антония». О своих планах на будущее он говорит туманно и неопределенно. Надо заметить, что в последних картинах г-на де Ланнеля не было такого блеска, как четыре года назад, сюжеты его стали чересчур однообразными, а пристрастие к античным темам слишком навязчивым. В эту область живописи он уже не может внести ничего нового. Даже члены Академии заметили некую безликость героев его последних картин. А бесчисленные технические ошибки и даже мало похожая на этого художника неумелость и своего рода неуверенность в изображении деталей вызывают удивление у многих ценителей искусства. Еще совсем недавно Анри де Ланнель считался виртуозом, а теперь в его произведениях мы все чаще сталкиваемся с чертами самого обыкновенного дилетантства. Он еще молод, но, увы, зенит его славы давно прошел. По всей вероятности, г-н де Ланнель скоро совсем отойдет от живописи, если он не захочет, конечно, служить мишенью для насмешек истинных знатоков и любителей искусства…"

Анри оторвался от газетной колонки и услышал за своею спиною шепот и сдавленный смех. С шумом отодвинув от себя столик, он встал и пошел к выходу, не глядя на литераторов и художников, окруживших его. В дверях Анри де Ланнель столкнулся с Редьё, молодым человеком приятной наружности. Порывистым движением юноша остановил его:

– Вы читали статью Дестена? Это клевета, злобная клевета и ложь… Вы должны попросить у него удовлетворения!

– Оставьте меня, дорогой Редьё, ради бога оставьте! – воскликнул Анри и выбежал из комнаты.

Дома художник поднялся в свой кабинет и позвал слугу.

– Жозеф, эту ночь я буду работать в мастерской. Завтра не беспокойте меня до полудня. Если придет граф д'Аксеньёль или Редьё, проводите их на третий этаж.

После долгого раздумья художник, наконец, принял окончательное решение. Поднявшись в мастерскую, Анри долго просматривал эскизы, лежащие на столе, затем встал, прошелся по комнате и, разыскав среди палитр и кистей длинный клинок с узким лезвием, одним взмахом руки рассек полотно, изображавшее убийство Цезаря…

На следующий день, точно в двенадцать, граф д'Аксеньёль остановил лошадей у ворот особняка де Ланнеля и, выйдя из экипажа, повстречал Редьё, с которым вчера его познакомила г-жа де Фавиет. Молодой художник с волнением заговорил об Анри, и они вместе вошли в дом. Жозеф остановил их в дверях, но д'Аксеньёль показал ему визитную карточку де Ланнеля.

– Извините, граф, господин предупреждал меня о вашем приходе. Он ждет в мастерской.

В комнате художника, куда вошли Редьё, д'Аксеньёль и Жозеф, было темно. Из-за плотных занавесок, закрывавших окна, пробивался с улицы тусклый свет. Внезапно Редьё споткнулся о чье-то неподвижное тело, распростертое посреди мастерской, и вскрикнул от ужаса.

Слуга отдернул шторы, и изумленному взору гостей предстал ужасный вид. На полу, возле большой картины, прикрытой зеленой материей, лежало навзничь тело художника. Лицо его, перекошенное судорогой, было покрыто мертвенной бледностью. Повсюду стояли изрезанные ножом картины; куски холста стелились по полу, а все эскизы и наброски были обращены в кучу пепла, рассыпанного по столу. В воздухе ощущался запах какого-то ядовитого вещества.

Граф д'Аксеньёль, окинув взглядом комнату, подошел к единственному уцелевшему полотну, которое стояло посреди неё, и резким движением отдернул зеленую материю. Редьё, со слезами осматривавший труп художника, вскочил с места и воскликнул в порыве удивления и восторга.

Перед ними было… большое прямоугольное зеркало, которое полностью отражало комнату: тело Анри, распростертое на полу, разорванные холсты, кучу пепла на столе и даже фигуру графа д'Аксеньёля, находившегося в трех шагах от него.

– Но ведь это обыкновенное зеркало, – сказал граф, посмотрев с недоумением на плачущего юношу.

– Зеркало! – воскликнул Редьё и легким движением провел по нему рукою.

На белой перчатке остались следы еще не высохшей краски.

(1971-1973, новелла написана в возрасте 13 лет; задумывалась как начало романа, концовка добавлена через два года)