Житиé Святого Валентина

– Подобные советы ты даёшь и императору?

– Да. Но, конечно, не в столь категоричной форме. Галлиен, кстати, тоже поклонник Тацита, – Кратоний иронически усмехнулся. – Но лишь только в той части его трудов, где Тацит признаёт неизбежность исторического развития от республики к империи. Кумир императора – Август[16 - Первый древнеримский император после времён республики.]. Он восторгается тем, как Август восстановил мир и порядок после хаоса республики. Правда, император считает само собой разумеющимся то, что Август, восстановив империю, не восстановил древних свобод и добродетельных нравов.

– Ну, я тоже считаю, что обществу полезнее, когда оно построено на основе единовластия. Дай сенату неограниченную власть, и они погрязнут в бесконечных склоках, что, когда и как надо делать. Это как в армии: представь себе, что легионами командуют сразу несколько человек. Такая армия заранее обречена на поражение… – начал высказывать свою точку зрения Пронтоний.

– Чтобы изменить своё мнение, почитай у Светония Транквиллия[17 - Древнеримский писатель, историк, учёный-энциклопедист. Автор работы «Жизнь двенадцати цезарей» в т. ч. Тиберия, Калигулы и Нерона – императоров Рима из династии Юлиев-Клавдиев.] о временах Тиберия, Калигулы, Нерона, – перебил его Кратоний. – С какой стороны ни посмотри на них – картина получается неприглядная. Я согласен с Тацитом, что именно эта троица заложила личным примером тот упадок нравов, который царит сейчас в нашем обществе. Рим гниёт и разлагается. Государство – есть форма организации совместного существования людей, когда они распределяют между собой обязанности по труду и управлению. И, когда та часть общества, которой негласным общественным договором предписана обязанность управлять, выше этой обязанности ставит ненасытное желание получать извращённые удовольствия и пребывать в перманентной праздности, государство гибнет…

– И что же тогда? – Пронтоний не счёл бесцеремонным перебить Кратония, так как тот перебил его первым.

– В других своих сочинениях Тацит немало уделяет внимания описанию жизни германских племён, их нравов и обычаев, противопоставляет их «первобытные» нравы развращённому Риму. Мне кажется, что те, кто разрушит Рим, придут оттуда, – Кратоний тяжело вздохнул. Его ораторский дискуссионный задор разом окончился, и он устало откинулся на подушки.

Пронтоний счёл, что наступил момент, когда он удовлетворил интерес хозяина к своей персоне в достаточной мере.

– Теперь расскажи мне о том, как живёшь ты. Мне поведали, что ты пользуешься большим влиянием на императора и прославился своей учёностью, – сказал Пронтоний и потянулся за кубком, но прервал своё движение и от растерянности сменил лежачее положение на сидячее.

Кратоний закрыл лицо руками и рыдал. Вся его фигура выражала горе, причём горе такой степени, какой видеть Пронтонию приходилось нечасто, хотя в силу своей профессии с человеческим горем он сталкивался практически ежедневно. Он знал, что мужчины, если их не пытают, плачут только в одном случае – из-за беды с очень близким человеком.

– Прости меня, если я чем-то тебя обидел, – осторожно сказал Пронтоний. – Скажи чем и я постараюсь заслужить прощение.

– Это ты прости меня, мой друг, – Кратоний отнял руки от лица, но из его глаз продолжали литься по щекам слёзы. – Пойдём со мной, и ты поймёшь всё безо всяких слов.

Хмель от выпитых многочисленных кубков вина исчез, но Пронтоний от такой смены эмоционального настроя их ужина, долго не мог попасть ногами в свои солеас.

Они шли довольно долго, и Пронтоний понял, что они миновали практически весь дом. Наконец Кратоний, осторожно открыв дверь ничем не примечательной комнаты, жестом пригласил Пронтония войти в неё.

От увиденного Пронтоний испытал чувство, сопоставимое разве что с сильным ударом по голове.

У окна стояло некое подобие трона, сидением которого была огромная подушка. На этом подобии трона сидел мальчик лет одиннадцати-двенадцати весь обложенный более маленькими подушками. В глаза сразу бросалось, то, что его позвоночник неестественно искривлён. Из спинки «трона», перпендикулярно ей, торчали две деревянные рейки, перевязанные скрученной в жгут мягкой тканью. Между рейками находилась голова мальчика, а подбородок покоился на этой перевязи.

Увидев Кратония, мальчик жалобно сказал:

– Больно, папа! – и из его глаз по щекам медленно потекли две слезы.

Рабыня, очевидно присматривающая за мальчиком, жестом дала им знак выйти из помещения.

Пронтоний почувствовал, как что-то сдавившее ему горло лишило его возможности управлять своим голосом. Только когда они вошли обратно в триклиний, способность говорить отчасти вернулась к нему, и он непохожим на свой голосом спросил:

– Неужели это Геримон, которого ты гордый наследником вздымал к небесам[18 - Когда мужчина-римлянин первый раз видел своего ребёнка, в знак признания его своим наследником он должен был взять ребёнка в руки и поднять вверх.]? Тот Геримон, которого я держал на руках, когда ему исполнился один год? И что с ним случилось?

– Да – это Геримон. В таком состоянии мальчик находится уже без малого два года. Он не может ни ходить, ни стоять. Голова его не держится и клонится книзу самым неестественным образом, – Кратоний снова зарыдал. – Скажи, Пронтоний, как мне жить с этим? О, боги, как это страшно! Временами мне кажется, что я оказал бы ему милосердие, убив его. Это страшно!.. Так страшно!..

Только для того, чтобы предотвратить явно надвигающуюся истерику Пронтоний задал вопрос, ответом на который было состояние мальчика.

– А что говорят лекари?

– Знаешь, я всё больше убеждаюсь в том, что все лекари просто шарлатаны, – немного успокаиваясь от охватившей его злости, ответил Кратоний. – Геримона осматривали все лучшие лекари, которые известны в империи. Не помог никто… Не смогли помочь…

– А знаком ли ты с моим младшим братом, Кратоний?

От резкой смены темы разговора Кратоний опешил и смог лишь удивлённо посмотреть на Пронтония.

Отвечая на немой вопрос, Пронтоний сказал:

– Дай мне сейчас слово принять приглашение к ужину в доме моего старшего брата на завтрашний день. Я хочу познакомить тебя с моим младшим братом.

Отчаянию в душе человека всегда сопутствует надежда, и Кратоний почему-то почувствовал надежду в этом приглашении. Объяснить самому себе, в чём может заключаться эта надежда и надежда на что, он не смог. Умоляя взглядом, он жалобно попросил Пронтония:

– Скажи мне, что знаешь, чем помочь моему мальчику!

Пронтоний лишь выжидающе смотрел на него, и Кратоний не в силах вымолвить ни слова от вновь охватившего отчаяния лишь поднял вверх правую руку в знак того, что он принимает приглашение. Не прощаясь, Кратоний вышел из триклиния, предоставив Пронтония заботам рабов. Пронтоний невежливости в этом не усмотрел. Понимая состояние хозяина дома, он лишь горестно покачал головой и дал знак рабыням одевать его в тогу. Потом он громко скомандовал рабам подать обувь «Солеас порцере!», что в Риме было аналогом понятия «Пора уходить».

Глава 2

Ужин в Риме летом начинался в два часа дня, после того, как римляне возвращались из термальных бань. Кратоний еле дождался положенного времени и прибыл в дом старшего брата Пронтония сразу после наступления двух часов дня. Он интуитивно чувствовал, что Пронтоний не зря пригласил его на ужин сразу после того, как увидел Геримона.

После омовения ног и смены обуви Кратоний быстро прошёл в атрий[19 - Средняя часть дома в Древнем Риме.], где его ждал Пронтоний и повёл в триклиний. В триклинии их ожидал старший брат Пронтония, который приветствовал гостя и, после переодевания в синтесис и мытья рук, приглашающе указал на ложа.

– А где же твой младший брат, Пронтоний? – нетерпеливо воскликнул Кратоний. – Разве его ты не пригласил на ужин?

Братья понимающе переглянулись между собой, и Пронтоний успокаивающе ответил:

– Он обязательно придёт, и ты его увидишь. А пока приляг на ложе и давай отведаем угощений хозяина дома.

Пронтоний пытался вовлечь гостя в продолжение их вчерашнего разговора о настоящем и будущем Рима, но удалось ему это лишь после третьей чаши вина и первой смены блюд. Алкоголь помог истерзанному горестными мыслями сознанию Кратония обрести равновесие, он постепенно оттаял и втянулся в разговор.

Младший брат Пронтония пришёл после второй смены блюд их трапезы. Как только он вошёл в триклиний, Пронтоний привстал на ложе и сказал:

– Знакомься, Кратоний, это наш младший брат Прокул. Он тоже был также болен, как и твой сын, но его исцелил христианский священник.

Хмель покинул Кратония мгновенно. Он вскочил с ложа и недоверчиво смотрел на Прокула. Юноше было лет восемнадцать-двадцать, он был довольно высок ростом, обладал крепко сбитой фигурой, а на его лице играл румянец совершенно здорового человека. В знак приветствия юноша слегка склонил голову и прижал обе руки к груди. После этого он повернулся к рабыне державшей тазик с водой и тщательно вымыл руки.

– Спасибо, Лигия, – поблагодарил он рабыню. Вытерев руки полотенцем, которое подала ему другая рабыня, он поблагодарил и её, также назвав по имени.

«Благодарить рабов!?» – мелькнула было в сознании Кратония мысль, но она тут же затерялась в вихре других мыслей.

– Если ты пошутил надо мной, Пронтоний, то твоя шутка – оскорбительное глумление над человеческим горем. Если же ты сказал правду… – гневное выражение лица Кратония сменилось растерянным. Не в силах продолжать от спазма, сжавшего, словно клещами, его горло, он лишь развёл руки в стороны.

Прокул подошёл к Кратонию, мягко и одновременно настойчиво усадил его на ложе.

– Брат не обманул вас, учёнейший. Несколько лет назад я не мог ни передвигаться, ни держать голову так, чтобы она не клонилась книзу. Жить мне было больно! А посмотрите на меня сейчас! – Прокул отошёл от Кратония, давая тому возможность рассмотреть себя.

– Но-о-о… – забормотал Кратоний не в силах продолжать от охватившего его волнения, хотя вопрос, который он хотел задать, совершенно явно читался в его взгляде.

– Меня излечила вера в истинного Бога и человек, научивший меня этой вере, – ответил Прокул на этот немой вопрос.

– Где мне найти этого человека. Я готов заплатить любые деньги за то, чтобы он вылечил моего сына, – нетерпеливо воскликнул Кратоний.

– Деньги не интересуют его, – мягко остановил его Прокул. – Он помогает всем бескорыстно во имя Отца, Сына и Святого Духа.