Осколок империи

И головой кивает для убедительности. Но главное не кивки и не попытки промычать нечто утвердительное. Основное – плещущийся в глазах страх. Вот ему, в отличие от всего прочего, я верю. Поэтому одним движением вынимаю кляп изо рта Анохина и тихо говорю:

– Вперед, партийный. И без глупостей у меня.

Глупостей явно не ожидалось. Анохин трясся всей своей немаленькой тушей, было видно, как крупные капли пота катятся по мясистой шее, да и походка была вся такая неуверенная. Боится. Это хорошо. Он шел впереди, я сзади, внимательно отслеживая все возможности с его стороны рвануть от меня. Маловероятно, но все же.

Дверь подъезда, лестница, подъем на третий этаж. Анохин медленно достает из кармана ключи и отпирает дверь. Заходим внутрь, он все так же трясется, но теперь его страх словно бы стал другим. Стой, а я такое уже видел. Теперь к страху смерти добавился страх не успеть сделать что-то очень важное. А что может не успеть этот без пары часов покойник?

Избавиться от угрозы в моем лице! Но в квартире никого нет, это очевидно. Значит, есть другой способ…

– Нужны деньги? – севшим от волнения голосом сипит Анохин. – У меня их много, в тайнике. За картиной ниша, я открою. Бери все, только не убивай!

– Иди. Показывай, – вновь легкий укол ножом, на сей раз в спину. И снова ощущение, что поведение пленника изменилось. Да не ощущение уже, четкая уверенность. Тайник, значит. Ну-ну. – И без всяких там фокусов, фраер!

Маскировка под уголовника – дело полезное. К тому же эту маску надевать легко и просто – есть большой опыт в общении с этой прослойкой общества, которую сам Ленин объявил для пролетариата «классово близкой».

А Анохин-то как засуетился! Осторожненько так подходит к одной из картин, простенькому такому натюрморту, снимает и ставит на пол. Ниши вроде как не видно. Впрочем, тайник на то и тайник. Нажимает на ничем не примечательное место чуть ниже крепления и после с заметным усилием сдвигает в сторону кусок стены. Вот и ниша, она же закрома отдельно взятого партработника. Толстые пачки денег, футляры-коробочки…

– Вот, берите все! – выдыхает Анохин, а сам в это время заметно напрягается. – Держите, я…

Ребром ладони тебя, да по шее! Несильно, чтобы, не дай бог, не сломать, а лишь ненадолго лишить сознания. Теперь поймать тело и усадить в ближайшее кресло. Кляп в пасть, руки полосками ткани привязать к подлокотникам. Готово. Теперь закрыть входную дверь на замок, и можно поинтересоваться, чем же меня этот гаденыш горкомовский хотел удивить?

О как. Карманный браунинг модели 1906 года. Маленький такой, лежащий аккурат под пачками банкнот. Будь на моем месте просто уголовник, хозяин квартиры мог бы и успеть. Да, мог бы, ведь далеко не всегда он просиживал штаны в этом своем горкоме. И стрелять уметь должен. А как иначе? Сотрудники ЧК всегда готовы были стрелять. Умение было так себе, но энтузиазм пер изо всех щелей.

А браунинг я себе возьму. Хорошее оружие. Не в плане точности или мощи, а в качестве незаметного оружия «последнего шанса». Вес всего четыреста грамм, длина десять сантиметров. Его не то что в карман, к ноге прикрепить можно, под штаниной не видно будет. Точно себе, даже не сомневаюсь. Да и запасы Анохина на черный день я тут оставлять не собираюсь. Пачки денег, несколько упаковок золотых червонцев, малость ювелирных изделий. Все, что нажито годами непосильного труда сначала на ниве красного террора, а потом в спокойном партийном строительстве. Гнида чекистская!

Кстати о гнидах. Зашевелился, задергался, глазками моргает. И теперь уже в глазах этих полные ужас и безнадега. Понимает, что попытка провалилась. И не понимает, почему еще жив, ведь захоронка-то уже того, в моих руках. Ничего, это тебе сейчас будет объяснено во всех подробностях. Мне не деньги твои нужны, а жизнь. Но не только твоя, ой не только!

– Ну, привет тебе, Анохин Степан Порфирьевич, бывший сотрудник Петроградской Чека, – улыбнулся я привязанному к креслу чекисту. – Рад снова с тобой встретиться, после стольких-то лет. Ах да, ты же наверняка меня не помнишь. Оно понятно, почти чертова дюжина лет прошла. Но ничего, я напомню. Петроград, конец февраля, тогда вы, помесь изуверов и спятивших садистов, еще только начинали раскочегаривать свою перемалывающую людей машину. Помнишь?

Нет, не помнит. Страх есть, но он вообще, а не привязан к конкретному событию. Похоже, в том самом феврале много чего было, вот и не может привязаться к конкретике. А чтобы страх, замутняющий сознание, малость отступил, сделаем вот что…

Приблизиться вплотную, и одним движением, схватив указательный палец правой руки чекиста, резко повернуть. Слабый хруст, напряжение всего тела и попытка вытолкнуть болезненный крик сквозь кляп. Получилось плохо, да почти никак не получилось. Но вот боль, она прочищает сознание, это мне еще отец говорил, земля ему пухом.

– Двадцать седьмое февраля. Квартира отставного чиновника МВД Российской империи, статского советника Арсения Михайловича фон Хемлока. Там вы, упыри, от души потешились. Нагрянули немалым числом, рассчитывая прежде всего застать известного вашей поганой чека человека, жандармского ротмистра. Но не застали. Дома были лишь его отец, жена да двое детей. Теперь вспоминаешь, выблядок «железного Феликса»?

– М-м! Ум-м!!

– Что вы там первым делом решили сделать? Обеих сучек, постарше и помладше, «на круг» пустить, да иметь, пока все не скажут или не умрут? И очень удивились, когда тот, кого вы считали стариком, пристрелил прямо через карман двоих наглухо, а еще одного подранил, – не знаю как, но мне удавалось сохранять абсолютно бесстрастный голос. – А потом что, отростки упали и больше не поднимались с перепугу, так? Старика застрелили, хотели исполнить желаемое, даже дружка своего толком не перевязав, а не вышло ничего! Застрелили женщину, двоих ее детей и, прихватив все ценное, что под руку попалось, исчезли, как крысиная стайка?

– М-мо-а-а?!

Ну просто крик души… если она вообще есть в этом теле. Хотя души, они ведь очень разные, под стать носящим их людям. Что насчет нечленораздельного вопля, так тут и перевода никакого не надо. Товарищ бывший чекист интересоваться изволит, кто я такой, раз все это знаю. А ведь во многих знаниях многие печали, как ему должны были поведать на уроках в церковно-приходской школе. Больше он вряд ли где-нибудь учился, у «товарищей», как я знаю, не принято отягощать себя лишними, да и вообще знаниями.

– Стрелять надо лучше и проверять результат попаданий, – цежу сквозь зубы. Ну а после снимаю с головы парик, под которым еле заметная щеточка волос и неровный шрам от выпущенной из нагана пули. – Вот именно, тварь. Внук, сын, брат… Проще говоря, Александр Борисович фон Хемлок к вашим услугам, сударь. И нам предстоит провести вместе несколько очень занимательных часов…

Чекист закатил глаза, что-то хрюкнул в кляп и обмяк, предварительно напрудив в штаны от избытка чувств. Проклятье! На мгновение я даже испугался, что его удар хватил. Но нет, дышит, просто сознание не выдержало и попросилось на отдых. Ничего, сейчас мы его обратно вернем.

* * *

Хрусть! Уже привычный звук сломанного пальца – проверенного средства взбодрения для отставных чекистов в лице отдельно взятого представителя. И вот замутненные страхом и болью глаза смотрят на меня. Неужто надеялся, что все это тебе приснилось? Нет, дружок, это не кошмар, а самая что ни на есть реальность.

– Знаешь, Степушка, я могу не только ломать пальцы, моя фантазия идет куда дальше. Например, я могу сделать так… – Взмах хорошо заточенным ножом отхватил у Анохина примерно треть уха. Подождав, пока отступит пелена боли, я продолжил: – Я могу рассчитывать на отсутствие криков или предварительно мне стоит тебе отрезать еще что-нибудь? Второе ухо, нос или яйца… Выбор велик.

Кивает, причем очень усердно. Похоже, предпочитает говорить, а не чувствовать, как от него отрезают кусочек за кусочком. Что ж, проверим. Выдергиваю изрядно пожеванный кляп, и… Попытка чекиста в отставке открыть рот оборвалась, едва он заметил движение ножа в сторону и так пострадавшего тела. Молчит, лишь постанывает и глазами лупает. Ждет, собака страшная!

– Думаю, Степа, ты не совсем умишком скорбен. Догадываешься, зачем я к тебе в гости зашел?

Кивает. Ишь, какой немногословный стал.

– Можешь и словами. Только тихо-тихо.

– Убить меня хочешь…

– И убью, – охотно соглашаюсь. – Этого тебе не избежать. Только ведь помереть по-разному можно. Поверь, до наступления утра я с легкостью превращу тебя в окровавленный, воющий от боли и мечтающий о смерти обрубок. Или… ты расскажешь мне все о тех, кто был тогда с тобой. Ну как тебе выбор, чекист?

– Я все расскажу, – обмяк в кресле Анохин. – В живых осталось только четверо.

– Вместе с тобой?

– Да.

– Тогда трое. Ты уже мертв, только пока еще разговариваешь. Дальше… Имена, места проживания, краткая характеристика на каждого из них.

Понеслось. Анохин, по своей службе в ЧК знающий, как из человека делают кусок мяса, не хотел для себя такой участи. Поэтому говорил много, в подробностях, да так, что я едва успевал записывать.

Всего в квартиру моей семьи ворвалось семь, кхм, существ, отдаленно напоминающих людей. Двое были застрелены дедом, один был убит во время гражданской войны. Ну а оставшиеся четверо до сегодняшнего дня были живы, здоровы и успешны в жизни. Причем моего сегодняшнего недобровольного информатора с уверенностью можно было назвать наименее удачливым. Из своей чеки он вылетел за бравый алкоголизм в двадцать третьем, но не с позором, а вполне себе с почетом. Перевели, так сказать, на другой фронт работ. И, само собой разумеется, связи остались. Совсем бывшие в этой среде бывают лишь в могилах, никак иначе.

Неудивительно, что этот уже не совсем действующий чекист знал многое о своих дружках. И об интересующей меня отнюдь несвятой троице тоже. Как оказалось, все трое прочно осели в Москве и убывать оттуда отнюдь не собирались. Более того, поддерживали друг с другом крепкие связи, в свою очередь являясь креатурами более высокого начальства.

Первый, Лабирский Казимир Стефанович, таскает в петлицах по одной «шпале». То есть звание в рамках ОГПУ – начальник горотдела, очень даже немалое по их меркам. Второй в том же звании, а зовут Мелинсоном Яковом Изральевичем. Третий – его старший братец по имени Семен – добравшийся аж до двух шпал. Аж целый начальник следственной части. Но не в том суть. Все трое состояли в Оперативном отделе ОГПУ, во главе которого стояла личность весьма гнуснопрославленная – Карл Викторович Паукер, совмещающий эту должность с руководством охраны лично «товарища» Сталина.

В общем, на серьезную высоту забрались все трое. На очень серьезную. Таких с наскоку не взять, как вот этого вот Анохина. Думать надо будет долго и усердно, ведь права на ошибку мне никто не предоставит. Хотя сведения для начального рывка у меня есть: место проживания, привычки, основные черты характера. Анохин тщательно и с удовольствием сдавал своих дружков. Причина проста – если самому помирать, то пусть им еще хуже будет, если получится, конечно. Нормальное поведение для таких вот… существ.

И все же, как бы мне к ним понадежнее подобраться-то, а? Неужто использовать «принцип Брута», который, желая уничтожить Цезаря, стремился подобраться поближе? Логично, не спорю, но кто ж меня в это самое ОГПУ возьмет… Смешно, право слово.

Стой, Александр, если в голову пришла мысль, то не стоит отбрасывать ее в сторону, как следует не обдумав. Мой отец это не раз говорил, пытаясь вложить в мою еще детскую голову побольше важного и полезного. Нет ведь для мира Александра фон Хемлока, он призрак, для других погибший давным-давно. Зато есть… Да кто угодно, главное, чтобы документ был хороший, правильный, задаче соответствующий, да живых-здоровых родственников у обладателя имени-фамилии не было. Тогда остается задать Анохину последний, пожалуй, вопрос.

– А кого сейчас ОГПУ в свои недружные ряды берет?

Вопрос явно оказался для отставного чекиста неожиданным. Но отвечать было надо, вот он и промямлил:

– Ну, это… из рабочего класса. Иногда тех, кто в милиции поработал. Еще сейчас коллективизация идет, так привлекаются активисты как из комсомольцев, так и вообще. В общем, проявивших себя в борьбе с кулаками берут. А тебе это зачем?

– Хм, любопытный труп мне попался.

С этими словами я вновь вернул кляп на место и, не мудрствуя лукаво, «наградил» теперь уже и впрямь бывшего чекиста парочкой ударов ножа в низ живота. Помрет относительно быстро, но помучается неслабо. Как говорится, по мощам и елей. Такие вот уроды в крови обычных людей, ни в чем не виновных, вымазались по макушку. Женщины, дети, старики – им было без разницы, кого убивать. А с удовольствием, порой еще и затейливо, они убивали тех, кто принадлежал в прослойке повыше, чем люмпен-пролетариат. И чем выше было положение людей в ныне утраченной империи, тем сильнее распалялась их жестокость. Классическая ненависть грязи ко всем, кто выше ее. Так было во время Французской революции, так и во время той, которая обрушилась на Россию.

Ну а вот этот… Для него пришла пора платить по давно просроченному векселю, только и всего. Проценты наросли – слов нет. Даже немного жаль, что так легко отделался… отделывается. Но я обещал, что убью быстро. Обещания же, данные дворянином, надо держать.