За святую обитель

– Воевода! – крикнул Ананий Селевин, спешно подбегая к князю Долгорукому с Суетой, с Данилой, с Меркурием и другими молодцами. – Дозволь за стены выйти, проводить ляхов, попугать да бердышами посечь!

Дозволил им воевода, похвалил даже за храбрость.

Возле Сушильной башни была потайная железная дверь; ее Ананий давно приметил, подновил запоры, укрыл землей да камнями. Теперь пригодилась она… Захватив лишь топоры да бердыши, по одному выбрались удальцы за стены. Попросившись тоже идти на вылазку, Оська Селевин сильно удивил Анания: никак не ждал тот от меньшого брата такой прыти.

– Что ж, пойдем. Только не робей, – молвил Ананий.

Поспешно и неслышно погнались удальцы за отставшим отрядом Лисовского. Вел ляхов пан Брушевский, позамедливший в пути оттого, что было с ним много раненых.

Громовой клич раздался позади ляшского отряда:

– За святого Сергия! Бей их, нехристей, бей!

Смутились враги; одни побежали, другие мигом легли, изрубленные топорами и бердышами; немногие стали отбиваться во главе с паном Брушевским. Но хоть силен и ловок был любимец Лисовского и саблею владел искусно, а не устоял он супротив богатыря молоковского, Анания; смял его силач, саблю бердышом перебил и живьем скрутил пана. Как дитя, лежал связанный пленник на руках у Анания.

Рассеяв ляшский отряд, поспешили молодцы обратно в обитель, чтобы новые ляхи не нагрянули на них. Все храбро поработали в схватке.

– А где ж Оська? – спохватился Ананий, запирая потайную дверь и оглядывая товарищей. – Убили, что ль?..

– Да он, как мы ударили на ляхов, в сторону метнулся, с той поры и не видать его было, – молвил один из воинов. Еще двое-трое то же сказали…

Переглянулись Ананий с Данилой и тяжко-тяжко вздохнули… Радостно встретили в обители смелых бойцов.

Злые вести

После приступа поляки вновь начали неумолкаемую пальбу из пушек и пищалей. Не было в обители покоя ни днем, ни ночью. Ляшские шайки рыскали около стен, и только ядра пушкарей монастырских прогоняли дерзких врагов. Начали нечестивцы перекапывать и портить пруды обительские, но недешево приходилось им порою за это расплачиваться… Наловчившись и в открытом поле громить врагов, Ананий Селевин со своими храбрыми товарищами два раза как из-под земли являлся перед шайками разбойничьими, рубил их и прогонял к стану.

После второй стычки вернулся молоковский витязь в обитель сумрачный, молчаливый; не просветлел он лицом ни на похвалу воеводскую, ни на благословение отца игумена. Велел он снести в кладовую монастырскую отбитое у ляхов оружие, а сам, понурив голову, пошел в одну из келий иноческих, где лежал в недуге Данила Селевин.

Отозвалась отважному сотнику мушкетная рана, что получил он во время большого приступа: залучила молодца огневица[33 - Огневица – болезнь, сопровождаемая сильным жаром, лихорадка.] и едва в могилу не свела…

Да отходила Данилу от смерти ранней девушка-богомолка Грунюшка: ночи не спала над ним, давала травы и зелья целебные, которыми снабдили ее старцы монастырские, опытные во врачевании души и тела… Одолел лихую болезнь сотник Данила.

– Жив ли, братишка? – промолвил Ананий, входя в тесную келью и улыбаясь ласково Грунюшке, сидевшей около больного.

– Завтра на стены выйду! – весело отвечал Данила.

– Дай бог… Надо мне с тобою побеседовать.

Сел Ананий на лавку, нахмурился. Вгляделся Данила в лицо старшего брата – видит: словно бы похудел Ананий за немного часов; по челу глубокие морщины пошли.

– Худо, брат Данила! Опозорил наш добрый род Селевиных Оська-переметчик… Ведомо ли тебе, что он теперь в стане ляшском?..

В ужасе всплеснул руками Данила, Грунюшка закрестилась, молитву зашептала.

– Мыслил я, – говорил Ананий, – что упал духом парень, не вынес своим сердцем слабым трудного осадного сидения и бежал укрыться куда ни на есть от страха. Да не то вышло. Враг человеческий соблазнил неразумного, стал он злодеем-переметчиком… Изловили мы сегодня в схватке одного казака из рати Епифанца-атамана… Сильно порублен был тот казак и на наших руках Богу душу отдал. Умирая, сказал он нам: «Молитесь, братцы, за мою душу грешную, да простит мне Бог, что воевал я святую обитель. Стойте, братцы, крепко за святого Сергия и пуще всего изменников опасайтесь… Есть теперь в стане у Лисовского один переметчик монастырский; говорит он ляхам, в чем недостача в обители, учит их, в какие места ядра целить, чтоб огнем занялись кельи. Много золота дарят тому Оське Селевину начальники ляшские…» Как услыхал я, брат Данила, так меня словно ножом по сердцу резануло. Пойдет теперь по обители молва: род-де Селевиных ненадежный, изменничий!

В тяжкой горести задумались оба брата. Грунюшка в углу тихонько плакала…

– Надо нам, Данила, как-никак братнюю вину перед обителью искупить, – строго, раздельно молвил Ананий.

– Что ж, приказывай… Ты – старшой, заместо отца…

– Помнишь наше целование крестное?.. Поклянемся же, брат Данило, как случай выйдет, вперед всех умереть за святого Сергия, кровью омыть бесчестие наше…

Вынул Ананий из-за ворота серебряный складень, и, перекрестившись, приложились к нему оба брата.

– Коли я Оську в бою повстречаю, – дрожащим голосом сказал Данила, – не дам пощады переметчику!

– Вестимо! – хмуро отозвался, вставая, Ананий.

– А теперь время мне в архимандричьи покои идти. Будут там моего пана пленного пытать да спрашивать… И какие ж эти ляхи слабосильные: кажись, я его чуть-чуть лишь помял, а четыре дня отлеживался пан, насилу встал…

Вышел Ананий Селевин из келий и направился к отцу архимандриту. Там уже все в сборе были. Пан Брушевский, в цепях, в кунтуше измятом и изорванном, стоял перед соборными старцами. Воеводы тоже тут были…

Завидел князь Григорий Борисович Анания, к себе поманил и шепотком спросил его:

– Верно ль про твоего брата молва идет?

– Верно, княже… Смутил его лукавый… Обесчестил нас…

– Полно! Ты в том неповинен. Всем ведомо твое усердие да старание на пользу обители. Ты только свою дверь потайную оберегай построже: как бы не ввел переметчик врагов в обитель…

– Спасибо, напомнил, воевода! Не бойся, устерегу потайной ход… А того переметчика, хоть и брат он, достану, своей рукой накажу… Не быть изменнику живу!

– Слушай, молодец, – молвил воевода, взглянув на похудевшее лицо Анания, на его глаза впалые, – вижу, скорбит душа твоя, тяжко тебе… Иди-ка ты после допроса к архимандриту – утешит и успокоит твое сердце отец Иоасаф…

– И то, надобно отцу Иоасафу открыться, – согласился Ананий.

Начался допрос ротмистра Брушевского. Спесив и отважен оказался лях: соколиными, смелыми очами глядел он на иноков и воевод…

Старец Гурий сел сбоку у стола дощатого записывать слова пленника, допрашивал пана воевода князь Долгорукий.

– У Сапеги ли служишь, или у Лисовского?..

– Служу ротмистром в полку у ясновельможного пана Александра Лисовского. Берегитесь, иноки, отплатит вам пан Лисовский за мой плен, за дерзость вашу!

Пленник чисто говорил по-русски, гордо озираясь.

– Не грозись, пан, – спокойно ответил воевода. – А много ль рати у вас? Какие полки?..

– Силу нашу вы сами видели, а полки наши и пересчитывать долго… Есть венгерская пехота, есть пушкари немецкие, есть мазовецкие стрелки, есть казаки запорожские, донские, северские, волжские, астраханские… Есть и гусары и латники… Дайте срок: всех в своих стенах увидите, – нагло засмеялся надменный лях в лицо старцам.

Вспылил воевода и гневно крикнул на пана – пыткою ему пригрозил. Посмирнее стал лях…

– Порешили пан Сапега да пан Лисовский не отступать от обители, хоть три года под стенами стоять, а взять-таки вас, перебить, перевешать, монастырь спалить…

Молча выслушали старцы грозную весть. Некоторые головами поникли, а отец казначей Иосиф даже побелел весь – так ему жутко стало…