И никто не понимал в июле

– Но ведь перевод стрелок часов происходит не в каждой стране. Более того, многие жители Земли вообще не знают о таком финте, который происходит с нашими часами, – не сдавалась стюардесса. – Не может быть такого, чтобы кто-то – пусть это будем мы – «выпал» из времени, а все прочие даже не заметили этого.

– Пока объяснить не могу. Я ведь не зря предупреждал, что я археолог, а не философ.

– Хорошо, – тихо произнесла стюардесса, – тогда скажите, какие загадки времени вы разгадывали?

– Пожалуйста. Но в виде предисловия я напомню вам: археолог всего лишь фиксирует находки, артефакты, привязывая их ко времени. Мы не строим моделей. Мы принимаем данность, найденную в земле, за истину. А теперь о том, что вы хотели услышать. Однажды, очень давно, я нашёл на раскопках осколок стекловидного вещества, причем имевший, как мне показалось, явно рукотворную форму. Но он лежал в таком слое, который считался гораздо древнее известных датировок стекла, и рядом с такими предметами, которые никак не могли быть его современниками. Забегу чуть вперёд: в конце сезона мы, конечно, отдали осколок в лабораторию, однако… датировка оказалась крайне неточной, с погрешностью до семисот лет.

Так вот: мои молодые коллеги страшно возбудились и стали фантазировать о сенсации. Но я сразу отгородился от их эйфории. Я пригласил знакомого геолога. Он долго изучал разрез, потом подчистил его и прокопал несколько канавок. «Знаешь, – с некоторым недоумением обратился он ко мне, – мне кажется, что стекляшка в этом слое не родная; здесь чуть-чуть другой суглинок, скорее супесь». Он предположил, что осколок как-то переместился с более высокого, – и, стало быть, менее древнего, – горизонта, и посоветовал раскопать его. Мы вдвоем – остальные отказались принципиально – разворошили горизонт, который был на две-три тысячи лет моложе. Нашли бедный культурный слой. Но не нашли того, что искали – ни стекла, ни соответствующих этому возрасту орудий труда. Потом мы поняли, что не можем найти механизм, который удревнил мою находку. Не было здесь оползней, борозд. Не могла эта стекляшка каким-то естественным процессом быть внедрена в более древний горизонт. Разгадка пришла ночью. Я ухватился за замечание моего друга-геолога. Помните, он усомнился в «подлинности» супеси в месте находки? Едва рассвело, я побежал на разрез и очень скоро подтвердил свою догадку. Выше места находки в разрезе едва-едва выделялся столбик неслоистой супеси диаметром около метра. Чтобы отличить его от окружающей породы, нужно было иметь поистине сверхзоркий глаз или логическое заключение, указывающее, что именно надо искать.

– И что это могло быть? – приоткрыв от нетерпения рот, спросила стюардесса.

– Я думаю, осколок был закопан. Кем и зачем? Тут нам остаётся только гадать. Может быть, ритуальное действо. Может быть, наш предок решил подшутить над нами, потомками, догадываясь, что мы станем интересоваться его жизнью.

– А вы находите что-нибудь общее с нашей ситуацией? – робко спросила стюардесса.

Археолог с интересом посмотрел на неё.

– Смотрите: перевод часов – это не просто нарушение, это – разрыв времени. И тогда кто-то решил, что такой разрыв противоестественен природе или его представлению о природе, и поэтому он должен быть как-то «залечен». И это, как я думаю, было выполнено блестяще. Но мы оказались под властью редчайшего совпадения. Во-первых, мы оказались в той зоне, где действует летнее время. Во-вторых, если я верно представляю карту, мы летим таким курсом, что пересекаем пятнадцать градусов долготы, то есть ширину одного часового пояса, ровно за один час. Мы так «замаскировались» во времени, что нас не заметили.

– Но ведь тогда пространство где-то должно быть разорвано, – прошептала стюардесса.

Археолог еще пристальнее посмотрел ей в глаза.

– Да. Но это уже не ко мне.

Наступила тишина. Слышалось только дыхание людей. Стюардесса заметила командира, который стоял, прислонившись к креслу первого ряда. Прошел ли час, или два – никто сказать не мог. Ощущение времени было уже потеряно.

– Я по-прежнему многого не понимаю, – тихо сказал археолог. – Мы дышим, думаем, ходим. Мы, как и раньше, находимся в мире, где действуют необратимые процессы. Значит, и время течёт. Будем жить и ждать. Мне проще. Археология – такая наука, которая раз и навсегда приучает к нетрадиционному восприятию вечности. Я атеист, но верю в мудрость природы. У неё есть разные механизмы, способные вернуть нас к нормальному течению времени, когда обнаружится эта хронологическая ошибка.

– А катастрофа или смерть от голода и жажды – это тоже ваш природный механизм?

– Мне начинает казаться, что вы умнее меня. Подумайте, может быть, именно у вас появится единственная здравая мысль. Вы только что упомянули разрыв пространства. Скорее всего, мы ничего не увидим и не почувствуем. Разрыв не будет замечен никем, потому что известная формула неразрывности пространства и времени справедлива в случае деформации, а не нарушения сплошности одного из измерений. Я, возможно, объясняю не совсем понятно… но я действительно не понимаю. И фантазии, чтобы дорисовать эту картину воображением, у меня нет. Этот механизм, под удар которого мы попали, регулирует нечто более тонкое, чем просто воспринимаемое нами время.

Один из туристов неожиданно встал и неторопливо, как сомнамбула, направился к аварийному выходу. Взявшись за ручку люка, он начал дергать её. Полная тишина сопровождала его действия. Командир молча смотрел и не делал попыток остановить обезумевшего пассажира. Наконец, тот устал и сел в кресло, уперев в потолок несфокусированный взгляд. Командир пошёл в кабину.

Молодая стюардесса ощутила непреодолимое желание выплакаться. Она в сотый раз посмотрела на безжизненные часы. В глазах появились первые слёзы отчаяния.

– Девочка, не плачь, – услышала она тихий и усталый, как у больного, голос археолога. – Причина нашего происшествия – не только недовольство переводом часов. Сочтём его мелким идиотизмом. Это ещё не худшая наша вольность в отношении времени. Мы преуспели во всём, или почти во всём, кроме осознания соразмерности времени. А если между ним и нашими способами самосовершенствования нет соответствия, то мы будем сбиваться на круг, на цикличное время, не понимая закономерностей собственной же истории. Я бы многое рассказал на эту тему, но некогда.

– Как некогда? Почему некогда? Мы можем говорить и слушать бесконечно.

– Подожди. Пока мы все молчали, я кое-что осознал. Не меньше, чем за всю археологическую практику. Когда природа залечивает наши грехи, она, как бы тебе сказать, делает это самым простым способом, но не обязательно рациональным с нашей точки зрения. Мой покойный учитель археологии однажды сказал: «Археолог живёт и работает на грани потери профессионализма или жизни; если он не желает понять смысла вечности – он слабый специалист, но археолог, понявший истинный её смысл, скоро умирает или лишается рассудка». Я чувствую, что истина где-то рядом, но не могу уловить. И истина в нас.

Стюардесса отступила от кресла. Она внезапно увидела путь к спасению. Ответ пришёл легко, неслышно, как знакомая, но случайно забытая фамилия киноактёра.

Она громко хлопнула в ладоши. Этот звук показался пушечным выстрелом.

– Внимание, в обоих салонах! Снимите с рук часы! Уже утро! Понимаете, уже утро! На мой счет «три» все, – только все! – дружно ставят стрелки на шесть часов. На шесть-ноль-ноль! Всем понятно? Итак… раз, два, три!

В первый момент показалось, что мир дрогнул.

Послышались давно забытые звуки; небо вокруг самолёта стало светло-серым, и сама машина, дрогнув, начала уходить вниз и влево. Несколько человек закричали от радости или от испуга. Но эти разрозненные крики были заглушены дружным ревом «ура!» из пилотской кабины. Самолет выровнялся, покачал крыльями, убедившись в завершении летаргического сна, и засверкал в лучах выходящего навстречу солнца.

– Фантастика, – пробормотал бизнесмен в синем костюме. – Когда мы сядем…

– Не говори «гоп», пока не перескочишь, – попытался остановить его сосед по креслу.

– Когда мы сядем, – упорствовал «синий пиджак», – я позвоню Стиву Кингу и скажу: пусть он отдыхает. Я увидел такое! Да его лангольеры – просто взбесившиеся блохи!

Стюардесса ещё не верила своим глазам. Из-под шторки выползла её подруга. Прошествовав на четвереньках пару метров, она обессилено упала и заулыбалась с прежним блаженством. Юная стюардесса подошла к археологу.

Он сидел спокойно, закрыв глаза и, казалось, спал.

* * *

17 января. 00.38

Завершив чтение, Олег выключил свет и встал у окна. Ночь овладела городом. Иногда припозднившиеся автомобили, стараясь быть менее заметными, пробегали по пустой улице. Других живых существ, похоже, в городе не осталось. Олег вспомнил, что недовольство этим летним часом было не единственной причиной появления рассказа и, может быть, даже не главной. Побудительным толчком стало неясное ощущение двойственности времени, которое он испытал чёрной июньской ночью возле Керчи, сидя на вершине пологого холма.

Собственно, нечто похожее возникало у него и раньше – на Устюрте, ландшафт которого казался более обаятельным, чем крымская степь. Но в Казахстане он ещё не искал уединения; ему было уютно в своей, отнюдь не малочисленной компании коллег и студентов. Там он не успел запомнить свои ощущения.

Здесь же Олег находился в полном одиночестве, в километре от лагеря, где уже другие коллеги и студенты пили дешёвое местное вино и веселились оттого, что им было хорошо, что имелась выпивка, что неподалёку шумело море.

Сначала было «пение» цикад – так он называл стрёкот этих твердолобых насекомых. Затем, немного подвинув привычные созвездья на запад, в сторону Феодосии, небо раскрасилось сотней букетов новых маленьких созвездий, которые будто выходили из небытия прямо на глазах наблюдателя. Небо, накрывшее одинокий холм, оставалось безгласным. Замолкли б цикады – и, возможно, донёсся из космоса какой-нибудь звук, извещавший об акте творения звезды или планеты. Вспышки новых созвездий продолжались до тех пор, пока небо не перестало быть чёрным. И вдруг всё пошло вспять. Не пытаясь постичь умом причину этого явления, Олег повернул голову и увидел розовую полосу над восточной частью горизонта. Ночь пролетела, как вздох сожаления.

С трудом оторвавшись от воспоминаний, Олег понял, что окончательный выбор сделало его подсознание. Он не сможет воспротивиться желанию вернуть то давнее ощущение и, если повезёт, заглянуть ещё глубже в занебесный чарующий мир.

И вообще, зачем в таком возрасте стремиться к очередной археологической находке, к уточнению датировок культурных слоев? Что такое сотня артефактов против осознания того, что жизнь именно сейчас выходит на бесповоротную дорогу к финалу?

Глава 2

Главная улица города изламывалась почти посередине. Он любил эту часть улицы, застроенную старыми двухэтажными домами, и, направляясь к вокзалу, шёл обычно по чётной стороне, обратно – по нечётной. Люди, кажется, присутствовали – немногочисленные прохожие, которые не были видны, но чувствовались за спиной. Машины не попадались. Миновав поворот, он ощутил непривычную убогость улицы. Она была та самая, исхоженная за много лет вдоль и поперёк, знакомая, но… с другими, будто осиротевшими домами, раскрашенными в невыразительные цвета, без трамваев и машин. Он упёрся в квадратную площадь, за которой увидел омертвевший вокзал. И всё вокруг пребывало в такой стерильной тишине, что хотелось бежать, не глядя по сторонам и громко топая ногами.

* * *

11 июля

Экспедиционный лагерь получился по-домашнему уютным. Стихийный архитектор удачно раскидал палатки, которые вместе с автомашинами повторили очертания стоянки, построенной Олегом четверть века назад в Казахстане.

Воды, конечно, на Керченском полуострове не прибавилось. Но какая это проблема, если есть две легковушки и два вполне приличных джипа. Одна из коллег – Анна Георгиевна, почти старушка – живёт в Феодосии, совсем рядом. Археолог она посредственный; но именно она таскалась дважды в Киев, и именно ей посчастливилось иметь министерского родственника – сына, который обосновался в столице лет пятнадцать назад.

Киевляне помнили Олега хорошо. И неслучайно. Помимо двух десятков статей на русском и английском языках, он ухитрился выпустить одну на мове. Это случилось, правда, давненько, когда он, молодой кандидат наук, обхаживал симпатичную и далеко не глупую студентку из Херсона. Она-то и перевела его статью на украинский. Шутка шуткой, но память и уважение он сохранил, как оказалось, навсегда. Ни одной юридической и ни одной канцелярской проблемы Олег на этот раз не имел. Более того, уже с первой деловой поездки в благоухающий майский Киев он возомнил себя расторопным менеджером, лихо, и при этом грамотно распоряжавшимся деньгами, транспортом и имуществом, то есть как раз тем, чего он раньше чурался. Видимо, годы умудряют. Он теперь мог бы сидеть и отдыхать, скрестив по-наполеоновски руки и лишь иногда разнимая их, чтобы указать перстом очередное направление деятельности. Официальным начальником экспедиции числился Павел Фёдорович – «ПАФ», киевлянин. Место раскопок и культуру он знал неплохо, точнее, лучше Олега. Но, трезво оценивая свой немолодой возраст и имея, видимо, некоторый комплекс по случаю вынужденной работы по найму, а не по интересу, ПАФ старался быть менее заметным и слышимым.

Кроме ПАФа и Анны Георгиевны в отряде был один давний знакомый, бывший ученик Олега, Евгений, который стал профессиональным археологом. В последнее время он бездействовал, занимаясь высиживанием диссертации вперемежку с противодействием собственной хандре. Однако здесь, ощутив очарование скифской вольницы, он обрёл долгожданную свободу и стал самым работоспособным участником экспедиции.

В свою очередь, Павел Фёдорович взял двух недавних выпускников-историков Никиту и Андрея, которые, при всей их непохожести друг на друга, всё же вызывали подозрение в кровном родстве. Как показали первые же дни, парни отличались спокойным нравом, были общительны, но неназойливы. Неожиданные спонсорские деньги они восприняли с таким энтузиазмом, что пообещали Олегу бескорыстную помощь в строительстве дома в сорока километрах от Киева, если тот захочет на пенсии перебраться в более тёплую и благодатную Украину. И если переберётся, то станет соседом не только бориспольца Андрея, но и старшеклассницы Альки, попавшей в экспедицию по его протекции. Кроме них, Павел Фёдорович принял историка-третьекурсника Костю и второкурсницу Настю, которая, как и Алька, в археологии ничего не смыслила. Она училась на географическом факультете.

Единственное, что Олега раздражало, и то лишь поначалу, – это громкие забавы молодых. Хотя главное веселье проистекало на морском берегу, в двух с половиной километрах от лагеря, молодёжной энергии хватало и на всё остальное время, то есть на раскопки, еду и сон. Когда верещала Алька, ПАФ ёжился, ища иногда взглядом поддержки у Анны Георгиевны. Но та была ещё более либеральной к детским шалостям, чем оба начальника. С первого же вечера старушка со всей развесёлой компанией отправлялась на берег и, поскольку купание под луной её не привлекало, просто садилась на песок возле прибоя и курила дешёвые, но, видно, дорогие её сердцу сигареты феодосийской табачной фабрики.