Элитарные игры осени

– Видите ли, под занавес своей психологической карьеры я хочу подвести некоторые итоги. И мне интересен чужой опыт. Кроме того, я надеюсь, что ваши рассказы будут полезны моей падчерице. Она работает на телевидении и имеет шанс пробиться в элиту – стать телеведущей.

Дмитрий с интересом уставился на собеседника:

– Я готов согласиться, что психологу хоть какая-то польза от моих воспоминаний будет. Но зачем они телеведущей? Ну чисто теоретически?

– Так… там нужно постоянно держать в голове что-то интересное и оригинальное. На всякий случай.

– Сколько ей лет?

– Двадцать пять.

– А! Это уже кое-что. Не маленькая…

– Именно так, – довольно улыбнулся Валериан Юрьевич. – И денег получает больше, чем я в свои лучшие годы. Словом, платить буду из своего и её кармана.

Дмитрий задумался. Пока весь этот разговор казался ему игрой – не слишком весёлой, но и не серьёзной. То, что его предполагаемые рассказы, – их ведь ещё надо написать! – молодой московской телевизионщице – как козе баян, он уже понял. Стало быть, они нужны её отчиму. Но зачем?

– Я вижу, вы в раздумье, – нарушил молчание Валериан Юрьевич. – Поверьте, это не шутка. Чтобы вы не сомневались, я готов заплатить. И даже выдать аванс. Скажем, на неделю. Нет, дней на пять. Для начала. Ваша задача-минимум: хотя бы две-три страницы.

– Добро! – нерешительно ответил Дмитрий. – Только обойдёмся без авансов.

– Я так и знал! Сразу видно: не москвич.

Последняя, немного потрёпанная туча нехотя уползла на восток и, не желая насовсем покидать этот благодатный край, зацепилась за верхушки гор. Улицы наполнились людьми, спешившими на пляж.

Валериан Юрьевич загнул поочерёдно пять пальцев.

– Итак, через пять дней будет… вторник. Стало быть, во вторник, на этом месте, с одиннадцати до двенадцати и с двадцати до двадцати одного. О’кей?

Дмитрий кивнул головой. Ему внезапно захотелось побыть одному.

* * *

Домой он попал только к вечеру. Побродив больше часа по городу, Дмитрий сходил на пляж, искупался без особого удовольствия и пообедал в столовой. По дороге старался ни о чём не думать. Но уже в сумерках, едва переступив порог своей необустроенной квартиры, он сел за стол и закрыл глаза. Мысль о том, что надо оставить «что-то» после себя, посетила его впервые ещё лет пятнадцать назад. Неназойливая поначалу, в последние годы она превратилась в навязчивую идею с приступами хоть и лёгкой, но изнуряющей боли.

Может быть, именно эта просьба Валериана Юрьевича и есть то главное, что должно скрасить его последние годы и придать какой-то смысл финальному отрезку жизни?

Несколько минут он сидел неподвижно. Мысли путались. Во дворе кричали дети, одуревшие от первого, после долгих каникул, учебного дня. Наконец, солнце скрылось за морем. Дмитрий зажёг настольную лампу и неуверенно написал: «Дело было в…».

Да, не Толстой.

Как-никак, первый опыт.

Дело было в… хотя, какое это имеет значение? А значение имеет то, что кругом на десятки километров расстилалась заболоченная тундра с мелким кустарником. Местами попадались байджарахи – самые неэстетичные формы рельефа, с торчащими камнями в окружении грязи и льда. Время близилось к ночи. Ночь, разумеется, понятие условное; темноты в ней было столько же, сколько в декабрьский полдень в Ленинграде. Мы ждали возвращения одного из горняков, Михея, который отправился на охоту. Надо сказать, что охотился он не хуже, чем рыл канавы, и без добычи никогда не возвращался. Однако на этот раз он почему-то не спешил. Мы покричали хором на четыре стороны горизонта, затем даже пальнули в воздух из карабина.

Наконец, дождались. На фоне одноцветной сине-зелёной тундры нарисовалась фигура человека. Это был Михей. Но через несколько минут стало казаться, что это вроде бы не совсем он. Человек шёл, раскачиваясь из стороны в сторону, и при этом за его спиной полоскался странный чёрный плащ. Мы все выбрались из палаток и с недоумением и любопытством наблюдали за ним. Да, точно, Михей, но… Он брёл по тундре, проваливаясь в ямы с водой и нерастаявшим льдом. Шёл босиком. Длинные сапоги-болотники, которые издалека походили на развевающийся плащ, висели на его шее, связанные бечёвкой. При этом он ещё и глупо улыбался.

Я оказался первым, кто заподозрил что-то неладное в этой очевидной в своей безысходности картине. В сапогах что-то было. И, правда: Михей с прежней улыбочкой подошёл ко мне и, присев, освободился от своей ноши. Но сапоги не отпустил, а наоборот, бережно придерживал их за голенища.

В сапогах был спирт.

Как выяснилось, Михей уже собирался возвращаться в лагерь – впервые за последний год без добычи – и подумывал о том, как объяснить нам причины такого редкого казуса. Но судьба уберегла его от фиаско. Он наткнулся на бочку. Такие двухсотлитровые ёмкости попадались нередко. Почти все они были пустыми, но не всегда. Попадался авиационный бензин, попадалось техническое и даже растительное масло. А вот спирт – впервые. И чтобы донести свою радость до нас, Михей снял сапоги, залил туда спирт, повесил это добро на шею и босиком отправился в лагерь. Перед тем, как идти, принял сто грамм и залил их водой из ближайшей ямы.

Пить такой спирт, конечно, было невозможно – и не столько от запаха портянок, сколько от противного привкуса резины. Придя к такому неутешительному выводу, – выходило, что работяга зазря жертвовал своим здоровьем, – мы решили отыскать ту бочку. Михей, правда, засомневался в том, что он сможет найти её снова – тундра ведь ровная, как блин. Никаких ориентиров. Но я развеял все его сомнения:

– Михей, двустволка-то где?

Он оторопел. Я, конечно, мог его понять: какое ружьё, когда тут целая бочка! Но ружьё – не рогатка. Если не найдём, то придётся писать коллективное сочинение в районный отдел милиции о том, как во время внезапного наводнения мы самоотверженно спасали людей, секретные карты, провизию, и тут уж как бы не до оружия.

Утром мы определились с азимутом, вспомнив, где впервые увидели босого Михея, и широкой цепью пошли на север. Примерно через час поисков нашли и бочку, и ружьё. Радости работяг не было предела.

Но больше Михею ни на куропаток, ни на крупное зверьё не везло.

Снег лёг на тундру как раз первого сентября. Мы заказали вертолёт, который мог прилететь завтра, послезавтра или через неделю. И поскольку он мог появиться в любой момент, я отпустил Михея на «последний» в этом сезоне промысел.

Работяга с печалью посмотрел на меня и махнул рукой:

– Нет, начальник, что-то у меня… короче, нет желания.

Я удивился, но как показалось, нашёл правдоподобное объяснение:

– Ты же отправлялся на охоту после ужина, а в ужин мы всегда принимали «на грудь». Стало быть, у тебя развился известный синдром: «птичку жалко». Не пей сегодня.

Михей послушался, отказался от обеденной чарки и побрёл по свежему снегу на север. Вернулся через полтора часа.

– Нет, начальник, то же самое, – с прежней затаённой печалью возвестил он. – Что так, что этак… Короче, я больше не охотник. Забирай берданку.

Мы расстались с Михеем через два года. У него случился инсульт. К счастью, не смертельный. Он наполовину оправился, но говорил с трудом и плохо ходил. Мы отвезли его на «большую землю», в Пензенскую область. Провожатый, – один из наших геологов, – потом рассказывал, что единственный сын Михея принял отца без радости, но бывшая супруга, с которой мы, конечно, договаривались заранее, пообещала, что оставит его дома, будет кормить и одевать. Своё слово она сдержала. А ведь я и мои старшие коллеги помнили эту стерву. Однажды она приехала к нему в гости, – «за развлечением», – и поставила на уши весь райцентр, да так, что продавщицы из продмага, никогда не лезшие за словом в карман, от одного упоминания её имени ещё долго ёжились и вполголоса матерились.

Неужели и с ней что-то произошло?

Дмитрий откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Казалось, что писать не трудно, так как сюжет делали реальные герои, его знакомые. Трудно лишь подбирать незатасканные слова. Проведя в полной неподвижности две-три минуты, он снова склонился над рукописью и перечитал её, делая незначительные правки. Вроде бы неплохо. Осталось узнать мнение «заказчика».

Машинально нажав кнопку на лампе, Дмитрий оказался в полной темноте. Дворовый фонарь давно погас. За окном чуть слышно постанывал ветер.

* * *

Поздним утром приехала Оля, единственная дочь Дмитрия. Жила она в краевом центре, по местным понятиям, недалеко, а если по «северным», то совсем рядом – в трёх часах на поезде. Муж её всеми силами старался отлынивать от совместной поездки, и на то, видимо, были причины: что он делал в одиночестве целую ночь и два дня и к кому ходил, знал только он один. Сына мама обычно брала с собой.

В этот раз Ольга была не в духе, поскольку встала рано и не выспалась, и кроме того, пребывала в растерянности от непомерных денежных трат – на ремонт квартиры и школьную экипировку семилетнего сына. Впрочем, «раскололась» она только после обеда – без лишних сетований и претензий к невезучему мужу. Дмитрий безропотно, будто речь шла о билете в кино, взял дочку под руку и повёл в банк. К удивлению Оли, отец снял гораздо больше, чем ей требовалось.

– Не всё тебе, – объяснил он. – Мне тоже кое-что. А свой долг ты сегодня отработаешь.

– Как?

– Сейчас узнаешь.

Они зашли в фирменный магазин электроники. Дмитрий подвёл дочь к стеллажу с ноутбуками и ткнул пальцем в самый дешёвый: