Преодоление

Преодоление
Владимир Матвеевич Долгий

Книга – автобиографическая повесть сотрудника КГБ СССР, обеспечивавшего контрразведывательную защиту важнейших программ по созданию ракетно-ядерного щита страны. В книге описана жизнь и работа выдающихся учёных, конструкторов и организаторов производства в атомной и ракетной промышленности некогда великой державы, доведённой до развала верхушкой КПСС. Следуя логике содержания книги, читатель неизбежно приходит к пониманию причин и механизмов развала СССР.

Проект книги

Воспоминания (без названия)

Река времён в своём стремленье Уносит все дела людей

И топит в пропасти забвенья

Наряды, царства и царей

Державин

Идея написать воспоминания о своей жизни возникла у меня на рубеже семидесятилетия. К этому времени я уже четыре года проработал в компании СФТ групп, куда попал совершенно случайно волею судьбы, за что ей бесконечно благодарен. В компании занимаюсь вопросами экономической безопасности, что близко мне по прошлой службе в КГБ СССР. Подвигла меня на рукописное извлечение памяти одна из сотрудниц компании, Оксана, молодая девушка, обладающая целым рядом талантов, среди которых я более всего ценю независимость суждений и желание докопаться до всего сущего. В наших многочисленных беседах на различные темы, мы неизменно приходили к понятиям базовых ценностей тогда и сейчас, на различия в чувствах и поведении людей в схожих обстоятельствах. Затрагивали мы и присущее нам, так называемое «самокопание» в целях достижения гармонии с самим собой и с окружающим тебя реальным миром людей, который формируется из близких родственников, друзей, сокурсников и сослуживцев, руководителей и работодателей, представителей всякого рода властей, просто попутчиков по путешествиям и случайных знакомых. То есть людей, которые и олицетворяют твое общественное окружение и являются как бы проявлением того самого общественного сознания, которое в мое время играло очень большую роль в формировании целеуказателей по жизни.

Большую и лучшую часть своей сознательной жизни я отдал работе в советской контрразведке, пройдя в ней путь от младшего оперуполномоченного до начальника Научно-исследовательского института КГБ СССР. На этом пути, мне повезло на встречи с очень интересными людьми, имена которых долгое время оставались под завесой государственной тайны, сыгравшими огромную роль в формировании той ипостаси СССР, которая в глазах всего мира вызывала уважение, а иногда и трепет. В их числе были Главные конструкторы, академики, Нобелевские лауреаты, директора производственных объединений, награжденные всеми мыслимыми наградами Родины и к моему, да и не только моему, сожалению практически забытые собственным народом. А ведь многие из них не только внесли огромный вклад в былое могущество государства, но и явили собой пример несгибаемой воли, целеустремлённости в реализации своей мечты, терпения и христианского прощения за душевные, а иногда и телесные муки, испытанные в сталинских концлагерях и шарашках. Уйдет со сцены мое поколение, непосредственно работавшее с этими выдающимися первопроходцами атомных и космических проектов, и могут быть потеряны навсегда ощущения величия того времени, определяемое сознанием ряого советского труженика, гордого только тем, что ему привелось жить и работать рядом с ними. Почему собственно я считаю возможным взяться за «перо»? Только потому, что, во-первых, всё меньше остается очевидцев в связи, как говорится, с естественной убылью. Во-вторых, и это главное, практически все имевшие, более или менее серьезное отношение к атомным и космическим проектам участники и очевидцы работали в условиях строжайшей секретности, и этот комплекс секретности у абсолютного большинства из них с большой вероятностью уйдет вместе с ними. У меня этого комплекса нет, несмотря на то, что главным моим занятием в контрразведке и была защита важнейших государственных секретов..

Прежде чем перейти к описаниям тех событий, очевидцем, а иногда и участником которых я был, наверное, было бы уместным рассказать, кто я и каким образом оказался в контрразведке.

Родился я за несколько дней до начала войны с Германией 1941-1945 годов. Специально не интерпретирую эту войну как Великую отечественную или Вторую мировую, поскольку не уверен, что именно один из этих терминов войдет в мировую историю навечно. Слишком много разных спекуляций сегодня на тему этой огромной трагедии европейских народов, включая и народ русский. До сих пор, к своему стыду, я не знаю, что такое русский народ. Ранее в это понятие я непременно включал и украинцев и белорусов, а сейчас мы чуть ли не на грани войны с Украиной. По крайней мере украинские спецы и военные управляли зенитно-ракетными комплексами на стороне Грузии в военной операции против России…. В момент рождения отец, незадолго до того окончивший военно-политическую академию им. Ленина, был на сборах в военном лагере и сразу отправился на фронт. Мать, имея на руках мою сестру, трёх лет от роду, и меня, новорожденного, уехала к своей сестре под Рязань, где мы все вместе и провели три первые годы войны. Нет нужды описывать трудности тех лет, замечу лишь, что картофельные очистки, кои лежали в основе моего материнского молока не заложили во мне богатырского здоровья и исполинского телосложения. С сорок третьего года мать стала получать часть командирского пайка и жить стало веселей. В конце сорок четвертого года отец был откомандирован в Москву и дальнейшую службу проходил в должности преподавателя какой-то армейской разведшколы. Насколько я слышал уже позже, речь шла о подготовке агентуры для засылки в Японию, видимо в верхах уже всерьёз прорабатывался сценарий войны с ней. Я хорошо помню салют в честь Победы 9 мая 1945 года, которым любовался, пребывая на руках отца у окна коридора дома где-то на улице «Зацепа». Семья снимала угол, в буквальном смысле этого слова, в комнате коммунальной квартиры подруги матери, с которой они вместе работали, и она периодически там тоже ночевала за ширмой из простыни. Сейчас в это трудно поверить, но мне постелью служил мраморный подоконник, а любимым моим занятием зимой было отогревание дырки с помощью пятачка в заледеневшем стекле окна и наблюдением за жизнью улицы. С четырёх лет я стал посетителем детского сада при академии им. М.В. Фрунзе, куда отец поступил в адъюнктуру на кафедру истории военного искусства. А посетителем я был потому, что пребывание в детском саду в течении двух, максимум трёх, дней заканчивалось простудой и недельной отсидкой дома. Летом 1948 года мы с сестрой и матерью переехали жить к её сестре в Белоруссию, в маленький городок Ошмяны, на границе с Литвой. Муж сестры матери, о нём хочется отдельно написать несколько строк, в сорок втором или в сорок третьем, не помню точно, был отозван с фронта, вызван в ЦК КПСС и направлен в распоряжение командования формировавшейся армии Костюшко. Он в совершенстве владел польским языком, был по образованию преподавателем истории и, естественно, членом партии. В польской армии он имел чин полковника, много наград и я помню его в сорок пятом в форме офицера польской армии и особенно запомнилась его фуражка, она была похожа на гусарский кивер. В Ошмянах его назначили руководителем то ли областного, то ли городского отдела народного образования, тогда эта должность, видимо, была номенклатурной и сопровождалась неким соцпакетом, как сейчас это называется. В этот пакет входил отдельный одноэтажный дом с тремя или четырьмя комнатами, небольшая территория, на которой находился сарай для свиньи, курятник и гумно. Гумно – это большой сарай для лошади и сена. Лошадь тоже прилагалась вместе с летней бричкой и зимним возком. Незабываемым осталось новогоднее катание детей по лесу на этом возке. Дядя Миша, как звали хозяина всего этого добра, был за кучера, а мы с сестрой и двоюродные, тоже брат с сестрой – седоками. На дуге висели маленькие колокольчики, издававшие, как мне тогда казалось, церковный перезвон. Осенью мы не вернулись в Москву, негде было жить, отец жил в общежитии академии, и мы остались на зиму у дяди Миши, который очень трогательно относился ко мне и называл меня чижиком. В первый класс я пошёл в белорусскую школу, где, надо отметить, преподавание велось на русском, а белорусский язык преподавали факультативно. Зимой я тяжело болел желтухой, помню, делали даже пункцию позвоночника, было очень больно, и все время я должен был сосать рафинад, это кусковой, очень крепкий кристаллический сахар. Местный врач, которого дядя Миша привлек для лечения, говорил матери, что я не жилец, организм был очень слабым вследствие голодных военных лет. Но любовь матери оказалась сильней пророчеств врача и я живу, не жалуясь на здоровье. Написав это, я сплюнул через левое плечо. В конце учебного года меня и ещё несколько ребят, все мы были отличниками, приняли в пионеры. Я очень гордился своим галстуком, носил его всегда, разве что не ложился с ним спать. И то потому, что боялся его сильно помять. Сейчас я считаю, что это был первый сеанс зомбирования на идеологической основе. Во второй класс я пошел уже в московскую школу, так как отец после адъюнктуры был оставлен преподавателем в академии им М.В. Фрунзе и ему была выделена двухкомнатная квартира в доме, принадлежавшем академии и заселенному в основном её преподавателями. Этому предшествовал поход моей матери к начальнику академии генерал-полковнику Цветаеву В.Д., которому она в слезах рассказала о нашей чемоданной жизни с начала войны и безвыходном положении, поскольку дети школьного возраста и каждый год менять школы и не иметь угла для занятий стало невыносимо. Этот дом фактически был офицерским общежитием, он имел коридорную систему, где на примерно двадцать квартир была одна общая кухня и общая душевая, которой можно было пользоваться семьей один раз в неделю. В этом доме я прожил до окончания десятого класса. Из школьных лет интересны воспоминания о двух историях, оказавшие влияние на формирование моих ценностей. Первая – это исключение из пионеров. Как я уже писал, в пионеры я был принят в первом классе белорусской школы. Когда я пришёл первого сентября сорок девятого года во второй класс московской школы, естественно в отутюженном галстуке, классная учительница сказала, чтобы я его снял, потому что в Москве принимали в пионеры только в третьем классе. Я же, подавляя слёзы, пытался объяснить, что меня уже приняли в пионеры на торжественной линейке в белорусской школе и я дал клятву, никогда галстук не снимать и не снял его. На следующий день в школу были вызваны родители, не помню кто приходил, и было высказано категоричное требование – с ребёнка галстук должен быть снят. Естественно, дома была разъяснительная беседа, галстук был спрятан в комод, но в душе осталась обида и на школу и на родителей, которые, как мне казалось, не смогли защитить мою честь.

В детской психике заложилось первое сомнение в справедливости окружавшего меня мира, и я ещё не мог понять всей условности жития и той пропасти между декларируемой правдой жизни и лицемерной и порой лживой её сущностью. Но остался вывод, как бы внутренний, для себя, правда не всегда побеждает. Вторая история связана с физическим оздоровлением, как я этот процесс обозначил для себя. Дело было так. До пятого класса я учился в школе для мальчиков. Естественно девочки учились в школах для девочек. Это был 1953 год. Он запомнился по двум событиям. В этот год умер Сталин, с именем которого ассоциировалось «наше счастливое детство», проблем с концлагерями я не ощущал. Единственное помню, что взрослые, когда собирались по случаю каких-либо праздников или дней рождения, о чём-то шептались, удаляя детей в другую комнату. Второе событие было связано с объединением школ и созданием «смешанного обучения». Таким образом, прежде чем пойти в шестой класс, мне пришлось сменить школу и оказаться в, так называемой, «девчачьей» школе. Никто не спрашивал пожеланий учеников или их родителей, всё решалось где-то наверху в районных отделах народного образования. Я оказался в 34 школе на Плющихе, знаменитой тем, что в начале войны в ней был штаб по формированию добровольческой дивизии москвичей, которые почти все погибли, обороняя Москву от фашистских полчищ практически без оружия и без элементарной бойцовской подготовки. Это было пушечное мясо, но оно позволяло выиграть время, пока кадрированные дивизии из Сибири не подошли к столице. Итак, первого сентября мы с другом, его звали Равиль, оказались в классе, половина учеников которого – девчонки. Единственное, что было демократичным, нам самим предложили выбрать себе соседа или соседку. Конечно, все разбились на пары в старом варианте, мальчики сели с мальчиками, а девочки с девочками. Через два три дня мы определились со своими симпатиями. Нам с другом понравилась одна девочка, как оказалась круглая отличница, и мы написали ей записку с предложением дружить с нами. Отличница проигнорировала наше предложение, и мы стали искать другой объект для дружбы. В тот год поиск успехом не увенчался… С большим страхом я ожидал первого урока физкультуры. Как я и предполагал, я оказался физически слабее даже многих девчонок. Не мог ни разу подтянуться на турнике, сделать кувырок через голову и перепрыгнуть через коня. Сразу скажу, что уже в зрелом возрасте, будучи начальником НИИ КГБ СССР, я получил грамоту за 3-е место по подтягиванию среди молодых офицеров, подтянувшись 26 раз. Но тогда это была моя первая трагедия, во многом предопределившая мою жизнь. После истории с галстуком, я не стремился к откровениям с родителями. Пытался на своём детском уровне разобраться со своими проблемами. Тем более, мне было непонятно, почему родители, сознававшие мою физическую неполноценность, не принимали никаких мер к исправлению ситуации. Может быть, были не известные мне заключения врачей о нецелесообразности физических нагрузок для меня, либо просто элементарные бытовые проблемы не позволяли больше времени уделять моему физическому состоянию. И я стоял перед дилеммой. Смириться с тем, что есть, «забиться в угол» и из него наблюдать с завистью, как более сильные, а значит, и более достойные наслаждаются жизнью. Или попытаться стать сильным, что в глубине души признавалось как нечто нереальное. Но я принял второй вариант. Попросил родителей купить мне двухкилограммовые гантели и стал ими заниматься. С трудом я преодолевал лень и апатию. В школе я по-прежнему был одним из самых слабых. Прошло полтора года. Помогла мне та самая отличница, которая отвергла наше предложение о дружбе, даже не отвергла, а просто не заметила. Как-то на перемене она сама подошла ко мне и сказала, что если моё предложение дружить остаётся в силе, то она согласна. Но дружить не коллективом, как мы предлагали, а именно со мной. Я опускаю те эмоции, которые захлестнули меня, но вернувшись после уроков домой, я занимался гантелями более трёх часов. И так было каждый день, без перерыва. То ли мой крик души был услышан Творцом, надо сказать, что в то время я был вопиющим атеистом, то ли что-то изменилось в системе взаимодействия сознания с физиологией тела, но я быстро стал набирать мышечную массу и силу. Вскоре гантели весили пять килограммов, затем восемь, а в десятом классе я уже жонглировал шестнадцатикилограммовыми гирями. Больше всех в классе я подтягивался на турнике и отжимался от пола. В призывной медицинской комиссии военкомата, которую раньше проходили все юноши, заканчивающие школу, я был определен в военно-морскую авиацию. При небольшом росте, что, видимо, было важно с учетом размера кабины самолёта, я обладал достаточной физической силой, выносливостью и быстротой реакции. С тех пор, выход из стрессовых ситуаций через спортивные перегрузки, именно перегрузки, чтобы не оставлять в голове негативных переживаний, стало моим жизненным правилом. Им я пользуюсь до сих пор, что вызывает недоумение у моих близких родственников, которые не понимают, зачем я себя насилую и рискую здоровьем.

В военно-морской авиации мне служить не пришлось, так как по окончании школы я сразу поступил в Московский авиационный институт им. С. Орджоникидзе. В то время, в 1958 году, это был один из самых престижных вузов страны. Престижней, бесспорно считался ФИЗТЕХ, Физфак и Мехмат МГУ, и, пожалуй, ещё МИФИ. Достаточно сказать, что конкурс на факультет «Двигателей летательных аппаратов», куда я поступил, был 23 абитуриента на место. В группе половину студентов были медалистами, ещё одна треть примерно, как позже выяснилось, были детьми Главных и Генеральных конструкторов ракетно-космических КБ, НИИ и Заводов, а их родители, как оказалось в дальнейшем, преподавали у нас различные спецдисциплины и возглавляли экзаменационные комиссии. Спецдисциплинами в то время назывались секретные лекции по основам проектирования космических летательных аппаратов.

Первые дни студенческой жизни принесли и первую любовь. Позднее, когда неожиданно для себя начал писать короткие рассказы, я написал об этом первом чувстве в рассказе «Любовь без голубей». Как бы в противовес фильму «Любовь и голуби» со счастливым концом. Для того чтобы было понятней, как формировалось моё сознание и некоторые главные ценности по жизни, читатель может познакомиться с этим рассказом. Он опубликован в издательстве ЛитРес.

Студенческие годы оставили неизгладимый след в моей памяти как годы бурного роста самосознания, приобщения к серьёзной западной классике, годы ожесточённых дискуссий о смысле жизни, об искусстве и его роли в воспитании чувств и эстетических идеалов. Это были знаменитые 60-е годы, наполненные свободомыслием, ощущением праздника интеллекта и радостью перемен после сталинских репрессий. Правда, скоро свобода мыслей стала дозированной.

Я помню выставку художников в московском Манеже в 1962 году. Она была посвящена 30-летию МОСХ. Мы с друзьями долго стояли в очереди за билетами, выставка была в центре внимания московской интеллигенции и студенчества. Все ждали новых работ в период, так называемой, хрущёвской оттепели. Впечатление от выставки было необычное, противоречивое, но главное, что бросилось мне в глаза, что соцреализму в чистом его виде, как на картинах Лактионова приходит конец, ну если не конец, то появляется альтернативное искусство с большим проникновением в психологию и драматизм реальности. Я не считаю себя вправе давать оценки работам художников, но могу говорить о своем собственном восприятии. В моём восприятии той выставки главным был вывод, что лакировке действительности пришёл конец. Запомнились три художника, которые потом оказались в центре внимания Никиты Хрущёва и его свиты, посетивших выставку. Но вначале был разговор с отцом. Я рассказывал ему о своих впечатлениях и особенно понравившихся работах Андрея Васнецова, внука известного всем художника, репродукция которого «Три Богатыря» висела в квартире, Павла Никонова и скульптора Эрнста Неизвестного. Отец, выслушав меня, сказал буквально следующее: не спеши с выводами, дождись официальных оценок в прессе, тем более, что выставку намерен посетить Н.С. Хрущев, Генеральный секретарь ЦК КПСС, М.С. Суслов – главный идеолог партии, министр культуры и другие ответственные партийные работники. Буквально на следующий день газета «Правда» вышла с передовицей, в которой хлёстко, в уничижительном тоне был учинён разгром выставки.

Я нашёл некоторые реплики Хрущёва при его знакомстве с представленными работами художников: «Вы что, рисовать не умеете? Мой внук и то лучше рисует! ……Вы что – мужики или пидорасы проклятые, как вы можете так писать? Есть у вас совесть?.....Запретить! Всё запретить! Прекратить это безобразие! Я приказываю! Я говорю!.....И проследить за всем! И на радио, и на телевидении, и в печати поклонников этого выкорчевать!» (грамматика соблюдена подлинная). Вот как описывает этот визит на выставку один из очевидцев, журналист: «Дойдя до работ «Новой реальности», Хрущев, помолчав, громко произносит: «Говно!» Из других отзывов первого лица страны очевидцам запомнилось повторяемое слово «педерасы» – Хрущев решил, что на одной из картин «нарисована жопа». Те же оценки в газетном изложении: «патологические выверты» и «жалкое подражание растленному формалистическому искусству буржуазного Запада». Студийцы пытаются возражать, но Хрущев, рассвирепев, грозит в 24 часа выдворить «абстракцистов» за пределы СССР. Соратники уговаривают вождя арестовать художников».

И вот с этой газетой в руке отец доказывает мне, что я не имею политического чутья, что мне нравятся проходимцы от искусства и что лучше бы вместо таких выставок, я изучал труды классиков марксизма о роли и месте искусства в социалистическом строительстве. После этой стычки с отцом, его авторитет как воспитателя перестал для меня существовать. Но главное, это был смертельный удар по моей вере в идеологическую чистоту коммунистической идеи. А ведь ещё год назад я три месяца, бесплатно, по 12-14 часов трудился на целине и гордился полученной грамотой ЦК ВЛКСМ. Кстати, все трое упомянутых мною художников, под этот термин я отношу и скульпторов, впоследствии стали народными художниками СССР, лауреатами различных международных премий и званий, одним словом, были отнесены к художественной элите страны. Парадоксально, но именно Эрнсту Неизвестному, уже скульптору с мировым именем был заказан памятник на могилу Никите Хрущёву, который до сих пор привлекает к себе внимание посетителей Новодевичьего монастыря, где и похоронен бывший генсек и «учитель художников».

Уже гораздо позже я натолкнулся на высказывание об искусстве Л.Д. Троцкого, которое хочу привести для сравнения с вышеописанными суждениями Н.С. Хрущёва. Цель этого сравнения в том, чтобы представить себе, как всё же велика роль личности в истории государства, и, к сожалению, она не всегда имеет положительный тренд.: "Нельзя,  –  писал  он  без физического отвращения,  смешанного с ужасом,  читать  стихи  и повести или глядеть  на снимки  советских  картин  и  скульптур,  в  которых  чиновники, вооруженные   пером,   под  надзором  чиновников,   вооруженных   маузерами, прославляют "великих" и "гениальных" вождей,  лишенных  на  самом деле искры гениальности или величия…"      "…подлинная революционная партия не может  и  не  хочет ставить  себе задачей  "руководить", тем менее – командовать искусством  ни до, ни  после завоевания  власти.

Подобная претензия могла прийти в голову только взбесившейся от самовластия невежественной и наглой бюрократии, которая превратилась в антитезис пролетарской революции…"Искусство и наука, писал Троцкий, не только не ищут командования, но по самому существу своему не выносят  его. Художественное творчество имеет свои законы– даже  и тогда,  когда сознательно  служит общественному  движению. Искусство может стать великим союзником революции  лишь постольку, поскольку оно останется верным самому себе».

Для меня эта выставка и вся идеологическая суета вокруг неё послужила симптомом неполноценности нашей идеологии, когда почему-то власть в художественных произведениях усматривает серьёзную угрозу государству, вышедшему победителем в войне против фашизма. Одновременно я задумался над методикой преподавания философии, диалектического и исторического материализма. Возник вопрос. Если мы считаем марксизм вершиной философской мысли, то почему мы нарушаем обычную последовательность в изучении любой предметной области, где всегда идем от простого к сложному, от простейших понятий к последним достижениям. А здесь какие-то алогичные действия, начинаем изучение с вершины. Что-то здесь не так. Видимо есть попытка скрыть какие-то течения, которые могут поставить под сомнение правоту идей марксизма-ленинизма.

С этим вопросом к отцу я уже не пошёл. Поспорили в своём кругу, но особого интереса у друзей это не вызвало. Обратившись к краткому курсу истории философии, который также был написан с позиции «марксовой» философии, я пришёл к выводу, что следует почитать самому первоисточники, если представится возможность их достать. Это сейчас без проблем можно купить, либо взять в библиотеке Платона, Демокрита, Дидро, Руссо, Вольтера, Гегеля, Канта, Юма и прочих шопенгауэров, но, в то время единственным источником ознакомления с трудами вышеназванных философов была Ленинка с её залом для студентов. Надо отдать должное советской власти, все же заботившейся об образовании молодёжи, которая в доме Пашкова, являвшемся составной частью Ленинки, был специальный зал для школьников, а в самой библиотеке был зал для студентов. Причем можно было пользоваться практически всем, находившимся в открытом доступе, библиотечным фондом. Сейчас, насколько я знаю, доступ в библиотеку разрешён лицам, имеющим научную степень не ниже кандидата наук. Так что студентам путь туда заказан. Решив, что обязательно разберусь с загадкой курса марксистко-ленинской философией, я отложил это занятие на потом.

Позже я действительно многое понял в истории философии и даже сдал кандидатский минимум по этому предмету, хотя для этого глубоких знаний и не требовалось. Важно, что я понял, что у истоков диалектического метода стоял отнюдь не Маркс, а титан Гегель, который и сформулировал основные законы познания и развития материи и общества. Для себя из описанного периода времени, в котором происходили события, связанные с выставкой и реакцией партаппарата на неё, извлек простое правило бессмысленности противостояния власти и приобрел вторую ипостась в себе, так называемое общественное лицо, с которым не расставался до того момента, пока трудился на государевой службе.

Позднее, когда у меня появилась семья и родилась дочь, образовалось и третье лицо, оно занималось воспитанием дочери и готовило её к встрече с реальным миром. Дочери трудно было объяснить, почему одного ребёнка в школу провожает мама, на бегу запихивая в рот бутерброды, а затем сама летит на работу, а другого ребёнка привозит шофёр на чёрной волге и так же забирает его из школы. В это время первый сидит на продлёнке и ждёт, когда после работы его заберёт мать. Почему один летом едет на отдых к морю, а другой в пыльной и душной Москве собирает бутылки, чтобы, отстояв длинную очередь к ларьку вторсырья, купить себе мороженое, а большую часть вырученных денег влить в семейный бюджет. Воспитание иногда приносило свои плоды. Я помню случай, когда я уже сам ездил на работу на служебной машине, шёл сильный дождь со снегом, мой маршрут проходил мимо школы, где в шестом классе училась дочь, и я предложил её подвезти, чего никогда не делал ранее. Ребёнок категорически отказался и пошёл самостоятельно, заявив, что в служебную машину не сядет. «В свою я бы села», – сказала она. Помню, её позиция сильно меня порадовала и вечером того дня как-то особенно нежно общался с ней, хотя в чрезмерно трепетном отношении к ребёнку, как говорится «замечен не был». Я придерживался концепции строгого воспитания, но ни разу не применял приёмы физического воздействия, памятуя как неприятно было это переживать самому и отдавая себе отчет в том, что на меня физическое воздействие действовало односторонне – я просто замыкался в себе и всё дальше и дальше удалялся от отца, пытавшегося таким способом сделать меня послушным его воле. Интуитивно я не держал на него зла, более того, я уважал его за трудолюбие и патологическую честность. Позднее просто понял, он единственный из своей глухой белорусской деревни «выбился в люди», дослужился до полковника, жил в Москве и преподавал в самой престижной военной академии. И все приёмы своего деревенского воспитания, которое основывалось, прежде всего, на физическом наказании за малейшую провинность, он переносил на меня, из лучших чувств желая мне добра. Он рассказывал, как в детстве не раз был битым ещё своим дедом за то, что запускал ложку в котелок со щами, прежде чем дед разрешал это делать после молитвы и снятия им самим пробы. Однажды начальник академии не заплатил партийные взносы с гонорара за статью, которую отец написал для него в какой-то журнал. А отец, бывший в то время секретарём парткома факультета, где на партучете и состоял этот военачальник, пришел к нему и потребовал взносы. Кончилось тем, что вакантная должность заведующего кафедры, на которую по всеобщему признанию отец «законно» претендовал, досталась его ученику, который и получил впоследствии генеральское звание. Мы дружили семьями, их дочь, которая была младше меня лет на десять, прочили мне в невесты. Генерал с женой сильно переживали, когда я женился, их любимица как раз заканчивала школу и, судя по всему, я ей тоже нравился. Я встречался с ней, когда она училась в МГУ им. Ломоносова, это была красивая и умная девушка, по-моему, она до сих пор преподает в университете, имеет профессорское звание и ученую степень доктора наук. Так вот, этот генерал, спустя долгое время и бывая у нас в гостях, все время извинялся за то, что ему досталась та злополучная должность. Отец, же, напротив, убеждал его в том, что он её заслужил, блестяще защитив кандидатскую диссертацию, научным консультантом по которой он сам и был.

Из всего отцовского воспитания мне более всего оказались присущими именно те черты, которые не способствовали карьере, и среди прочего абсолютное отрицание угодничества и отстаивание собственного мнения, чего бы это ни стоило. Сейчас по прошествии двадцати лет окончания моей военной службы наблюдая за броуновским движением придворного госаппарата, угодливо стоящего со свечой в храмах, играющего в теннис, либо катающегося на горных лыжах, приходят мысли, что принципиальность – это просто отсутствие гибкости и неумение зарабатывать на чужих слабостях. Подумаешь, польстил начальнику, глядишь, заметили и продвинули на очередную ступеньку, ещё угодил более старшему начальнику, и ты уже сам начальник по отношению к первому, можно и пинком под зад ему за прошлые унижения, и сатисфакцию получил и должность приличную. Единственный недостаток, писать воспоминания будет противно. Видимо, по этой причине не встречаются у нас мемуары чиновников, вспоминать неприятно. Зато жить хорошо. Но не всем. Прочитавший эти строки редактор скажет, морализирует товарищ, и будет в чем-то прав, я не возражаю.

Возвращаясь к студенческим годам, хочу заметить, что где-то в конце четвертого курса под влиянием то ли фильмов на чекистскую тематику, то ли книг о подвигах разведчиков, мне пришла идея работы в спецслужбах, которая прочно засела в голове. В один из дней я пришел в приёмную КГБ СССР на Кузнецком мосту и наивно предложил себя в качестве кандидата на работу. Дежурный офицер внимательно выслушал меня и объяснил, что на работу в эту организацию «с улицы не принимают». Непременным условием должно быть законченное высшее образование, опыт работы в народном хозяйстве не менее трёх лет, обязательное членство в партии и главное рекомендация партийных органов. Вышел из приёмной я с твёрдым убеждением стать чекистом.

Набирая эти строки, задаюсь вопросом, что мною двигало. Ведь я учился в престижном вузе, на лучшем факультете, да к тому же в спецгруппе. В спецгруппу отбирали на третьем курсе не то чтобы лучших по успеваемости, хотя успеваемость учитывалась, но главное, «чистых» по анкетным данным. Дело в том, что студенты спецгруппы сразу оформлялись по первой форме секретности, то есть допускались к сведениям, составляющим государственную тайну. И действительно, все спецдисциплины у нас имели гриф «сов. секретно», тетради мы сдавали в первый отдел, заниматься могли только в специально отведенных аудиториях в институте. От всех были отобраны подписки о неразглашении государственной тайны. Поначалу всё выглядело очень романтично.

Потом эта секретность замучила, поскольку сильно ограничила свободу. Помню, был такой эпизод. Мы с приятелем, после стипендии любили хаживать в ресторан гостиницы «Москва» на седьмом этаже. Тогда цены были демократичные. Бутылка хорошего грузинского вина, типа «Мукузани» или «Гурджаани», «котлеты по-киевски» и пара салатов были нам доступны, тем более что в спецгруппе стипендия была повышенной. Сидим мы за столиком, подходит пожилой мужчина и спрашивает, можно ли ему присесть за наш столик. Оснований возражать не было, и он подсел к нам. Неожиданно, обращаясь к нам, он объявил себя американцем, происходящим из семьи русских эмигрантов первой волны. Его русский был безупречным и мы не сразу поверили, что оказались за одним столом с представителем «главного врага СССР», так в нашем представлении выглядели Соединённые Штаты Америки. Это был период разгара холодной войны и общение с американцем в ресторане грозило нам исключением из комсомола, из института, а может быть и ещё более серьёзными последствиями, учитывая нашу осведомлённость в государственных секретах в области ядерной ракетной техники. Именно в этом направлении нас и готовили. Достаточно сказать, что моим дипломным проектом было проектирование ионного движителя с атомной силовой установкой для перелёта с Марса на Венеру. А это был 1964 год. Вот такие были амбиции у этой, вернее, у той страны. Научным руководителем дипломного проекта был Севрук Д.Д., один из ближайших соратников С.П.Королёва, вместе они отбывали срок в концлагере. Тогда мы об этом не знали, только недавно по телевидению показали фильм про моего научного руководителя. Возвращаясь к эпизоду в ресторане, вспоминаю кокой шок мы испытали, просто об….лись и долго решали докладывать в первый отдел или рискнуть промолчать. Промолчали и всё обошлось. Позднее, будучи сотрудником контрразведки, я понял, как и чем мы рисковали. Весь этот эпизод описан, чтобы показать, как рано я столкнулся с секретностью и какие неудобства она доставляла в принципе очень приличным советским гражданам. Возвращаясь к вопросу, что же меня влекло в спецслужбу, о реальном содержании работы в которой я не имел ни малейшего представления, как оказалось потом, я думаю, что главным мотивом все же было самоутверждение. Невысокий рост, заурядная внешность, неудача в любви на первом курсе, о которой я не забыл до сих пор, породили во мне комплекс неполноценности. Это сейчас, с позиции прожитых лет, опыта общения с людьми, обладающими высокой внутренней культурой и не всегда с привлекательной, правильнее, неброской внешностью, но с притягивающим обаянием и внутренним светом, можно детально разобраться в мотивах своего поведения и, как бы объективировать его. А раньше многое решалось на подсознательном уровне, хотя в оценках себя старался быть искренним. Были, конечно, случаи, когда я переоценивал свои способности и возможности, но это все же больше исключение, чем правило. Видимо мне казалось, что работа в спецслужбе, сопряженная с некими мифическими рисками и трудностями, придаст мне уверенности в себе, а ближайшее окружение априори будет меня уважать. Материальные и карьерные мотивы может где-то и шевелились, но в силу полной неопределённости и незнания устройства служебной лестницы в этом полностью закрытом ведомстве не могли быть определяющими. Однозначно, что и патриотический мотив «служения Родине, не щадя живота» не доминировал в моей голове. Да, я готов был служить, служить честно в любом месте, куда в силу воинской дисциплины могли меня направить, и переносить тяготы военной жизни. О рисках, в смысле жизни, я тоже думал, но здесь было проще, так как я был призывного возраста и в любой момент мог быть призван на военную службу, то риски были равнозначные и не зависящие от моего выбора. Надо сказать, что в то время о «дедовщине» мы не слышали. Служба в армии ещё была престижной. После окончания институтов много парней добровольно шли служить на офицерские должности в армию и с удовольствием носили форму.

Приняв решение о работе в спецслужбе, осмыслив требования к потенциальным кандидатам, никому ни говоря о посещении приёмной, вернулся к студенческой жизни. Период окончания четвертого курса и пятый курс были интересны тем, что мы столкнулись с американской системой обучения. В это время разработчики программы для спецгруппы, а в их число входили и научные руководители крупнейших КБ и НИИ из космической и атомной отраслей промышленности, пытались всунуть в наши головы как можно больше знаний передовой науки и технологии. Мы пользовались самыми свежими разработками, как говориться, прямо с колёс. Одновременно преподаватели физфака МГУ и МИФИ читали нам теоретические курсы по последним достижениям физических и математических наук. Зато на экзаменах нам разрешалось пользоваться любыми конспектами и книгами, поскольку спрашивали не теорию, а решения, или только алгоритм решения практических задач. То есть нас готовили к включению в работу на наиболее актуальных направлениях ракетостроения. Практику после четвёртого курса мы проходили в самой закрытой лаборатории опытного производства ракетного НИИ, который возглавлял академик В.П. Глушко, чьими двигателями оснащались ракетные комплексы С.П. Королёва. После его смерти В.П. Глушко одно время занимал должность Главного конструктора.

Дипломный проект, о котором написано выше, я делал вдвоем со своим другом. Это тоже было не совсем обычно. Дело в том, что объём расчетов и проектной документации был огромный, поэтому в целях придания дипломному проекту практической значимости, его разработку поручили сразу двум студентам. Таких парных работ в группе было несколько. Разделение шло таким образом: приятель делал расчеты и проектирование миниатюрного атомного реактора, а я соответственно ионного движителя. По идее наш межпланетный корабль должен был набирать скорость в вакууме космоса порядка одной трети скорости света, т.е. примерно 100 тысяч километров в секунду. Всё делалось на самом серьёзном уровне, без фантазий, достаточно сказать, что в приемной комиссии присутствовали два очень известных академика и ещё три доктора наук. Диплом мы защитили на «отлично» и чувствовали себя по-настоящему счастливыми, осознавая себя чуть ли не творцами будущей космонавтики. Потом, спустя годы, оказалось, что разработка ионного движителя была подкинута нам американской технической разведкой, как глубоко продуманная дезинформация, на долгие годы отвлекающая значительные силы научно-технического потенциала страны на тупиковое направление, не говоря уже о миллиардных финансовых затратах. Но естественно, и мы и несколько сот ученых и конструкторов, занятых этой проблемой в специально созданном институте, куда по распределению я и попал, об этом не имели и понятия. Работая в контрразведке и принимая участие в проведении аналогичных дезинформационных мероприятий против американцев, я мог представить себе и масштаб, и стоимость таких эффективных средств борьбы с противником. Вот мы плавно подошли к следующему самому значительному этапу в моей жизни. Службе в органах безопасности.

Служба в органах безопасности

Эта глава наиболее трудная для изложения своих мыслей и взглядов на тот период работы и жизни, которые были связаны с работой в органах безопасности. Двадцать с лишним лет было отдано этой службе и мучительно долгое и сложное расставание…. Я был принят на учёбу на двухгодичные курсы подготовки оперативных работников со знанием языка в Высшей школе КГБ при Совете Министров СССР в 1967 году. Именно в этом году председателем Комитета госбезопасности был назначен Юрий Владимирович Андропов. С его приходом деятельность органов госбезопасности всё больше и больше становилась на правовые рельсы. Словосочетание «соблюдение законности» принимало материальный характер и постепенно становилось нормой оперативной работы. Другое дело, что и законов при советской власти было не так много, если сравнивать то «правовое поле» с законодательством современной России или с развитыми демократическими странами в Европе и Америке. Страна жила на основе подзаконных актов, на основе постановлений партии и правительства. На лекциях по правовым дисциплинам, а после окончания курсов в личном деле появился диплом юриста – международника, вопросам соблюдения прав человека и законности в оперативной и следственной практике уделялось достаточно много внимания. Тем не менее, курс лекций по агентурно-оперативной работе вызывал двойственные чувства. С одной стороны было ясно, что выявить и разоблачить вражеского агента или иностранного разведчика, работающего под прикрытием, без агентуры, практически невозможно. Но с другой стороны, привлечение наших граждан к негласному сотрудничеству с органами безопасности, всегда носило привкус чего-то не совсем морального. Но со временем всё ставало на свои места. В практической деятельности приходилось убеждать себя, а затем и подчинённых оперативных работников, что и с моральной точки зрения, всё оправдано интересами государства. В конце 60-х годов шло резкое обновление кадрового состава органов безопасности. Шёл набор молодых, хорошо проявивших себя в народном хозяйстве специалистов, причём обязательно членов партии, выпускников престижных институтов. То есть к работе в структурах спецслужб привлекалась дисциплинированная, патриотично настроенная молодая техническая интеллигенция. Конечно, относительно молодая, потому что после окончания института надо было иметь не менее трёх лет стажа работы. Мне в ту пору было 26 лет. И морально-психологические аспекты работы с агентурой, видимо, волновали не только меня. Через несколько лет, когда я уже руководил небольшим подразделения, был приглашён на совещание руководящего состава КГБ СССР, на котором с двухчасовым докладом об агентурной работе выступил Ю.В. Андропов. До сих пор в памяти его речь, эмоционально насыщенная, убедительная по аргументации и яркости примеров из практики вскрытия и пресечения деятельности разведок противника и прежде всего США и Англии. После этой встречи вопросов о моральной стороне агентурной работы у меня больше не возникало. Более того, неоднократно использовал аргументацию председателя КГБ СССР в привитии навыков агентурной работы сотрудникам подразделений, которыми в будущем пришлось руководить. Сам Андропов Ю.В. представлялся мне фигурой сильной и многогранной. Его подходы к решению контрразведывательных задач в сфере ракетно-ядерного потенциала страны, на мой взгляд, были взвешенными и эффективными. Трудно было представить, что он мог весьма глубоко вникать в суть технических тонкостей оборонных проектов, не имея серьёзного технического образования. С другой стороны, он был крайне нетерпим к политическому инакомыслию. При нём в полной мере развернулась борьба с диссидентским движением, особенно в идеологической сфере. Будучи Полномочным послом в Венгрии, он стал свидетелем зверских расправ с коммунистами во время «антиправительственного путча». Коммунистов вешали на фонарных столбах, и если бы не ввод в Венгрию армейских подразделений стран Варшавского договора, к власти могли прийти откровенные фашисты. Эти события, видимо, сильно напугали Андропова Ю.В. и, возвратившись на работу в аппарат ЦК КПСС, он всегда выступал за жёсткие меры по отношению к любым проявлениям антикоммунизма в социалистическом лагере. Не ставлю себе цель глубоко анализировать роль Андропова Ю.В. в деятельности органов госбезопасности, партии и государства. На сей счёт достаточно написано и без меня. Я лишь хочу подчеркнуть, что при всей двойственности моей личной оценки заслуг Андропова Ю.В., всё же превалирует однозначно позитивное отношение к этой неоднозначной политической фигуре. По крайней мере, с его приходом Председателем КГБ СССР, это ведомство во многом способствовало поднятию роли и авторитета страны на мировой арене, а советские спецслужбы завоевали заслуженный авторитет среди своих зарубежных и коллег и противников.

Однако, не могу не отметить роль Андропова Ю.В. в принятии решения руководством КПСС о вводе войск в Чехословакию в 1968 году и в Афганистан в 1979 году. Как-то я обсуждал ввод войск в Афганистан с одним из «профессиональных знатоков этого региона из внешней разведки». Он готовил подробную справку руководству Комитета и настоятельно рекомендовал воздержаться от военного вмешательства в решение внутренних проблем в этой стране, ссылаясь на неудачный опыт англичан.       Чем дальше эти события, тем больше у меня сомнений в способности Андропова Ю.В. глубоко анализировать и прогнозировать развитие политико-экономической ситуации в планетарном масштабе. Более того, всё больше и больше склонен считать его недальновидным и ортодоксальным политиком. А его попытки в конце своего правления повысить трудовую дисциплину путём «дневных облав в кафе и кинотеатрах» в Москве, в частности», считаю, мягко говоря, просто заблуждением…..

Итак, в 1967-1969 годах я осваиваю азы оперативной работы, криминалистики, международного права и прочих необходимых дисциплин и одновременно, по четыре часа в день, а то и больше, немецкий язык. Надо сказать, что немецкий я учил в школе, затем в институте и не испытывал трудностей в его более глубоком освоении. По окончании изучения языка и трёхмесячной практики и учёбы в ГДР, знал его не хуже, а в разговорном аспекте, даже лучше, чем выпускники Института иностранных языков им. Мориса Тореза в Москве. Сам удивлялся, когда в Германии снились сны на немецком языке, особенно после просмотра фильмов. Интересно было и знакомство с жизнью и психологией рядовых граждан ГДР. Ещё каких-то 15 лет назад, немцы или фашисты, как их воспринимало большинство наших граждан, были лютыми врагами, вероломно напавшими на СССР, разоривших страну и уничтоживших более 20 миллионов соотечественников. А тут, столкнувшись с обычными рядовыми гражданами ГДР, я не увидел в них врагов, более того они оказались вполне лояльными, адекватными и даже весьма приятными людьми. Понимал, что большинство немцев стало жертвой хорошо поставленной и весьма эффективной нацистской пропаганды. Трудно было поверить в то, что нация, давшая миру Гейгеля, Фейербаха, Гёте, Шиллера, Баха и целую плеяду выдающихся гуманистов, за короткий период от Веймарской республики превратилась в Фашистскую Германию, ставившую цель уничтожения целых народов. Когда пишу эти строки, в конце февраля 2014 года, нахожусь под впечатлением событий на Украине, Евромайдане, где фашиствующие молодчики из постбандеровского подполья правят бал. И опять возвращаюсь в мыслях к нацистской идеологии и пропаганде. И понимаю, что питательной почвой для неё, как и в Германии 30-х годов прошлого века, является нищета рядовых украинцев, бездарно обделённых собственным политическим истеблишментом. И думаю, а правильные ли выводы из этих событий извлекут наши российские политики и олигархи. Или они, как всегда на Руси, повысят зарплаты генералам спецслужб, и спрячутся от недовольного социальной политикой народа за полицейскими кордонами. Всё больше прихожу к убеждению, что без идеологии, без объединяющей гражданское общество национальной идеи развития, без справедливого распределения доходов от природных богатств, данных богом этой стране, мы вслед за развалом страны советов, можем прийти и к развалу России. Не дай Бог, увидеть и пережить такую трагедию.       Возвращаюсь к учёбе в Германии. Это были летние месяцы – май, июнь и июль 1969 года. Нас разместили в коттеджах особого отдела в Потсдаме, недалеко от парка Сан – Суси, где в 1945 году во дворце Цецилиенхоф проходила известная Потсдамская конференция. Изначально, мы должны были жить в семьях немецких чекистов, чтобы освоение языка шло более эффективно. Но что-то изменилось и пришлось жить в коттеджах. Однако, перед поездкой, на основе опыта предыдущих групп, было рекомендовано взять с собой дефицитные в ГДР продукты, а именно кофе, водку и красную икру, из расчёта в каждые выходные презентовать их хозяевам. А если учесть, что пребывание в семьях планировалось в течение трёх месяцев, то можно представить себе объёмы наших запасов. Что касается водки и красной икры, то пристроить их в собственное потребление не создавало проблем, а что делать с кофе. Например, у меня его было шесть килограмм, по полкило на каждый выходной. В коттедже нас жило четверо, значит мы располагали 24 кг. зернового кофе, как правило, арабика. Мы приняли решение о регулярном поощрении своего преподавателя. Вначале он вежливо отказывался, потом «сдался», а вскоре уже и привык и намётанным взглядом искал в наших руках очередной презент. Надо сказать, что мы дарили немцу не только кофе, но и водку и икру. Занимались мы с ним в аудитории по шесть часов в день. Лето, жара, вокруг живописный ландшафт парка и множество настоящих уютных немецких пивных. Но наше предложение пару часов занятий провести в пивной, чтобы быть ближе к жизни простых немцев и «проверить наш разговорный» в реальной ситуации, он постоянно отклонял. Мы не могли понять причину. Какая разница. В аудитории мы оттачивали тему посещения ресторана, или поговорить об этом в пивной. Однажды он сломался, и мы дружно завалились в небольшую пивную. По нашему русскому обычаю, заказали сразу по три кружки пива на брата и чего-то ещё закусить. У немца глаза полезли на лоб. Но когда мы, наперебой, стали расплачиваться, он изменился в лице, заулыбался и успокоился. Вероятно, он боялся, что мы введём его в «жуткий расход». После этого первого посещения пивной, он сам иногда предлагал это мероприятие, входя в аудиторию со словами: «Друзья мои, сегодня великолепная погода и я хочу вам показать отличную пивную». Он знал, что платить ему не придётся.

Где – то ближе к окончанию трёхмесячной языковой подготовки, наш немецкий преподаватель пригласил нас к себе в гости домой. Ну, тут уж мы не сдержались и на радостях прихватили с собой в качестве презента три бутылки «столичной», пару банок красной икры и килограмм кофе. Всё мгновенно исчезло в «гостеприимных» руках фрау нашего немца и на столе в гостиной появилась бутылка отвратительной немецкой корн – водки и несколько канапе с сыром и колбаской. Пока наша водка с икрой охлаждаются в холодильнике, думали мы, можем пригубить и эту дрянь из древесных опилок с жалким подобием советских бутербродов…. Каково же было наше удивление, когда, вместо ожидаемой «столичной» с икрой, на столе появились кофе и выпечка, надо отдать должное, выпечка у немцев отменная. Скрывая своё возмущение жадностью препода, мы ретировались восвояси, голодные и злые. Нашли приличную пивную и от души заправились пивом и знаменитыми свиными шпикачками. Мы обсуждали необъяснимую жадность преподавателя на фоне двух других случаях истинного немецкого гостеприимства.

Один из них произошёл в поезде в вагоне-ресторане. Каждую субботу и воскресенье мы выезжали в другие города ГДР знакомиться с достопримечательностями и историческими памятниками германской культуры. В одной из поездок нам захотелось выпить пива, и мы небольшой компанией отправились в вагон – ресторан. На дверях висела вывеска, сообщавшая об обеденном перерыве. Тем не менее, мы постучали, и к нам вышел пожилой немец и вежливо указал на вывеску. Однако, демонстрируя хорошее знание немецкого языка, я бы сказал даже изысканного вежливого обращения, мы попросили нас обслужить. Узнав, что мы русские, он пригласил вовнутрь и за свой счёт угостил нас пивом. При этом сказал, что он «сталинградский солдат», был там пленён и прекрасно провёл десять лет в Сибири, имея много подруг из числа горячих сибирячек, которым из российских серебряных полтинников делал ювелирные украшения. Это были лучшие годы его жизни и он с сожалением воспринял репатриацию на родину. Второй случай произошёл в Дрездене. Гуляя вечером по городу, мы натолкнулись на тамошний дансинг, танцевальный ресторан, в котором развлекалась немецкая молодёжь, в основном – студенты. Нас было пять человек, из них я один был без галстука в, модной в то время, трикотажной рубашке, которую накануне тщательно выстирал. Надо сказать, что со стиркой у нас была проблема. В коттедже, котором жило 15 человек, был всего один тазик для стирки, Мы по очереди его использовали, стирая одновременно 2-3 рубашки. Итак, я был в чистой рубашке, но без галстука, и меня в дансинг не пустили. Дресс -код был строгий. Один из моих коллег, примерно моего роста и сложения, не имея желания пойти в ресторан, предложил поменяться рубашками. Я принял его предложение, но когда зашли в туалет, чтобы переодеться, и моему взору предстала «белая» рубашка с ужасно грязным воротником, я пожалел о своём согласии. Не скажу, чтобы я был очень брезгливым, но, не подав виду, с трудом преодолел эту самую брезгливость, надевая его рубашку и завязывая такой же несвежий галстук. Но зато всё дальнейшее окупило эти «интеллигентные страдания» с лихвой. Недалеко от нашего столика сидела большая компания немецких студентов, где на шесть очень симпатичных девчонок было всего два парня. Среди нас был один «красавчик», высокого роста и похожий на американскую звезду голливуда – Грегора Пека. Его мы послали на «танц-разведку» к этому столу, и он не только справился со своей задачей проверки лояльности немок к нам, русским парням, но и договорился об объединении наших компаний. В Германии, вернее в ГДР, мы выступали под «крышей» слушателей академии внешней торговли, что легко объясняло хорошее знание языка и возраст 28-30 лет. Девчонки, естественно все были моложе, примерно 20-22 лет и охотно шли на контакт с «приличными» парнями из Советского Союза. Все они были членами немецкого союза молодёжи и не прочь были потанцевать. Я в то время неплохо танцевал танго и рок-энд-ролл, что и пригодилось в тот вечер. Расставались мы неохотно в момент закрытия ресторана где-то в полночь. Девушки хотели встретиться ещё, но мы второй раз посетить Дрезден не могли, т.к. каждые выходные мы посещали разные города, знакомясь с жизнью страны и её жителями. На очереди был порт на балтике Росток, о чём мы сказали своим партнёршам по танцам.      Посовещавшись между собой, девушки сказали, что будут ждать нас в Ростоке в морском ресторане на набережной в следующую субботу, пригласив на обед . Вы его легко найдёте по рыбацким сетям в витражах и прочей корабельной атрибутики, типа якорей, штурвалов, канатов и т.д. На том и расстались. Через пару дней мы уже не обсуждали танцы в Дрездене, а о встрече в Ростоке вспомнили только оказавшись в городе. Понимая, что спонтанное решение о встрече в Ростоке не более, чем шутка, всё же пошли на набережную как раз в обеденное время. И что бы вы думали? Четыре девушки, с которыми мы танцевали, действительно ждали нас в ресторане, сидя за большим столом со стаканами сока в руках. Мы, конечно, были шокированы, такой встречи трудно было ожидать от «жадных немцев». Мало того, что девушки предложили оплатить обед, от чего мы, разумеется, отказались, но ещё и подарили каждому по белой капроновой рубашке, точно попав в размер. Вероятно, они всё же обратили внимание в прошлую встречу на наши рубашки, которые свежестью не отличались. Вот вам и «природная скупость» немцев, как принято считать у нас.

Изучая специальную юридическую лексику, нас знакомили с практикой судебных процессов в ГДР. Один бракоразводный процесс мне запомнился. Он длился несколько дней. Разводящаяся пара на процессе не присутствовала. Вместо них разбирались адвокаты. И когда они со скрупулёзностью «плюшкина» (для тех, кто не читал Гоголя, это персонаж повести «Мёртвые души») делили по описи столовые ложки, вилки, стаканы, перечницы и тому подобный «кухонный хлам», как я про себя его окрестил, мне стало особенно хорошо от того, что я русский, а не немец. В то время у нас не были в практике брачные контракты, и если мужчина уходил из дома, то уходил только с личными вещами, оставляя накопленное имущество и весь скарб бывшей жене. Сейчас всё по-другому. Я думаю, что в некоторых семьях «новых русских» при разводах можно увидеть и не только такое. Как всё же изменилось представление о браке, семье, долге и порядочности….

Получилось лирическое отступление от темы. После окончания курсов немецкого языка и сдачи по нему госэкзамена, я приступил к оперативной работе в оборонном отделе главного контрразведывательного управления КГБ СССР в должности младшего оперуполномоченного. В этом отделе прошёл хорошую школу контрразведывательного обеспечения «особо важных объектов» оборонной промышленности и, последовательно осваивая оперативные должности, дошёл до заместителя начальника отдела. А сферой моей деятельности была атомная промышленность, включая и атомный подводный флот.

Время, о котором я пишу, следовало за «Карибским кризисом» 1962 года, когда мир стоял на грани третьей мировой войны, причём, возможно и атомной. Это был разгар «холодной войны», когда противостояние между двумя сверхдержавами, СССР и США, выражалось не только в прямой военной угрозе и гонке вооружений, но и в стремлении к расширению их зон влияния.  Естественно, разведки обоих стран прилагали огромные усилия для добывания информации о состоянии оборонного потенциала противника и тенденциях его развития. Атомная наука и техника во многом определяля этот потенциал и поэтому вызывала взаимно повышенный интерес к нему разведывательных сообществ обоих государств. В структуре Комиссии по атомной энергии США был, практически не скрываемый, разведывательный отдел. С позиции этого отдела, используя научные контакты, проводилась работа по проникновению к нашим атомным секретам и осуществлялись попытки вербовки наших учёных и специалистов, участвующих в международном научном сотрудничестве. Отдел, в котором мне довелось трудиться, вскрывал «устремления разведок противника, разоблачал разведчиков, прикрывавшихся «научными крышами», выявлял их связи среди советских граждан и проверял их на предмет возможной их заинтересованности в выдаче секретных сведений. Это примитивная схема работы, но по большому счёту, в этом суть контрразведки.

Я не ставлю своей целью описание серьёзных и масштабных контрразведывательных операций, с использованием дезинформационных мероприятий, внедрения наших агентов в разведывательные структуры противника, вскрытие и публичное пресечение деятельности иностранных разведчиков и их агентов из числа советских граждан. Об этом написано немало книг, поставлено много интересных фильмов и телевизионных программ. Все они имеют цель патриотического воспитания и повышения политической бдительности граждан, особенно в периоды обострения политической и военной обстановки.

Всё что написано в начале этой главы лишь фон, на котором формировались мои взгляды на жизнь и деятельность в органах государственной безопасности. И главное, на задачи развития общества и личности в условиях жёсткого соревнования двух идеологических и социальных систем, которое решало государство, а вернее высший слой государственного аппарата и коммунистической партии. По мере того, как я рос по служебной лестнице и, соответственно, получал больший доступ и к информации, раскрывающей внутренние механизмы принятия государственных решений, росло и моё личное восприятие и понимание, как я себе это представляю, логики государственного строительства. И чем больше я сам участвовал в подготовке решений директивных органов и чем больше сталкивался с людьми, наделёнными полномочиями принятия этих решений, тем более зрелыми, на мой взгляд, становились мои оценки происходящих в стране событий. Цель этих моих «воспоминаний» и есть попытка на основе отдельных событий, фактов и эпизодов, очевидцем или участником которых мне довелось быть, объяснить самому себе и возможным читателям, почему эта огромная страна в одночасье развалилась и обрела статус «развивающейся».

Выстроить и обосновать логичную схему разрушения страны её партийной и административно-хозяйственной элитой того времени я не берусь, и думаю, что вряд ли это кому-либо под силу. Многие решения, как мне представляется, принимались в силу идеологических заблуждений и «от чистого сердца», веря в возможность создания «коммунистического общества» только за счёт воспитания новой формации людей в отдельно взятой стране, именуемой СССР. Причём люди, наделённые безраздельной властью в стране, прокламирующие коммунистическое будущее, для себя делали исключение и пользовались всеми благами «ненавистного капитализма». Возможность пользоваться «благами» в форме доступа к приобретению импортных товаров, продуктов питания, предметов домашнего обихода и даже сигаретами типа «Мальборо» было прерогативой партийной и хозяйственной элиты определённого уровня. Я получил ограниченный доступ к указанным благам вместе с должностью начальника отдела центрального аппарата КГБ СССР, одновременно став номенклатурой отдела административных органов ЦК КПСС. Закрытая секция в ГУМе, специальные распределители и тому подобные «кормушки» создавали определённый стимул для карьерного роста и «преданного служения» вышестоящему руководству, от которого и зависело прикрепление к спецраспределителям. Эта практика, в условиях всеобщего дефицита, была и в региональных структурах, в союзных республиках, краях и областях. В народе это вызывало неприязнь к властьимущим и служило почвой для острого сарказма и юмора. Стоит вспомнить давно забытый афоризм «…. а в буфете, для других закрытом…». И чем выше человек продвигался по номенклатурной лестнице, тем больше благ он получал. И зачем нужно было думать министрам о модных ботинках для молодых

рабочих и студентов, ведь их дети и они сами легко могли пойти и купить «последний писк моды» в закрытых распределителях и по цене, сравнимой с массовой обувью фабрики «Большевичка». Сегодня молодым людям это даже понять трудно, если заработал – можешь купить «хоть чёрта», но тогда деньги, даже если их было много, мало что решали. Важно было иметь доступ…А в основе этой практики лежало изначально лицемерное отношение партийной верхушки к народу. Обман по отношению к собственному народу – труженику, изначально был заложен во внутреннюю политику наших вождей, Ленина, Сталина и еже с ними. И так продолжалось до самого развала СССР и отголоски, мягко говоря, мы видим и сегодня. Я вспоминаю беседу с Н.С. Хрущёвым корреспондента на радио. Детали уже выветрились, но смысл в голове остался. Речь шла о сравнении радиоприёмников за рубежом и у нас. За рубежом их было большое разнообразие, а у нас в стране 3-4 разновидности. Объясняя корреспонденту свою позицию по данному вопросу, Хрущёв Н.С. говорил: «… а зачем нам такое разнообразие? Нам нужно три вида. Один очень хороший (видимо, для членов ЦК КПСС). Один среднего качества (это – для чиновников высшего ранга). И на широкого потребителя…». В этих словах позднее и раскрылся для меня смысл этого «широкого потребителя». Это и есть основная масса населения, трудовые ресурсы, которым что ни дашь, – должны быть благодарны.

И в этой политике, на мой взгляд, было заложено такое же диалектическое противоречие, как и описанное в «Капитале» К. Маркса. Помните, капитализм сам выращивает своего могильщика в лице пролетариата. А у нас, для успешной реализации идеи всеобщего коммунизма в условиях жёсткого противоборства с мировым империализмом, нужно было создавать новый экономический базис и современный военный потенциал. А для этого нужны соответствующие кадры. Для повышения производительности труда необходимо было рабоче-крестьянский народ учить, образовывать, готовить квалифицированные кадры во всех сферах деятельности, растить своих учёных и специалистов. И объективно, вместе с этим процессом растёт и самосознание масс, их понимание своей роли в государстве и обществе. И со временем в обществе начинает зреть протест не только против несправедливого распределения созданных народом благ, но и, главным образом, против идеологизирования общественного сознания, навязывания обществу «марксистко-ленинских» догматов в экономике, политической и общественной жизни общества. В условиях жёсткой цензуры и контроля партийных органов и их «передового авангарда» в лице органов госбезопасности за средствами массовой информации, включая телевидение, литературные журналы и даже театральне постановки, возникает так называемый «самиздат». Рукописные, напечатанные на машинке и размноженные на копировальных машинах художественные произведения литераторов с протестным подтекстом завоёвывают сознание сначала интеллигенции, а затем и широких масс населения. Это движение начинают поддерживать и спонсировать западные спецслужбы, рассматривая его как средство борьбы с идеологическим противником, эффективно подрывающее самые основы советского государства. В противовес этому, по поручению партийных органов, Комитет госбезопасности расширяет и углубляет своё присутствие во всех творческих союзах, издательствах, средствах массовой информации, на телевидении и театральных подмостках. К борьбе с «инакомыслием» подключается прокуратура, судебные органы и даже медицина, в лице психо-неврологических учреждений, где по решению судов принудительно «лечатся» неугодные власти её противники. И зарождается «диссидентское движение», которое растёт как снежный ком. И во главе этого движения становятся самые влиятельные и авторитетные представители технической и гуманитарной интеллигенции.