Сват на расхват

Катя перед отцом поставила полулитровый графин с медовой водкой, и предупредила его:

– Папа – это твой любимый Нектар, только прошу много не пей, у нас ночь большая, а закуски много. Надо с ней к утру управиться.

– Не переживай дочка, всё съедим, – сказал он, – я-то лично намерен у вас и завтра день провести.

Геннадию она поставила бутылку чистейшего Люкса, и заметив, что отец всё внимание перевёл на телевизор, шепнула Геннадию:

– Папину водку ни в коем случае не пейте, – либо Ромину, либо свою.

Геннадий понял Катю и прилегал только к своей водке слушая одновременно байки Льва Егорыча, который по его рассказам был одним из первых лиц работая с разведчиками в Афганистане. Он просчитал мысленно года и понял, что перед ним сидит самый настоящий ряженный и глупый фазан, но никак не генерал. Хотя он выглядел не свежо, с крупными мясистыми чертами лица, но Геннадий уже знал, что оба они родились в 1960 году и никак он не мог заправлять разведкой в 1980 году в Афганистане и все его россказни переводил на юмор.

– Ты кто несколько раз переспрашивал он Геннадия.

– Мы с вами сватья вообще – то, но если копнуть поглубже, то я буду потомком Рихарда Зорге.

– Слышал о таком – сказал генерал, – это тот который изобрёл стиральную машинку.

– Совершенно верно! – засмеялся Геннадий, сам не зная изобретателя этого бытового творения.

Похоже было что генерал впал в психо-органический синдром, который акцентировал плохую память. Поэтому он понял, что с ним нужно вести себя крайне осторожно, чтобы не последовало у генерала психического срыва. Его глаза были мутными, но иногда вспыхивали словно лунные камни. Геннадий не был психоневрологом, но глубоко людям в глаза мог заглядывать. И чтобы утвердится в своих мыслях, вспомнил учебные семинары по повышению квалификации, где им говорили о некоторых признаках психопатии, к которым относилась, поразительная харизма и бесконтрольное поведение. Как раз всё то, чем козырял генерал. Его китель уже был расстёгнут на половину и из-под него была видна тельняшка. Он был уже на взводе и придирчиво смотрел на всех, кто находился в квартире.

Геннадий понимал, что с этим товарищем, не только шутить, но и общаться опасно. Поэтому он вышел из-за стола и сел в кресло около журнального столика, где было нагромождение непочатых бутылок разных напитков в стекле. Было желание покинуть эту квартиру, но он отмёл эту мысль, за которую ему стало стыдно перед своим другом Алексеем, отцом Ромы.

Идиллия была взорвана через час, когда генерал всем забил мозги. Взрыв произошёл из-за ссоры отца с дочкой на кухне. Катя вбежала в зал и потянув Свету за руку, сказала:

– Пойдём Света к тебе и вернёмся только тогда, когда, старый маразматик покинет нашу квартиру, – после этой фразы она акцентированно посмотрела на Рому.

Они выбежали из квартиры, хлопнув сильно дверью. А Рома пошёл к генералу на кухню. Геннадий не стал вмешиваться в их семейные дела, он сидел за журнальным столиком, молча попивал Шампанское закусывая его дольками мандарина. Он не старался прислушиваться к разговорам тестя и зятя, который происходил на повышенных тонах, но от его старательного нехотенья мало что зависело, когда голос генерала прорезал всю квартиру:

– Мне такой зять не нужен, который дочку – красавицу у меня решил купить за два мешка картошки. Мне холодильник японский купи, большую плазму, – можно Филипс, но в первую очередь оплати мне услуги дантиста. А то мне жрать совсем нечем.

– А баранов сколько голов пригнать, – отвечал голос Ромы.

Наступила гробовая тишина.

– Наверное утихомирились? – подумал Геннадий и закрыл глаза, но тут в тишине раздался лёгкий треск ткани. Мимо него кто – то пробежал в лоджию:

«Видимо генерал, решил свои засранные мозги на морозе проветрить», – подумал он и открыл глаза.

Чей это был силуэт признать было невозможно, но зато хорошо просматривались две опустошённые бутылки, которые Катя ставила для отца и Геннадия:

– Ничего себе генерал, – пробормотал он, – ушатал литр водки и пошёл проветриваться на мороз.

Но он ошибся. В это время из кухни вышел разъярённый генерал. Он был похож на циклопа из фильма про Синдбада морехода, не хватало только рога во лбу. Он медленно надвигался на Геннадия растопырив руки:

– А ты чего здесь, расселся, вон отсюда, – показал он пальцем на выход, – и как можно быстрее катись.

– Так точно генерал, – с насмешкой произнёс Геннадий, – вот только все напитки выпью на столе, – кивнул он на журнальный столик, – тут же и укатаюсь.

Генерал, рассвирепев от такого наглого ответа неожиданно хватает со стола полупустую бутылку Шампанского и заносит её над головой Геннадия.

Не знал генерал, что сват со стороны зятя, в прошлом был великолепным фехтовальщиком, с молниеносной реакцией. Бутылка Шампанского упала на пианино. Удар в челюсть уложил генерала на пол. Глаза его были закрыты, а изо рта вместе с зубами стекла струйка крови.

С лоджии выбежал Рома в одной рубашке, без рукава и захлопав в ладоши, произнёс:

– Отлично Геннадий Фёдорович! Молодец! Сейчас я Катю позову, пускай полюбуется на своего генерала.

Не прошло и минуты, как вернулись Катя и Света. Катя встала на колени над телом отца, пытаясь найти на его шее пульс, но он всхрапнул, повернулся на бок и продолжил свой глубокий сон.

– Ты посмотри, что этот зверюга, с моей новой сорочкой сделал? – демонстрировал Рома однорукавную рубашку. – Твой подарок, кстати, Катя.

– Да два дня назад я в бутике за неё восемь тысяч отдала, – сказала с сожалением Катя, – но ты милый не беспокойся оторвём и второй рукав, смотреться будет симметрично. А вот папа свои зубы уже не реставрирует. Он мечтал на эти зубные остатки мосты поставить, – кивнула она на сгусток крови вместе с зубами, – теперь пускай, забудет про свою мечту.

– Слава богу, – засмеялся Рома, – а то он мне условия сегодня поставил.

– Какие? – удивлённо посмотрела Катя на Рому.

– Калым за тебя решил получить, как в Кавказской пленнице.

– Это его любимый фильм, и сколько он коз попросил у тебя? – улыбнулась Катя, и не дожидаясь ответа, объяснила: – «его голубая мечта продать квартиру, уехать в деревню, развести коз и купить сыроварню».

– Нет про коз он ничего не говорил, а вот новые зубы ему поставить, купить японский холодильник и большую плазму Филипс, он обозначил. А ещё он чуть не убил Геннадия Фёдоровича, в то время, когда я как генерал Карбышев выдавал дубаря на морозе. Если бы не Геннадий Фёдорович, то утром бы твой генерал проснулся в каталажке и в наручниках.

– Да, конечно, очень нескромно, – заметил Геннадий, – носить генеральские погоны и так безрассудно себя вести.

Катя поднялась с колен и приложив руки к груди, виновато призналась:

– Да никакой он не генерал, – до пятидесяти лет, проработал машинистом мельниц на обогатительном комбинате, а после него устроился охранником в гостиницу. И эту форму он приобрёл не для форса, а для внушения страха своим постояльцам.

– Внушения страха, это и есть одна из форм форса, – сказал Геннадий, – но нам не над этим надо зацикливаться, а думать, как его отрезвить, не будет же он лежать здесь до утра.

– Насчёт этого не беспокойтесь, – заверила Катя, – сейчас я его в чувства приведу.

– Да и как можно быстрей, – настоятельно потребовал Рома, – и отправь его домой. Провожать его не надо, не в Киев пойдёт.

Катя растёрла отцу виски и грудь нашатырём и дала нюхнуть его. Отец начал медленно подниматься и приняв сидячую позу стал обозревать всех присутствующих квартире. Встретившись взглядом с Геннадием, показал на него пальцем:

– А этого урода я посажу завтра, – прошамкал он беззубым ртом, – генерала так безжалостно молотить не позволительно. Завтра напишу заявление и сниму побои.

– Только вы себя в первую очередь посадите, а не Геннадия Фёдоровича, которого вы чуть бутылкой из – под Шампанского не убили, – сказал Рома, – и подойдя к пианино салфеткой с клавиш взял осторожно бутылку. – Вот здесь ваши пальчики, остались, а я был свидетелем и видел, как Геннадий Фёдорович жизнь себе спасал. Кстати, за незаконное ношение форменной одежды со знаками различия является уголовно – наказуемым деянием, – от фонаря брякнул Рома, – генерал – то вы соломенный.

– Да никуда он не пойдёт – успокоила всех Катя, – домой он сейчас пойдёт. А если хоть шаг сделает в сторону полиции, он мне больше не отец.

Лев Егорович, поняв, что доказывать свою правоту бесполезно, расплакался. Катя дала ему со стола несколько салфеток. Он ими утёрся и сгрёб с паркета, кровь с жёлтыми зубами. Тяжело поднялся и пошёл на выход. Дочка помогла ему одеться и проводив до подъездной двери, наказала:

– Иди домой и никуда не сворачивай.

Он повернулся к ней и виновато посмотрев на дочь, еле шевеля губами неразборчиво произнёс: