Мидгард. Часть 1

– Вот только я позабыл, куда точно втыкать кости. Я бы мог проверить пару отверстий на тебе, скажем, безопасно попасть в печень не очень легко, – задумчиво рассуждал Мельхиор. – Я волью в тебя совсем немного жира. Просто чтобы проверить, что он попадает в нужное место.

– Думаю, Паласару уже лучше, – отступил Расул, жадно впившись глазами в новую жертву, закрепленную на прокрустово-гиппократовом ложе. – А на нем не желаешь проверить?

Волшебник не ответил, он уже внимательно осмотривал доспехи. На всех были начертаны защитные руны. Под этими заклинаниями темные воины ходили против магов Мидгарда. Было это в такие далекие времена, что даже Мерлин знал их по рассказам. Эти рунические заклинания давно забыты и похоронены, но оружие и доспехи блестели свежей ковкой, они были только из кузниц, из самых обыкновенных людских кузниц. Это не ровесники Брузхамра, не кованные в потустороннем Муспелльсгейме артефакты, в которых ходила бивать людей дружина короля из пещер. Кто-то нанес руны на обычные доспехи, чтобы дать носящим их защиту от магии. Это война. Мерлин был прав: война надвигается. Его враги знают, с кем имеют дело, и готовятся к ней с коварной изобретательностью. Защита, которую даруют руны, слаба. Молот Хмурого Бруза оказался не по зубам даже хтонической магии Мерлина, а со щитом капитана справилась булавочная головка. Но защита рун недостаточно слаба, чтобы не обращать на нее внимания. Ничтожной ее не назовешь. Если бы не ратное мастерство Расула, Мельхиору пришлось бы туго в бою с численным превосходством. На всякий случай Мельхиор проверил захваченного рыцаря истинным видением: не прячется ли и здесь под личиной человека какая-нибудь тварь из дальнего мира, но рыцарь оказался обыкновенным человеком.

– Хотелось бы, пользуясь блаженным мгновением отдыха и мира, которое, как мне подсказывает чутье, будет лишь краткой минутой утишения наших хлопот перед наступающей бурей событий, что понесутся по морям и землям круговертью невероятных авантюр, устранить одно недоразумение, – Паласар отвлек волшебника от изучения вооружения. – Мне удалось услышать, как многомудрый Мельхиор назвал главу того презренного отряда, что в безрассудной глупости рискнул бросить нам вызов, самозванцем. Суждение им было вынесено на основании того, что тот забывший честь высокородный пес прибег одновременно к защитам двух высших сил, отношения между которыми весьма спорны в нынешние времена. Не в защиту памяти – да сотрется она навеки с лица земли! – этого презренного овцебарана, справедливо вздернутого за все его заслуги, а дабы не оставалось досадных лакун в познаниях великого волшебника, я замечу, что он вовсе не был самозванцем.

Орден паладинов – это действительно организация, образованная по принципу рыцарского ордена. Тайна его рождения, его верховный глава и место пребывания политического сосредоточения высшего совета покрыты для непосвященных тайной. Мне доводилось слышать о паладинах один лишь последний год, что говорит о недавнем образовании ордена. В своих моральных заблуждениях они намного превзошли все, до того встречавшиеся, взяв за девиз «мир без скверны – любой ценой» и «мы – нетерпимы».

Под эгидой гуманизма паладины запятнали себя позором многих преступлений. Их карательные или, как они сами их называют, «очистительные» миссии направлены на истребление тех, кто занимается недопустимыми практиками, и на устрашение прочих. Их орден, к счастью, располагает лишь малым числом фанатиков. Пока они могут позволить себе лишь отдельные показательные убийства, однако сегодняшняя стычка показывает, что их покровители весьма осведомлены в путях Искусства и сами не гнушаются практик, которые преследуют их последователи. Проходя не так давно через Вечный город, мне посчастливилось говорить с Папой, и в приятнейшей беседе, которой соблаговолил наградить скромного рассказчика историй великий понтифик, узнать, что орден не располагает одобрением Рима и, более того, никогда не вступал в открытые или тайные сношения с церковными властями. С тех пор прошло немало времени, но я надеюсь, ничего не поменялось в этих отношениях.

– Странно, что я про них не слышал, – впитывал новые сведения Мельхиор. Рассказчик историй, как всегда, был в лучшем виде осведомлен обо всем, творящемся в мире.

– До сего дня их орден не был замечен за проливом, но в землях континента его сложно пропустить, – ответил Расул.

– Да, последний год я не покидал острова, – согласился Мельхиор. – Они преследуют иноверцев? Вроде вас?

– Нет, они не рискуют, – ответил Расул и не преминул похвалиться, – урок Крестовых походов крестоносцами усвоен. Они берут кого помельче.

– Ведьм, колдунов, знахарок, одиночек или совсем мелкие группы. Они не тревожат крупные секты вроде альбигойцев или их ветвей, оставляя расправу с ними настоящим орденам, имеющим для таких дел военную мощь, золото и папские буллы, – дополнил Паласар.

– Откуда тебе известно про альбигойцев? – спросил Мельхиор. Он долго не общался с миром, не слыхал новостей. Он провел много месяцев выдумывая способ спрятать Длань Баала от корыстных взоров тех, кто придет за ней. Потом его отвлекло бегство от Мерлина, который оказался вовсе не злонамеренным охотником за реликвией, как казалось поначалу. Это заняло у волшебника промежуток между двумя зимами, когда он не мог позволить себе следить за новостями и оставался в темноте неведения.

– А куда я двинулся из Рима? Конечно, к альбигойцам! Собрать новые истории и рассказать старые. Их увлекательное верование дает пищу для ума, открытого новому.

– Еретики! – донеслось с кровати ворчание пленного паладина, пришедшего в себя после крепкого удара.

– Ты про нас или сектантов? – уточнил Мельхиор.

– Про всех! – ответил пленник. – Гореть всем на кострах!

– Про всех, кроме себя единственного, – с сарказмом подытожил волшебник.

– Как ты оглушил меня через шлем? Каким колдовством? – буркнул пленный.

– При ударе сюда, – Расул встал над пленником, поднял трофейный паладинский шлем, чтобы тому было видно, и указал на нижнюю заднюю часть железной стенки, – он идет вот так и бьет в уязвимую точку черепа, прилегающую к мозжечку. Это военный всаднический шлем, его форма рассчитана на лучшую защиту от режущих мечных ударов при лобовой атаке. В охране же знают, что обезопасить себя от коварных ударов сзади, которым более всех атак подвержена ночная стража, можно только шлемом с шейным удлинением в виде цельной пластины, а не с лоскутом кольчуги. Ты бы знал это, воин, если бы больше упражнялся с оружием, чем со словами.

– Твоя школа ему больше не пригодится, – остановил лекцию Мельхиор.

– Тогда допросим его, – предложил Расул, отложив шлем и хищно потирая ладони. – Забьем ему рот тряпьем. Соседи не отличат его крики от стонов больного Паласара, а бараний жир еще не остыл, – он указал на котелок, подогревающийся на печке, куда начальник стражи подбросил свежие поленья.

– Не стоит трудов, – остановил Расула Мельхиор. – Я уверен, что это упертый фанатик и он ничего не скажет, не в первый день уж точно, а времени у нас не так много.

– Ничего не скажу, хоть кожу сдирайте! – подтвердил пленный.

– Я ведь могу! – угрожающе произнес Расул, попробовав на подушечку пальца остроту кинжала: затупился. Расул сел на пол, скрестил ноги и принялся водить клинком по обломку точильного камня.

– К тому же он не может знать ничего ценного, – продолжил Мельхиор хитроумную игру, которую только что сообразил. – Этот вооруженный бродяжка лишь пешка в большой игре, всё, что он знает про орден, так это пару плохо выученных обетов. Их не посвящают в высшие тайны, я уверен, что наш милейший Теодорих (Мельхиор запомнил ложное имя Паласара) знает про орден паладинов больше, чем этот второсортный мечник.

– Я знаю всё! Многое! – не выдержал сравнения пленный. – Но вам ни слова не скажу.

– Вот если бы мы притащили капитана, хотя и он ничего не знал. Такова структура всех эзотерических орденов и групп. Они вслепую используют рядовых членов, повсеместно обманывая их и вводя в заблуждение, – вздохнул Мельхиор, обращаясь как бы к Паласару.

– Не клевещи на наш святой орден, плешивый козел! И не порочь своими устами имя нашего храброго полководца! Что вы сделали с сэром Родериком Могучим?

– Я повесил его под радостное ликование толпы, – подал голос Расул и под нос себе добавил, – совсем как в годы отцветшей юности.

– Не перебивай нас своими глупостями, – увещевал паладина Паласар, чтобы обострить в нем противоположное желание сопротивляться своим захватчикам и говорить, когда его не спрашивают. – Пленный не говорит без спроса, не задает вопросов, а только отвечает, когда к нему обращаются. К тебе кто-нибудь сейчас обращается?

– Я готов биться об заклад, что этому несчастному обманутому не известно даже имя главы ордена, – предложил спор Мельхиор.

– Я бы принял твой заклад, – вздохнул Паласар, – если бы не был уверен ровно в том же самом. Откуда ему знать?

– Его зовут Рудольф Бец! – выпалил оскорбленный пленник.

– Никогда не слышал о таком, – Паласар принялся грызть ноготь.

– Я тоже не слыхал, бродяга какой-то, – согласился волшебник.

– Рудольф Бец – величайший человек, которого скоро признают святым! Он посвящен в такие тайны, какие колдунишкам вроде вас неведомы! Ему ведомы проходы в ад и на небо, а вы все отбросы, которых пожрет огонь очищения! – не выдержал пленный продолжающихся издевательств Мельхиора и Паласара, которые жгли его сильнее, чем обжигал бы Расул, будь у него возможность взяться за любимый бараний жир.

– Гипотетически предположим и временно допустим, что есть какой-то Рудольф Бец, – и бровью не повел Мельхиор, услыхав про проходы, – тогда уж всяко очевидно, что этот несмышленыш не видал его. Ему задурили глупую головку, сказав первое попавшееся имя. Готов вторично биться об заклад, что он никогда не видал этого Беца.

– Ты проиграл все свои заклады, нечестивый чернокнижник! – распалялся пленный. – Я видел нашего верховного предводителя! Своими глазами видел, как тебя сейчас!

– Урод какой-нибудь, – снова подбросил хворосту в костер болтливости Мельхиор. Паласар отвернулся и прикрыл лицо руками, чтобы улыбка, которая против всех усилий растеклась по его бледном лицу, не испортила настрой пленного.

– Он красивейший из людей! Белокурый воин, одним взглядом голубых глаз испепеляющий врагов веры!

– Вот видите, всё врет! – не уступал Мельхиор. – Если бы он видел этого Беца, в чьем самом существовании мы до сих пор не уверены, то он мог бы сказать, где он его видел, а этот несчастный, которого столько водили за нос, не может этого сказать и сейчас начнет запинаться и выдумывать.

– В Ютландии! Я видел его своими глазами в Ютландии, в твердыне нашего ордена! – глотая слова от нетерпения, выкладывал пленный. – Я видел его окруженного такими же святыми воинами веры, как и он сам! Я слышал его напутствия. Я слышал из его богоугодных уст и твое мерзкое имя, Мельхиор. Он знает тебя, и тебе лучше спрятаться в глубокую выгребную яму, пока он не нашел тебя!

– Ты был прав, Мельхиор, – Паласар собрался с силами и почувствовал, что теперь может противостоять смеху и ни одна неуместная ухмылка не заползет на его губы. Потребовалось немало душевного напряжения, чтобы стереть с лица улыбку и взять требуемый серьезно-озабоченный тон, но рассказчик историй выиграл эту битву. – Этот несчастный слепец ничего не смыслит в страноведении. Ведь если бы он и правда хоть раз ступал на землю Ютландии, то он бы сказал, происходила эта встреча к северу от Лит-Фьорда или к югу от него, но судя по его низкому лбу, который еще со времен античности считается верным признаком невысокого ума, он даже никогда не слыхал про Лит-Фьорд и сейчас в страхе, как пойманный за шалостью ребенок, выдумывает, как бы выскочить из той ловушки, в которую его завела ложь, столь постыдная для человека, в чьей этической доктрине так часто звучит слово «истина».

– Конечно, к югу, пустомеля! – в очередной раз проговорился пленный. – К северу от Лим-Фьорда только коров пасут! И пролив называется Лим, слышишь, Лим-Фьорд!

– Но и к югу от него крупных поселений не так уж много, – Паласар искусно и вовремя подхватил тонкую игру допроса. Рассказчик историй знал о странах и землях много больше Мельхиора. Волшебник не забивал память посторонними названиями и не смог бы так аккуратно подводить пленного к точному месту, как это удавалось Паласару. – Уж не в пастушьей ли хижине располагается твердыня паладинов, ведь так и придется заключить на основании твоей невинной лжи.

– В Орхусе! Это было в Орхусе! В оплоте истинной веры! Ты не слыхал разве об Орхусе, жалкий сарацинский прихвостень безродного чернокнижника?

– Ах, вот оно что? – притворно задумался Паласар. – Тогда всё верно, точнее, всё ложь. Это точно не могло случиться в Орхусе. Как бы могло всё, что ты говоришь, произойти в Орхусе, ведь там есть порт, церкви, ратуша, но я ни разу не видал крепостей? Ни паладинов, ни каких прочих.

– Я не говорил про крепость! Я говорил про твердыню. Это происходило в монастыре! На острове!

– Думаю, довольно, – остановил допрос Мельхиор. – Нам надоело на каждом слове ловить тебя на лжи. Твои речи годятся разве для того, чтобы унавоживать ими землю. Как я и сказал вначале, ты ничего знаешь, поэтому бесполезен для нас и сейчас умрешь, поскольку теперь ты узнал о нас больше, чем мы о тебе.

Волшебник сделал странную фигуру пальцами правой руки, и один из обрезков веревки, который остался от привязи Паласара, ожил. Конец вскочил на кровать и по-змеиному подполз к голове пленного. Затянувшись на шее, он начал медленно душить беспомощного паладина. Когда его глаза закрылись, Мельхиор остановил веревку. Волшебник склонился к пленному, посмотрел на пульсирующий сосудик, вздувшийся на виске, послушал тихое дыхание паладина и провозгласил: