Издалека долго. Том II

– Я Ваш «рычаг» не трогала, но могу, – она протянула руку, и Серафим невольно вздрогнул, чуть согнувшись. – Вот я проверила, что Вы ещё живой, и Ваши рефлексы вполне заметны. Вы потеряли много крови и веса, но я Вас выхожу. Обещаю.

Она мягко поднялась (она как-то всё делала плавно и мягко) и вышла с высоко поднятой головой. Серафим также медленно и плавно погрузился в сон. Ему снились зима, Рождество и Ева, улыбающаяся и манящая. На следующий день девушка принесла таз горячей воды и губку. Она бесстыдно сбросила одеяло, раздела недвижимое «имущество» и обмыла его тело со всех сторон, натирая и пошлёпывая. Затем она сменила постельное бельё на хрустящее и белоснежное, дала выпить раненому полстакана какого-то чудодейственного бальзама и, забрав грязное бельё, гордо удалилась прочь, бросив напоследок:

– Исхудал, но были бы кости и рычаг, и мы перевернём Землю!

– Пафосная, но дельная, – отметил мужчина, ощущая прилив энергии и падая в бездну сна.

Он выспался к 4 утра и рассматривал тени от фонаря за окном, не представляя, какой сейчас день, месяц и год, не понимая, хочет ли он жить и почему не может пошевелиться. Дверь приоткрылась, и со свечкой в руке подошла плавная красотка, которая обрадовалась и заявила:

– Так Вы не спите, замечательно. Я буду Вас кормить ещё горячей жидкой пшёнкой. Вы любите пшённую кашку? – Не дожидаясь ответа, она принесла свёрток в одеяле, раскутала его, достала кастрюльку и поставила на тумбочку в изголовье Серафима. Она подула на ложку с дымящейся кашей и поднесла к губам лётчика, который осторожно проглотил содержимое.

– Ещё пару ложечек и хватит пока, – сказала девушка. – А «рычаг» неплохой, – подразнила она, уходя и проведя пальчиками в припрыжку по интимному органу парня. Он опять слегка сжался от прикосновений. Серафим снова заснул, словно провалился, а по телу распространилось пшеничное тепло. Кстати, волосы у неё были пшеничного цвета, густые, упруго выбивающиеся из-под косынки с красным крестом. Её звали Анастасией.

Изящна в спаленке своей,
Раскроешь жгучие объятья,
Не высказав прощений внятных,
Тебя я обниму нежней.

Ты трепетна в пучине дней,
Тревожишься девичьей статью,
В полупрозрачном белом платье
Ты – нежность, и уже ясней

Я понимаю, что верней
Мне не любилось – это плата
За бесконечные растраты
Эмоций, разума сильней.

Что слава, замки, свод корней? —
Стихии гневны, но навряд ли
Они не повернут обратно,
Когда соприкоснутся с Ней.

С любовью ты зари милей,
Которая восходит штатно,
Если душа бытьём занятна,
И слов испортился елей.

Молю, будь тоньше и вольней,
Я изменю вселенной даты,
А ты склонишься у кровати
И станешь для меня родней.

Она сидела на табурете в ногах больного Серафима и читала журнал по химии.

– О чём пишут? – тихо спросил Серый.

– О, говорящий лётчик! Это даже интересно. Пишут о …рефлексах мужского организма на обнажённое женское тело, – соврала «Пшёнка», как окрестил её Серафим, и не покраснела. Отнюдь! Она скинула платок, тряхнула волшебными волосами, расстегнула платье сзади и медленно оголила бюст.

– По Вашим расширенным зрачкам вижу, что реакция нормальная. О, и «рычаг» приподнялся, – весело сообщила медицинская бандитка. – Пока рано Вас серьёзно беспокоить, но хочу сообщить. Так как я вытащила Вас с того света, Вы принадлежите мне, и я могу делать с Вами всё, что захочу. Вам понятно?

– Да, – мотнул головой Серафим. Что ж тут непонятного! Против женской непостижимой логики отсутствуют здравые аргументы.

– Какой понятливый мужчина! Право надо быть осторожнее, а то влюблюсь ненароком, – промолвила соблазнительница, возвращаясь к дежурному образу медработника. Она шикарно вскинула волосы, надела косынку, «зашторилась», открыла дверь, отодвинув шпингалет, и вышла за обедом, который готовила дома на Выборгской улице.

– От неё не убежишь и не спрячешься. Надо сказать ей, кто такая Ева, потом я не просил спасать меня… Для Анастасии, похоже, это всё слабые доводы, – догадался Серафим, блаженно засыпая. Интересно, что больные всегда мудрее здоровых.

– Знает, что я пошла за едой и дрыхнет, – начала она зудеть, когда раненый очнулся, – остынет же!

«Пшёнка» стала кормить его, и вдруг почувствовала его руку, нежно сжимающую её бедро. Девушка покраснела, но почти мгновенно попыталась принять наглую маску распутницы. Тогда Серафим переместился к её упругой груди.

– Та-а-ак, – сказала хищница и поцокала закрывать дверь…

– Я знаю, что ты счастливо женат, у тебя семья, сын, – вдруг призналась Анастасия, лёжа голышом рядом в постели. – У меня нет семьи и вряд ли будет, потому что я застудилась, когда на Неве провалилась случайно под лёд и долго не могла выбраться. Доктора поставили на мне крест относительно детей. – Горячая слезинка соскользнула с её длинной реснички и прокатилась по рёбрам Серафима.

– Ты выздоровеешь и укатишь далеко, забыв о бедной Анастасии, – прошептала жалобно девушка, а мужчина прижал её как мог и поцеловал красивые волосы.

– Будет и у тебя счастье, Пшёнка, – тихо, но твёрдо скорее не промолвил, а приказал он.

У Серафима появился аппетит, и медсестра приносила каждый раз количественно большие порции, а неделей позже неожиданно для себя с жадностью уплела бабушкины пирожки с луком и с яйцом, почувствовав внизу живота, будто проросла… Она не вышла в лазарет и перестала выходить на связь, боясь спугнуть нежданный дар Божий, а Серого через день выписали на реабилитацию в военный пансион на станции «Горская», откуда он, наконец, сообщил родным и друзьям о ранении, о выздоровлении и о том, что думает перейти в морской флот. На воде спокойнЕе. Серафим записался на курсы капитанов и ждал рассмотрения своего дела у командования.

Моряк и пилот

В пансионате Серафим всячески избегал любовных приключений. Он мог бы уехать в Рыбинск, но вынужден был ждать решения вышестоящего начальства, которое могло случится в любой предстоящий день, как и произошло вскорости. Перед выходными прибыл адъютант командующего и передал пакет, в котором Серафим приглашался на медицинскую комиссию и при положительном исходе мог быть зачислен на ускоренные курсы подготовки обер-офицеров для Балтфлота. Надо заметить, что лётчик усиленно разминал, массировал и тренировал ногу и мышцы. Он ежедневно понемногу увеличивал нагрузку и проходил несколько вёрст в день, тренируя ступню и тело. Каждое утро можно было наблюдать, как молодой человек делает гимнастику и до изнеможения плавает в местном пруду. Женский персонал делал «стойку», но пилот был непробиваем.

В октябре его зачислили на морские курсы, которые он блестяще окончил и был в марте 1917 года зачислен офицером на буксир «Везучий», когда взбунтовавшимися пьяными матросами был убит командующий Балтийским флотом вице-адмирал Непенин А. И. Трагедия – опытный военный мог бы сильно пригодиться Родине. Многие офицеры, присягавшие государю, сложили с себя полномочия и оставили боевые корабли без высшего командования. Серафим не покинул корабль. Два офицера, оказавшиеся на буксире «Везучий» – это по штату в мирное время, но служба по транспортировке не простая в боевой обстановке. На море качка, волны, ветра, тросы часто рвутся, и грузовые суда срываются, враг имеет привычку стрелять, и без дополнительного руководства боевым кораблём невозможно воевать. Год Серафим служил на буксире третьим офицером, а потом революционное руководство попросило его возглавить канонерскую лодку «Хивинец», имеющему экипаж 136 человек и перевооружённому зенитными пушками 4 по 120 мм и 2 по 47 мм, а также четырьмя пулемётами. В шхерных позициях канонерки с малой посадкой и неплохим для того времени вооружением представляли серьёзную силу. После февральской революции Временное правительство отменило единоначалие, и в армии, и на флоте дисциплина покачнулась, началось дезертирство, местами массовое. Германо-российский фронт стал откатываться к столице, а флот, подчинённый командованию сухопутных сил, прикрывал правый фланг армии. Немцы без проблем захватили Рижское побережье, кроме островов в Балтике, защищающих пролив от вторжения вражеских кораблей. Германии нужно было срочно решать вопрос об островах, с которых нависала угроза российского десантирования. Кроме того, немецкие корабли не могли полноценно снабжать передовые части своей сухопутной армии. 29 сентября началось Моонзундское сражение.

Немецкие тральщики приступили к разминированию пятимильного перешейка пролива между континентом и островами. Русские корабли вступили с ними в артиллерийскую дуэль. Вместе с канонерской лодкой «Храбрый» «Хивинцу» удалось, несмотря на неопытность командира, отогнать вражеский эсминец, повредив его, и обеспечить отход линейных морских сил. Немцы потеряли восемь кораблей, а русские – два. Один, эсминец «Гром», пришлось затопить, чтобы закрыть проход через пролив. Наши выиграли бой, однако, потеря Моонзундских островов имела катастрофические последствия для страны, но большевики представили сражение в качестве своей первой морской победы. Захватив ключевые позиции на суше и в Балтийском море, Германия угрожала непосредственно столице, и Временное правительство, а после заключения большевиками Брестского мира и правительство Ульянова-Ленина В. И., вынуждены были решать вопрос о переносе столицы в Москву, в глубь страны.

С декабря 1918 года «Хивинец» встал окончательно на хранение в порту Кронштадта, а матросы мобилизованы на фронты разбушевавшихся Гражданской войны и интервенции иностранных государств. Серафим Ершов, командир корабля, летом 1917 года оказался не у дел. Он в сентябре прибыл в Петроград, продал квартиру на Невском купцу-прощелыге, нажившему состояние на поставках продовольствия армии, забрал рыбинских стариков и Егора, не окончившего политех из-за прекращения занятий, финансирования и отъезда многих преподавателей за границу, и на переполненном дезертирами и бегущим народом на восток страны поезде с огромным трудом добрался до Рыбинска. Василий Степанович уговорил его сделать последний рейс до Самары с караваном судов, и, не успев толком пообщаться с женой (одна лишь счастливая ночь!), Серый ушёл в рискованную навигацию.

Осень выдалась красивая, тёплая и сухая. Серафим вёл буксир, согласно картам и используя живой опыт старого боцмана Михалыча, работающего у Щаплеевских с незапамятных времён, когда Серафим ещё под стол ножками ходил. Ему нужно было не просто провести торговые суда, но запомнить «узкие» места на реке, фарватеры, мели, русло, пойму. Как капитан, он отвечал за состояние каравана и сохранность груза…

…Борис Щаплеевский, пока Серафим воевал на море и лечился в лазаретах, служил в эскадре самолётов «Илья Муромец», модифицированных гражданских аэропланов. Опытный уже командир звена, он водил подчинённых на задания по разведке тылов противника и уничтожения коммуникаций и живой силы врага. Изредка с ним летал представитель разведки штаба армии. Бориса любили за простоту и открытость, а также за продуманность действий и редкую отвагу. Защищённость бипланов И. И. Сикорского была почти без слабых мест, поэтому потери эскадры являлись минимальными, и она успешно выполняла боевое предназначение.

В нелётную погоду техники проверяли и готовили летательные аппараты к полётам, а пилоты писали письма, играли в карты от нечего делать и ходили в медсанбат к знакомым сестричкам. Бор долго терпел отсутствие женского тепла, но, когда в полевом лазарете появилась Варвара Алексеевна Невская, высокая статная девушка из малоросских дворян, он не выдержал и превратился в Дон Жуана. Варвара Алексеевна отказывала всем поклонникам, однако, перед Бором не устояла, когда сам, как богатырь, парень устроил ей воздушную прогулку на «Илье Муромце» над фронтом, конечно, в тайне от начальства. Более того, он пристегнул её к креслу штурмана и выполнил на тяжёлом аэроплане пилотажную фигуру «бочка» (поворот самолёта на 360 градусов по ходу движения), посмеиваясь в усы и поглядывая на расширенные зрачки очумевшей девушки. Варвара Алексеевна, сражённая Борисом совершенно, получила в подарок букет полевых цветов и неутомимую ночную любовь могучего кавалера.

После февральских событий в Питере и отречения царя Николая II от престола Борис сразу разглядел надвигающиеся анархию и беспорядок. Сколько мог, он поддерживал дисциплину, но с фронта снимались домой целыми ротами. Большевики развели преступную пропаганду, отвечающую чаяниям простого непонимающего текущего момента народа: «Зачем умирать за господ и кровопийцев?», «Землю крестьянам!», «Власть народу!» Очередной обман удался, и армия стала откатываться в глубь страны, теряя завоёванное в предыдущие годы пространство и славу. Борис снял офицерские погоны и, не попрощавшись с Варварой-красой, двинул в родные волжские края. От Серафима Ершова он получил письмо, где тот сообщал о событиях в столице, о решении вернуться в Рыбинск и о том, что забрал Егора и земляков-чертёжников домой.

…Теперь друзья вместе плыли по Волге, управляя буксиром.

Жигули, блин

– Чувствую я, последний раз мы с тобой мирно путешествуем, – начал Бор нелёгкую думу.

– Да, неспокойно на сердце, – поддержал его Серафим, – разжигая табак в трубке, к которой приохотился на морском буксире. Он всё-таки раскурил её и теперь с наслаждением выдохнул дым. Пыхтели две трубы, судовая и капитанская. – Тяжёлые времена надвигаются, бесовщина и сумасшествие масс. Я это часто наблюдал в столице: студенты, рабочие, матросы и между ними чернявые пустобрёхи, хитрые и предприимчивые.

– Я парочку таких комиссаров расстрелял – дисциплина восстановилась, – задумчиво и бесшабашно одновременно прокомментировал друг. Порядок навести можно, но нужны полномочия и воля. Есть ли она у нынешнего руководства? – Сомневаюсь.