Семья Берг

Расстаться настало нам время…

8. Городские превращения

Ранней осенью 1928 года Павел Берг приехал в Москву, на Белорусско-Балтийский (сейчас Белорусский) вокзал. В высоких кавалерийских сапогах с жесткими голенищами, в длиннополой кавалерийской шинели, перепоясанной двойной портупеей через оба плеча, в темно-зеленой армейской шапке-буденовке с высоким острым шишаком на макушке, он выглядел типичным «рыцарем» Гражданской войны. За плечом у него висел мешок со скудной поклажей – бритва, кусок серого мыла, запасные галифе и гимнастерка, несколько любимых книг и две пары чистого белья. Куда бы солдат ни шел, ни ехал, белье всегда было с ним: по старому солдатскому обычаю перед боем все обязательно надевали чистое белье – чтоб хоронили в чистом, если убьют. В руках Павел нес футляр с именной шашкой от Буденного – награду за подвиги, и свое тяжелое кавалерийское седло в мешке. С таким снаряжением, в двадцать восемь лет ему предстояло начинать новую жизнь – превращение в городского жителя. Какая она, Москва?

День был солнечный, и при виде громадной яркой площади у него зарябило в глазах – всюду сновали горожане и приезжий народ, площадь была забита повозками и легковыми пролетками, завалена хлопьями сена, соломы и лошадиным навозом, а в центре густо уставлена множеством торговых лотков. Все это суетилось, шумело и непрерывно двигалось. Изредка проезжали грузовики, распространяя вонь от плохого бензина и обдавая грязью из-под колес; шоферы оглушительно сигналили, пытаясь пробить себе путь через густую толпу; лошади, непривычные к машинам, особенно деревенские «савраски», шарахались, вставали на дыбы и ржали от страха. Люди, в свою очередь, шарахались от лошадей. Никакой регулировки движения не было, все и вся хаотически двигалось в разных направлениях. И над всей площадью стояла густая смесь запахов навоза, сена и бензина.

Слева от площади Павел увидел построенные еще в 1834 году высокие Триумфальные ворота, остатки роскошного въезда царей в Москву, на пути из Петербурга. Ворота величественно возвышались, являя собой символический остов прежней, более медленной и спокойной жизни. За ними через овраг был переброшен каменный мост, недавно заменивший собой прежний, деревянный. Сразу за мостом начиналось Ленинградское шоссе, переименованное из бывшего Петербургского.

В этом районе еще в конце XVI века располагалась Тверская ямская слобода, потому вокруг всегда было полно ямщиков и извозчиков и улицы за площадью назывались Тверскими-Ямскими. Но недавно здесь построили большой трамвайный парк: из него теперь с громким звоном выезжали трамваи, и лошади шарахались от звенящих трамваев, а возницы натягивали вожжи.

Павел решил потолкаться по рядам лоточников, купить чего-нибудь поесть. Его поразило невиданное обилие товаров. Хотя из-за нехватки продуктов на все выдавались карточки-купоны, здесь продавали разную снедь: пироги и пирожки, овощи, сушеную и вяленую рыбу, квас, молоко, чай из громадных самоваров. Тут же продавали посуду, хозяйственные товары, одежду на все сезоны, старую и новую, старинную мебель, потертые и новые ковры. И все продавцы кричали на разные голоса, зазывая покупателей. В Москве еще можно было обнаружить остатки НЭПа. Запах горячих пирогов раздразнил аппетит Павла, он купил у лоточника кусок горячего пирога с вязигой[13 - Вязига, или визига, – высушенные спинные струны из осетровых рыб, употребляемые для начинки пирогов. – Прим. ред.] и, жадно жуя, спросил:

– Ты что ж – москвич, что ли?

– Не-е, мы приезжие, деревенские мы, из-под Рузы. Слыхал такое место?

– Слыхал, вроде. Ну а как живете теперь в деревне?

– Жисть-то наша? – да что же, жить можно стало. Как, значит, было, слышь, продразверстку нам сменили на продналог, так полегчало. Жить легче стало. Даже вот в торговлю пошли – излишки, значится, продавать.

Павел понимал, что введенный на короткое время НЭП уже оживил экономику и дал людям возможность работать и жить относительно безбедно, что при общей разрухе и застое производства было чудом.

* * *

До Института красной профессуры Павлу предстояло проехать полгорода, дороги на трамвае он не знал и, чтобы ехать к Крымскому валу, нанял извозчика. Движения и суеты на улицах было непривычно много. Лошаденка лениво трусила рысцой, старые ободранные дрожки, дребезжа, катили по мощенной булыжником Грузинской улице – то проваливало, то подбрасывало. Павел вспоминал о своей тачанке на рессорах – неплохо бы и московские дрожки поставить на рессоры.

– Здорово подбрасывает, – начал он разговор с извозчиком.

– Зубодробилка, – ответил тот, сплюнув в сторону. – Так мы енту дорогу окрестили.

Извозчик попался разговорчивый. Пока ехали, он деревянным кнутовищем указывал Павлу на разные здания и рассказывал.

– Почему эта улица Грузинской называется?

– Давнее название. Говорят, в Москву приезжал грузинский царь Вахтанг Леванович, с сыновьями. Свита была у них из трех тысяч человек. Пригласил их царь Петр Первый, а сам неожиданно помер. Поэтому принимал уже другой царь, хорошо принимал, дал землю на краю Москвы, здеся вот – по обеим берегам реки Пресни. Так-то и выросла здесь Грузинская слобода, а уж потом и улицу стали называть Грузинской.

– А где же река?

– Ну в 1908 году реку эту, Пресню, взяли в трубы. В революцию 1905 года район был у рабочих, они построили баррикады и долго держались. Поэтому вон ту улицу назвали потом Баррикадной. Ну а царь послал на рабочих полк карательный, Семеновский. Вот здеся, – он опять указал кнутовищем, – были деревянные бараки бывших солдатских арестантских рот. В них белогвардейцы вешали политических преступников.

Павел с любопытством рассматривал дома и людей. Москва показалась ему на удивление низкой. Она вообще никогда не отличалась высотой домов: особняки дворян и купцов, дома горожан – все строились вширь, а не ввысь. Возвышались над ними только колокольни московских церквей, которых раньше было «сорок сороков». В конце 1920-х годов их оставалось еще много. Извозчик объяснял:

– Вон, на Новинском бульваре, в Девятинском переулке, высокая церковь Девяти мучеников, что на Кочерыжках[14 - «На Кочерыжках» – поскольку Новинский монастырь окружали огороды. – Прим. ред.]. Потому и переулок Девятинский.

Павел перевел разговор на другое:

– Ну а как жизнь теперь в Москве?

– Ничего, жисть получшала, как большевики образовали этот НЭП, как его… Жисть получше пошла, голодать хоть перестали. И в нашем извозчичьем деле тоже получше. Раз у людей деньги появились, то и нам работы больше. Да только вот обратно поворачивают большевики, вот что плохо.

Он еще помолчал, прибавил горестно:

– Эхма! – и с досады крепко стегнул лошаденку, которая тут была вовсе ни при чем.

* * *

За первые три года власти большевиков экономическое положение России ухудшилось настолько, что промышленность остановилась совсем и вся страна голодала. Но Ленин и его окружение не умели ничего налаживать, не хотели менять политический курс. Они называли подобное состояние экономики «революционным рывком» и «мобилизационной экономикой» и считали преддверием социализма, при котором не должно быть рыночных отношений. В результате начало происходить то, что еще сто лет назад Пушкин назвал «остервенением народа», – бунты и восстания в деревнях и городах.

По настойчивому предложению трех членов Политбюро партии Николай Бухарин, единственный из них экономист по образованию, разработал «новую экономическую политику» (НЭП) – сочетание идеологии централизованной социалистической экономики и политики с остатками элементов капиталистической экономики. Ленин долго противился, но был вынужден согласиться. В основе НЭПа было два нововведения:

1. В деревнях продразверстка (насильственное изъятие у крестьян урожая «по разверстке») была заменена на более мягкий продналог, оставлявший им большую часть собранного урожая. Это дало улучшение продовольственного снабжения и расцвет торговли в больших городах.

2. Были разрешены мелкие частные предприятия с наймом рабочей силы. Разрешение иметь частные организации и производства вызвало необходимость в рабочей силе и оживило рост почти совсем остановившейся промышленности.

НЭП вызвал быстрое изменение в социальной структуре и жизни в городах. После нескольких лет сплошной разрухи и голода люди зажили благополучней и спокойней. В деревнях у хороших хозяев появились излишки продуктов, они продавали их по рыночным ценам и богатели. В городах тоже появились так называемые нэпманы или совбуры (советские буржуи). Но к 1927 году большевики решили НЭП остановить, и по стране опять начала ощущаться нехватка продуктов. Поэтому была введена карточная система ограниченного распределения продуктов по талонам. То, что Павел увидел на привокзальной площади, было только жалкими остатками НЭПа.

* * *

До Института красной профессуры ехали полтора часа. Он размещался в бывшем здании Лицея цесаревича Николая. Массивный дом был построен в 1870-х годах как юридический факультет с гимназией для детей из высших классов общества. При советской власти в доме сначала находился Наркомпрос, им руководила жена Ленина Надежда Крупская. После смерти Ленина Сталин отнял у нее это здание и приказал перевести туда Институт красной профессуры. В нем должны были готовить («ковать», как говорили в те годы) элиту новой советской интеллигенции, идеологически подкованной и преданной власти, эта новая элита призвана была заместить уничтоженную дворянскую.

Одним из слушателей оказался старый знакомый Павла по Гражданской войне – комиссар Лев Мехлис. Павел не видел Мехлиса почти семь лет и даже удивился, когда тот дружелюбно и радостно кинулся к нему:

– А, Павел, старррый пррриятель, здррравствуй! Вот и хоррррошо, что ты здесь, – пррравильно поступил. Надо делать карррьеррру. А я ведь говорил тебе, что надо вступать в партию.

Он сразу начал хвастливо рассказывать, все время перемежая рассказ своим любимым «а я…»:

– А я, понимаешь, не хотел пррродолжать военную службу, меня интеррресует политика. Теперррь в ней ширррокое поле деятельности и самое удобное время для успешной карррьеррры. Ну а я, как приехал в Москву, устроился работать в Центральный комитет партии, сначала на маленькую должность. А я, с моей исполнительностью, быстро перешел в штат Генерального секретаря товарища Сталина, – он сделал значительную паузу, – да, самого товарища Сталина. А я начал с должности технического помощника. Все эти годы работал с ним. Теперь товарищ Сталин решил послать меня в Институт красной профессуры, по совместительству с работой. Пока что он поручил мне быть ответственным секретарем редакции газеты «Правда». А я, вот увидишь, – скоро буду редактором «Правды». Понимаешь, это же главный орган нашей партии. А я буду его редактором!

Павел с Мехлисом и раньше не дружил. Это именно он когда-то заронил в сознание Павла негативный скептицизм по отношению к большевикам. Теперь Павлу тоже не нравилось, как хвастливо Мехлис рассказывал о своей близости к Сталину и о планах быстрого возвышения. Но скептического отношения Павел не показал – наоборот, с энтузиазмом поддержал разговор:

– Ну, поздравляю, Лева. Уверен, что ты далеко продвинешься. Желаю успеха. Я помню, как сам Троцкий наградил тебя именными часами.

Мехлис изменился в лице, осторожно оглянулся:

– Троцкого в Москве уже нет, товарищ Сталин выслал его. И правильно сделал. А те часы я выбросил.

Павел знал, что Сталин захватывал все больше власти. Он понял, что Мехлис опять приспосабливался, держа нос по ветру. Но ему было все равно, и он переменил тему:

– А мне вот надо с жильем устраиваться. Карточки для питания мне выдали, но для жилья места здесь не оказалось.

– Куда тебя поселили?

– Направили в общежитие Высшей партийной школы на какую-то Миусскую площадь.

– А я знаю. Это недалеко от редакции газеты «Правда», мы помещаемся там в бывшем доме книгоиздательства Сытина. А я довезу тебя на редакционном автомобиле и помогу устроиться.

Машина оказалась старой колымагой с открытым верхом, из бесчисленных конфискованных после революции у какого-нибудь купца или барина. От нее воняло неочищенным бензином, заводиться она никак не хотела, шофер крутил ручку стартера, чертыхался и матерился. Наконец колымага завелась, задрожала, зачихала. За час они доехали до Миусской площади, и за этот час Павел успел наслушаться от Мехлиса его любимого «а я…» еще много раз.