Темная лошадка

– Что Вы, о мой Светоч! Я знаю своё место! Просто я умоляю помочь мне в открытии новых путей для заработка! – скулил Питер.

– О чём же Вы просите, Питер? – уже спокойнее спросил его собеседник.

– Не откажите, мой Светоч, дать мне возможность заработать на торговле с Ост-Индией! Я могу приносить сильно больше, если чуть подвинуть Компанию[122 - Британская Ост-Индская компания – монополист в английской торговле с азиатскими странами. Одна из крупнейших торговых компаний в мировой истории.] хотя бы в торговле с Китаем и Персией!

– Вы с ума сошли, Питер? Есть ли ещё более любимое дитя Британии, чем Компания? И Вы мне предлагаете покуситься на него?

– Ну, мой Светоч, Вы же скоро войдёте в Парламент, и Ваше могущество вырастет! И, может быть, тогда? – умоляюще ныл голландец.

– Возможно-возможно, Питер, но этого не произойдёт в ближайшем будущем! А мне нужны деньги! Наше святое дело нуждается в средствах! – патетически воскликнул предводитель тайного общества.

– Конечно, о мой Светоч! Но где же мне найти доходы?

– Хорошо! Я дам тебе торговлю с Барбадосом[123 - Барбадос – остров в группе Малых Антильских островов в Карибском море. В то время британская колония – один из крупнейших поставщиков сахара на европейский рынок.]. Рекомендательные письма получишь у моего секретаря завтра. Деньги привезёшь мне в срок!

– Конечно, о мой Светоч! – и голландец, низко склонившись, стал пятиться к выходу.

Сев в коляску, Питер задумчиво откинулся на сидении. Уже отъехав на порядочное расстояние от поместья, он, хмыкнув, прошипел себе под нос по-русски:

– Барбадос он мне дарит! Святое дело! Поместье ты себе отгрохал на наши деньги, грабитель! Что же мне делать с этим Барбадосом, а?

??????

Летом, наконец, Грейг разобрался с ситуацией на Чёрном море. Он как-то позабросил дела, сосредоточившись на новых кораблях, тренировках экипажей, а его начальник канцелярии, и, по сути, один из первых помощников, Мартын Фондезин[124 - Фондезин Мартын Петрович (1738–1821) – русский адмирал.], показал свою полную неспособность выполнять возложенные на него обязанности и помогать приказному главе следить за делами.

Получив внушение от меня, Самуил Карлович отправился на Чёрное море, где раздал всем сёстрам по серьгам: командующим флотом назначен был Федот Клокачёв[125 - Клокачёв Федот Алексеевич (1732–1783) – вице-адмирал, первый командующий Черноморским флотом.], Сенявин был отправлен на строительство Николаевской верфи и организацию кораблестроения, к чему он имел способности и желание. Прочих же адмиралов, которые устроили местнические споры и форменную неразбериху, Грейг предложил отправить в отставку, я-то нисколько не возражал – ему виднее.

Особенной похвалы от Самуила Карловича удостоился капитан Фёдор Ушаков, который, по мнению Сенявина, был незаменим в борьбе с чумой, стал правой рукой адмирала в наведении порядка, а затем прекрасно исполнял функции начальника над портом Очакова. По ходатайству своих командиров Ушаков за заслуги свои представлен был к ордену Святого Иоанна, причём сразу двух степеней.

Также Грейг рекомендовал назначить отличившегося капитана начальником Порта Херсонес, который он и должен быть построить. Такая награда и повышение для молодого ещё моряка были вполне заслуженными по мнению целых двух адмиралов, а уж я-то, памятующий о том, кто такой был в моём мире Фёдор Фёдорович, ничуть этому не препятствовал.

??????

– Эх, барин! Легко тебе говорить-то! А как мы от дома-то родного уедем? – мастер Кузовков швырнул шапку оземь, а остальные работные, собравшиеся на площади возмущённо загудели.

– Не поняли вы меня, люди добрые! – Лобов поморщился, но руки не опускал, – Я говорил только то, что завод закрывается! Всё одно закрывается! Слишком уж далеко теперь возить уголь выходит! Дорого! Железо Ваше уже не продаётся! А дальше уж каждый сам может решать: кто на землю хочет вернуться, кто на другие заводы переехать, а кто и со мной на государевы харчи перейти!

– Как же, что же, выходит, почти всем переезжать придётся! – Кузовков неверяще смотрел на Лобова.

Тот вздохнул:

– Братцы, да неужели вы сами не понимаете, что железо ваше больно дорого выходит, и что завод ваш выработался?

Народ ревел, бабы рыдали, мужики потрясали кулаками. Командир солдат, что пришли с Лобовым – поручик Трушинин, напрягся, крепче за ружья схватились и его люди. Всё шло к бунту, пусть и бессмысленному, но так привычному для русского человека. Как объяснить себе, что завод, который несколько десятков лет кормил столько людей, а последние годы даже хорошо кормил, стал вдруг не нужен? Только найдя виновного!

Но процесс остановил местный священник, отец Василий. Он вышел на помост и поднял руку. Народ, уважавший своего духовного пастыря, притих.

– Чада мои! Ужель вините вы в страданиях своих сего человека? – и он показал на Лобова. Люди подтверждающе загудели, – А ведь он пришёл помочь вам! Помочь! Без него вы бы не имели такого выбора. Он вам его дал, а вы его проклинать, аки гонца, что принёс плохие вести! Ужель вы не понимали, что завод закрывается? Приказчики почти все уехали, угля вторую неделю совсем мало привозят, а вы думаете, что всё хорошо?

Возможно ли не ведали вы, что всё – заводу больше не жить? Али не понимаете вы ничего в железном деле? Вот ты, Игнат Кузовков, ты, разве не видел, что завод должен закрыться?

Мастер растерянно развёл руками.

– Молчишь! А ведь всё ты знаешь! Эх! Люди добрые, идите-ка домой! Думайте, детушки! Господь с вами!

Люди задумчиво разошлись, уже не такие обозлённые. А вечером к Лобову пошли ходоки, выяснять условия переезда.

– Отче! – спросил Алексей у священника, – Почему Вы решили вмешаться?

– Так, дети это мои, господин инженер! Дети! Я же здесь родился, мой батюшка покойный священником тут был, я всю жизнь с этими людьми бок о бок. Тот же Кузовков – ведь отец его Степан помогал доченьку мою первую хоронить! Сам же пришёл помочь. А я того же Игната – молодой он совсем был, отговорил соседа, Николку Чашникова, убить – тот девку у него отбил, а теперь они дружки не разлей вода!

Все грехи и тайны мне ведомы, все их радости и горести со мной поделены. Как же глупышей таких мне не уберечь-то? Ведь кинься они на тебя, твои солдаты всенепременно бы стрелять начали! И солдатам грех был бы! Нет, никак не возможно отцу духовному такое допустить! Лучше бы и меня тогда побили, только бы не видеть этого!

– Ох, отче! – Лобов поклонился священнику, – Спасибо Вам!

– Чего спасибо? Ты то что, сын мой, творишь? Пусть люди и догадались, что заводу конец, но зачем же их так, как котёнка неразумного, в ошибки тыкаешь? Зачем ты их так огорошил? Спешишь, молод ещё! А если бы я рядом не оказался, то как ты потом перед начальниками своими объяснялся? Что бы ответил на вопрос, где люди, которых тебе привезти поручили? – священник ласково улыбался, и вправду глядя на молодого инженера, словно на сына.

– Отче, а научите меня, как с людьми говорить?

– Что же не научить, сын мой! Научу, дорога-то длинная впереди…

– А что же так, батюшка, Вы здесь не останетесь? Здесь же приход Ваш.

– Что Вы! Как здесь! Я же своих чадушек знаю! Почти все с тобой поедут. Подумают да поедут. На месте крестьянствовать останутся только две семьи – хочешь, скажу кто? Нет? – усмехнулся немолодой священник, – К соседям никто из наших не пойдёт, снова начинать с низов, да ещё там, где тебя все знают – нет, не захотят. А ты им единственный выход предлагаешь, что гордость их не потревожит.

Как есть все мастера, да подмастерья с тобой уедут. Значит, и я с ними буду! Я же сейчас без семьи – бирюк! Попадья-то моя уже восемь лет как в могиле лежит, а сыны учатся: один вот скоро священником тоже станет, а второй – в сам Петербург отправлен, говорят, к науке тяготение имеет. Мой Аникитушка он завсегда к мастерам да инженерам приставал – почему мол, да зачем и как. А потом сделал из кожи да палочек эдакую стенку для кузнечного меха, пребольшую такую, да как прыгнет с ней с колокольни, благо она у нас невысокая. Пострелёнок!

Так что, я с тобой да моими чадами духовными поеду, господин инженер! Епископ наш меня благословит, я с ним дружен. Говоришь, к тёплому морю? Хорошо, наверное, там!

– Хорошо, только вот земли неосвоенные, отче! Всё заселять придётся, крестьяне, конечно, едут уже, но ведь…

– Ничего, сын мой! И здесь завод не сразу ставился, а со старыми знакомыми-то завсегда проще начинать! Не грусти! Всё будет хорошо! Давай помолимся за успех!

??????

– Молодой человек! Я вижу Ваш интерес к исследованию «горючего воздуха», но не могу понять причин, кои к этому Вас подвигают! Ведь Вы же учитесь физике! При чём здесь этот флогистон, не понимаю! Возможно, Вы хотите перевестись к профессору Леману, на химический курс? – академик Вильке говорил, как всегда, очень сухо и жёстко, в кабинете также сидел ректор университета Эйлер, и Аникита обмер от ужаса, предчувствуя страшные кары, что обрушаться на его голову.

– Не надо меня к Леману, Иван Карлович! Очень мне Ваши лекции по сердцу! Христом богом прошу, Иван Карлович! – взмолился юноша.

– Господин Никольский, Вы очень способный молодой человек, но Вы чрезвычайно распыляетесь! Меня не устраивает Ваша самодеятельность!

Выволочку профессора ученику прервал своим деликатным покашливанием из удобного резного кресла старый Эйлер:

– Иван Карлович, Вы уж так не усердствуйте с юношей! Чай, в его годы, Вы ещё не так разбрасывались!

Вильке даже порозовел:

– Но всё-таки, молодому человеку не сто?ит заниматься самостоятельными исследованиями, не получив законченного образования! К тому же его интерес к «горючему воздуху» совершенно несвязан с физикой, которую он изучает.