Алмазное лето

– Богата наша земля мастерами и художниками, вот я и собираю по мере сил и возможностей, чтобы совсем не сгинуло народное творчество в век машин и искусственного интеллекта. Кто, например, сейчас делает прялки? Да, наверно, никто, вот я и берегу осколки былой культуры. А вот тут в основном мастера по кости с родины Ломоносова.

– С Курострова?

– Точно. Откуда знаете, бывали там уже?

– Пока нет. Но теперь непременно навещу.

– Правильно. Там, посреди Северной Двины, моя душа таится от назойливых глаз. Боготворю, я те места. Поселиться бы там в маленьком уютном доме. Эх, кому бы передать дела, чтобы всё шло хорошо…

– А я вам очень завидую: вы живёте среди такой красоты.

– Это мы, старики, к вам, молодым, чувствуем зависть, но безмолвно, только изредка вздыхая. А вы всё делаете открыто, потому что в вас всё бушует, клокочет – это кровь и гормоны. И вы, не успели ещё встать на ноги, а уже берёте нас за горло, требуя своей доли от жизни, да чтобы мы поскорее уступили вам столбовую дорогу.

Алёна растерянно молчала. Василий Прокопьевич улыбнулся и, чувствуя, что перегнул палку, отшутился:

– Если бы молодость знала, если бы старость могла. По-моему, отличная поговорка.

– Да, замечательная. Мне вот точно не хватает опыта.

– У вас всё впереди – шипы и розы. Думаю, обязательно случатся и медные трубы. Значит, вам моя коллекция понравилась?

– Всё тут здорово. Хорошо бы эту красоту да в музей, к людям.

– Кто знает, кто знает, ведь с собой ничего не прихватишь…

Олигарх умолк, глядя куда-то сквозь Алёну. Он распознал девчонку, как добрую книгу со сказками, что бабушка читала ему вечерами. Морозову порой было достаточно одного взгляда, одной фразы, чтобы наскоро составить вполне верное представление о человеке, тем более о юной девушке, такой прозрачной и понятной. Хотя ему почудилось, что есть в незнакомке какая-то загадка. Нет, не тайна, не следы безмерного горя или часто попусту надуманных страданий, но что-то необъяснимое и непонятное. Какой-то стерженёк, дающий уверенность в силах, что позволяет ей так непринуждённо себя вести. «Простушка, душа нараспашку, но не глупа, как обычная девчонка. Зачем всё-таки Бугрин притащил её сюда?» – подумал хозяин дома. Явно не для утех, а для чего? Видно, что нет в ней ничего сверхъестественного. Может, хочет отвлечь моё внимание? Но тогда от кого? Что за краплёная карта в его рукаве?

Видя, что пауза затянулась, Морозов решил пойти с козырей:

– Кстати, ваш шеф мне о вас рассказывал, что вы, мол, ему приносите удачу.

– Надеюсь, что это так и что не подведу его и в этот раз.

– Мало надёжных людей в наше время, как-то измельчала, что ли, людская порода. Не на кого положиться. Берёшь сотрудника на работу, вроде честный, хороший человек, платишь ему очень приличную зарплату, а он год-другой посидит, обрастёт связями, и давай хапать. Да ладно, хапать мы все не без греха, – ретиво тащить начинают всё подряд.

Нынешнюю молодёжь я вообще не понимаю. Такое ощущение, что у вас только гаджеты да деньги на уме. Подростки, конечно, всегда были истовыми собственниками, и моё поколение этим грешило, но не до такой же степени!

– У многих совсем не так, как вы говорите. Им приходится работать со школы.

– Труд в меру ещё никого не испортил. Наверно, смотришь на это богатство и думаешь: вот бы его раскулачить, как при коммунистах?

– Насколько я помню из школьного курса истории, у нас в стране уже грабили награбленное и раскулачивали, вот только стало ещё хуже… Я, естественно, не жила при коммунистах, хоть мой дедушка прослужил всю жизнь в органах, а вот мой прадед с прабабушкой после Великой отечественной войны были репрессированы. Потом, как многих после смерти Сталина, их реабилитировали. Я против таких экспериментов над людьми, но я и против бедности. Богатые должны делиться с народом.

– Разумные мысли для юного создания. Действительно, мы должны не скупиться, – утвердительно кивнул Морозов. – Вот я рос с твёрдой верой в начало светлого коммунизма в 1980 году. Говорили, что денег не станет и, того и гляди, разразится мировая пролетарская революция на всей Земле. Сейчас понимаю, какой глупостью было во всё это верить. Верить в то, что какой-то избранный историей класс или сословие непременно будет управлять всем глупым человечеством. Выходит, в наши дни айтишники должны устраивать свою мировую компьютерную революцию? Эй, айтишники всех стран, объединяйтесь!

Алёна рассмеялась, Морозов тоже по-доброму улыбнулся:

– Так-то вот. Хотя сейчас я понимаю, что коммунизм – это сказка, но не добрая – на крови, про золотой век, про времена царя Гороха, правда без царя. Строй, который походит скорее на монастырь с безупречными монахами, надуманный идеалистами под прикрытием лозунгов о неизбежной гибели капитализма. Я в начале девяностых прятался от бандитов в одном монастыре, так скажу по секрету – я и там не видел всеобщего сердечного согласия между послушниками. И это нормально, мы слишком разные.

Алёне не понравилось направление разговора. Она терпеть не могла политику, как и большинство её ровесников и знакомых, ибо резонно считала себя совсем неопытной в этой сфере. Она постаралась плавно перевести беседу в нейтральное русло:

– А почему вы решили собирать вот эти предметы искусства, а не картины, например, модных импрессионистов или авангард?

– Ну, коллекционируют не только Мане или Ренуара. Один из наших крупных предпринимателей, как известно, выкупил коллекцию пасхальных яиц Фаберже. Да, многие картины приобретают, но я вот захотел отличиться от всех и, когда появились лишние деньги, решил поначалу коллекционировать раритеты советской эпохи. Тем более что я ведь выходец из неё, из той самой эпохи. Можно сказать, моя плоть и кровь из СССР. Я любил то время, но и возненавидел его. Вам, нынешней молодёжи, наверно, не понять нас, почти стариков. Вы все расслаблены, а мы росли, наоборот, натянутыми как струны – то октябрятами строились в ряд, то пионерами дули в горн да голосили «Взвейтесь с кострами». Ну а будучи комсомольцами, таскались по субботникам и собраниям. Да вдобавок я, вообще-то, в детдоме начал своё житьё-бытьё, когда умерли родители. Ну да ладно, совсем не то, что надо, я помянул. Так вот, принялся я время от времени навещать вернисажи да антикварные лавки. Оказалось, из советского добра выбрать-то что-то для моей души и моих глаз – не-че-го. Вот такая прошла пустозвонная эпоха, просто мыльный пузырь для искусства, девочка. Ну а советским реализмом я с детства сыт по горло. Как оказалось, всё прекрасное сотворили или до революции, либо оттуда тянулись корни, или прямо вопреки заветам и указаниям советской власти. Конечно, имелось одно исключение – авангард, но его уж многие коллекционируют, да и, по-хорошему, у него ноги тоже растут из дореволюционных времён. Вот тогда я и решил собирать своё, народное, так сказать, нашенское посконное – от земли и от сохи. Что всегда было мило моему глазу и грело душу.

– Как интересно вы рассказываете.

– Будет время, я проведу для гостей экскурсию, потерпи.

– Благодарю вас.

Морозов огляделся по сторонам, показывая, что пора заканчивать разговор, и, наклонившись к Алёне, тихо поведал:

– Ну а ваш Сергей Геннадьевич, тот ещё хитрец – на скаку у коня подковы отхватит. Да ещё окружил себя красотками. Молодец! Пока нет гостей, выберите себе на память обо мне какую-нибудь безделицу. Не стесняйтесь, сделайте старику одолжение.

Алёна покраснела, но прекословить олигарху не решилась. Да и ей, несомненно, подспудно захотелось заиметь хоть маленькую частицу чего-то прекрасного, о чём она даже не могла мечтать ещё несколько минут назад.

– Василий Прокопьевич, ну какой вы старик! Вот, если можно, – эту брошку, с двумя лебедями…

Девушка указала на резную паутину в ажурном овале, где легко угадывались две величественные птицы, склонившие друг к другу головы.

– Забирайте. – Морозов решительно распахнул стеклянную дверцу и, достав украшение, положил его на мягкую ладошку девушки. – На удачу и на память о русском Севере.

– Большое спасибо.

– Вот и здорово, что потрафил…

Алёна нежданно покраснела, не зная, что сказать. Но тут, на счастье, появился Бугрин и направился к ним:

– О, вы уже познакомились, как замечательно.

– Нельзя прятать такое сокровище, Сергей Геннадьевич, от одинокого старика.

– Больше не стану скрывать. Да какой же вы одинокий, Василий Прокопьевич. А жена, дети, внуки?

– Одиночество – это удел сильных либо несчастных людей, и неважно, есть ли у них семья или даже несколько. Помните об этом.

Морозов отошёл к столу, а Бугрин, направляясь за хозяином, шепнул Алёне:

– Садись рядом со мной.

Следом к столу явился бледнокожий молодой мужчина лет тридцати, в сером кардигане на пуговицах и в красном галстуке. «Ботаник», – подумала девчонка и, не удержавшись, улыбнулась, словно клоунесса из заезжего цирка шапито. Тем временем незнакомец неуверенно огляделся по сторонам и, приметив новое лицо, тоже усмехнулся. Подойдя поближе, он как бы между прочим заговорил:

– Мы тут без всяких церемоний, так сказать, по-деревенски. Потому разрешите представиться – Александр Васильевич, кандидат филологических наук, из Мезени.

– Алёна Белкина, помощница Бугрина. Я о вас, кажется, что-то слышала. Вы вроде бы специалист по народным поверьям?

Филолог застенчиво улыбнулся: