Окаянное лето

– Молчи. Мы не знаем, что нас ждёт здесь, в этих горах. Если потребуется, ты должна стрелять. Сможешь или слабо?

– Смогу, я стреляла из «Сайги» двенадцатого калибра. У моего дедушки есть такое охотничье оружие. Он лесник.

– Тогда справишься, с ним будет полегче. Но у нас одна проблема, рожка с патронами всего два. Надо будет шустро заряжать, я пока не знаю, как можно умудриться: рулить и заряжать.

– Давай Женю попросим, он после нынешнего разговора, как мне кажется, на всё согласен.

– А оружие?

– Всё равно шила в мешке не утаишь.

– Уберу пока. Перекусим, и ты ему скажешь.

– Хорошо.

Алёна достала хлеб, термос и остальную снедь.

– Женя, Анко, вы будете тушёнку?

– Да, да, – согласился и один и второй.

– Тогда, Женя, иди, открывай банки.

– Так у нас нет консервного ножа. Мы его забыли.

– Возьми обычный нож.

– А так я не умею.

– Я сейчас открою, – вмешался Анко, извлёк из ножен на поясе холодное синеватое лезвие и шутя распахал баночную сталь.

– Прямо какая-то жесть, – сказал журналист и вздохнул.

– У нас, юкагиров, есть один обычай.

– О, Анко, расскажи, интересно.

– Да он ещё ничего не сказал.

– Так вот, когда ощенится собака – мы выбираем, кого из щенков нужно оставить для ездовой упряжки. Тогда мы берём слепых щенят и кладём на стол.

Анко умолк и принялся уплетать тушёнку с хлебом. Ребята недоуменно посмотрели друг на друга и уставились на юкагира.

– И что же дальше, юкагирский философ?

– А зачем?

Парень облизал ложку и улыбнулся.

– Не поняли, что ли?

Ребята отрицательно закачали головами.

– Всё просто – те, которые шлёпаются на пол, ну как бы сказать, не идут в упряжку. А вот те щенки, которые слепыми чуют край, и становятся нашими ездовыми собаками.

– А почему?

– Упряжка несётся по торосам, которые после пурги имеют тонкие края, с которых можно соскочить и грохнуться со всего маха. Выпадет каюр, а собаки, если не поломаются, умчатся дальше.

– Понятно, тут борьба за выживание.

– Просто за жизнь.

– Собачек жалко.

– А людей?

– Тоже. Но главное, как я поняла, в жизни надо чувствовать край.

– Да, Алёна, и нам скоро выезжать к перевалу.

– Да, пора. Женя, послушай, нам нужна твоя помощь.

– Какая? Толкать в гору вездеход, как Сизиф?

– Нет, всё проще. Если случится стрельба, ты что намерен делать?

– Упаду на пол трэкола, закрою глаза, а голову обхвачу руками, она у меня самое дорогое, что есть.

– Отлично, но не забудь, при этом тебе ещё придётся снаряжать автоматный рожок патронами.

– Не пойму, вы разыгрываете меня?

– Пойдём, я всё покажу.

Алёна подошла к кабине и вытянула из-под сиденья автомат Калашникова.

– О боже, это не сон? Дайте мне скорее пенделя, чтобы я проснулся! Не хочу больше оставаться в этом сне.

Алёна отсоединила рожок и вытащила из него с десяток золотисто-розовых патронов, показавшихся Жене ужасно холодными, словно в его пальцах беззвучно завыла лютая зима, дробя фаланги, а ему непременно надо ещё и прикоснуться губами к промёрзшей стойке качелей.

– Не очкуй. Вот гляди, будешь вот так укладывать патроны, сможешь? – орудуя большим пальцем, она воткнула пяток остроголовых братцев на прежнее место и бросила взгляд на друга.

– Дай попробую, ведь не совсем я косорукий.

– На, только не урони.

– Скажи-ка на милость, а ты станешь из автомата стрелять?