Детство и школа. 1932—1949. Стихи разных лет

«Мам!», прошу я дать мне понести шубу с кастрюлей. Мама боится, как бы я ее не уронил, но усталость берет свое. Тащу тяжеленную ношу, сколько могу. Скорей бы добрести до дома. Обратный путь длится долго-долго…

Голодно было не только нам. В школе мы, мальчишки, рассказывали друг-другу, где можно раздобыть жмых. Жмых – это спрессованные остатки подсолнечной шелухи после отжима масла. Иногда нам удавалось подбирать этот жмых на улицах, и мы сосали его, чтобы заглушить чувство голода. Еду в школу никто не приносил. В коридоре стоял только бак с кипяченой водой. Школа помещалась в небольшом здании. В классах было очень холодно. Обычно учительница разрешала нам сидеть в пальто и шубейках, засунув руки в рукава. Диктанты писали, предварительно согрев пальцы дыханием.

Улицы города чистили плохо, отчего по обочинам уже к середине зимы образовались внушительные сугробы. Грузовиков в городе было мало, и основным транспортом служили сани. Они лихо катили по укатанному снегу, развозя седоков и поклажу.

Любимым занятием нашей школьной мелкоты (и меня тоже, конечно) было прицепиться к саням, а иногда и к грузовику, чтобы лихо скользить за ними на подошвах валенок. Для этого полагалось соорудить крючок из куска проволоки.

Уловив момент, когда лошадь замедляла ход, надо было незаметно для возницы прицепиться крючком к задку саней и присесть пониже, чтобы тебя не заметили. Лошадь набирала скорость, и только ветер свистел в ушах! Главное искусство было в том, чтобы вовремя и незаметно отцепиться. Сколько помню, все эти штуки, слава Богу, ни разу не кончились какими-нибудь травмами. А вот я однажды попал в другую историю.

Возница розвальней заметил, как я забросил свой крючок за его санки, и решил проучить мальчишку. Резко набрав скорость, он понесся по улицам. Время от времени он выкрикивал какие-то, тогда мне еще не известные слова из русского фольклора. Да так, что мне только и оставалось, что из всех сил стараться удержать равновесие и не упасть, чтобы не расшибиться. Сумерничало, а сани все неслись и неслись в какую-то незнакомую мне часть города. Жалко было бросать крючок, да и скорость не позволяла. Когда я все же улучил момент и на одном из поворотов отцепился, было уже совсем темно. Спас меня здоровенный сугроб, к счастью не очень жесткий.

Долго я брел по занесенным снегом пустым улочкам, пока каким-то чудом не добрался до своей милой Советской. Повезло. Дома меня тоже особенно не ругали: бедная мама все силы отдавала возне с малышом и на меня ей их уже не хватало. Оглядываясь назад, на те военные годы, удивляешься, сколько может выдержать человек! Недоедали, боролись с холодом, теснотой и неудобством жизни в проходной комнате, зная, что стесняем хоть и родственников, но все же уже немолодых усталых людей. И чудо: маленький мой брат ни разу ничем не болел, рос нормальным горластым пацаном. А что теперь? Все есть, а дети слабенькие и не очень здоровые…

Зима подходила к концу. Учился я с удовольствием, отметки были хорошими, хоть этим мама могла быть довольна. Иногда дядя брал меня с собой в театр. Не помню, репетиции это были, или спектакли, но впечатлений никаких у меня от театра не осталось. Заметьте – на всю жизнь. Я стесняюсь говорить о своем равнодушии к театру. Согласитесь, это стыдно для интеллигентного человека, но так уж вышло.

У каждого из нас есть какие-то свои личные предпочтения. Сейчас выбор гораздо больше, и оттого один увлекается кино, другого не оторвешь от телевизора или компьютерных игр, а третий – завзятый театрал. Я люблю музыку. Больше классическую.

Мы с моей женой Светланой обожаем песни – русские, советские, хорошие современные.

А вот на спектакли драматических театров почти не ходим.

Недавно прочитал, что в это же время в эвакуации в Чкалове был с родителями Мстислав Ростропович. Ему тогда исполнилось 14 лет, он занимался виолончелью в музыкальном училище, которое ныне носит его имя. Вот он-то наверняка с удовольствием посещал театр. И стал всемирной знаменитостью. Делайте выводы.

После разгрома немцев под Москвой дела на фронте пошли лучше. В столицу потихоньку стали возвращаться предприятия и люди. Отец к тому времени уже хорошо отремонтировал нашу, поврежденную бомбой, комнату, и решил, что пора семье, что называется, воссоединится. Стали готовиться к возвращению и мы. Но прежде я расскажу об одном случае, который мог окончиться для меня вовсе не так благополучно.

Третий свой класс я без проблем окончил с пятерками. Город сбросил с себя зимний наряд, зазеленели деревья, погода, как и полагается в зоне континентального климата, резко сменилась на жару. К середине июля вода в Урале согрелась так, что можно стало купаться. Школьные мои товарищи нашли местечко на берегу, куда не раз ходили плавать. Звали и меня, но все как-то не получалось.

Но в тот памятный день я упросил маму, и отправился к друзьям. Я уже говорил, как доставалось тогда моей маме: заботы о малыше, тяжелый быт, беспокойство об оставленном в Москве муже… Я хорошо понимаю, что был как бы на втором плане. Не чувствовал этого тогда, и не осуждаю, не дай Бог, маму и теперь. Мама, занятая домашними хлопотами, махнула рукой: «Иди, только возвращайся не поздно!»

Дом наш на Советской стоял всего в нескольких кварталах от берега Урала, поэтому я особенно не озадачивался формой одежды. День был очень жарким. Прямо из дома в одних трусишках я так и отправился к приятелям. Место, которое они выбрали для купания, находилось правее створа пешеходного моста на другой берег реки. Сам мост был наплавным, его ежегодно либо разводили перед паводком, либо паводок его сносил.

В тот день восстановлен он еще не был. Рассматривая сейчас план Оренбурга, я не только обнаружил мост на том же месте, но и увидел вместо деревянного фото красавца вантового белоснежного моста. Я увидел, что на нем установлен памятный знак границы между Европой и Азией (что, впрочем, не признается Русским Географическим Обществом, которое считает Оренбург полностью европейским городом).

Ныне этот участок берега Урала благоустроен, на нижней террасе проложены рельсы и установлен оригинальный павильон детской железной дороги. А тогда была просто песчаная отмель, где и устроились ниже стоявшей на берегу церкви мои приятели. Мы искупались. Ребята, поиграв во что-то на берегу, сказали, что им пора идти домой. Я остался. Тут-то все и произошло. Видно, Провидению угодно было в этот раз (как, впрочем, и в нескольких других случаях) оставить меня в живых.

Войдя в воду, я поплыл, и как-то незаметно оказался далеко от берега. А когда оглянулся назад, вдруг испугался, что не смогу вернуться обратно. Неожиданно для себя рванул из не слишком больших своих силенок не назад, а на другую сторону реки. Надо сказать, что к этому времени я чувствовал себя на воде уже довольно уверенно. Спасибо папе, который постоянно, когда мы бывали на подмосковных водоемах, учил меня плавать. Но через несколько минут я испугался уже всерьез, и было чему. Кричать о помощи было бесполезно – на берегу уже никого не было…Заметьте, мне было всего 10 лет!

В такие моменты чувства обостряются до предела. Хорошо помню до сих пор, что в голове пронеслись обрывки кадров из кинофильма «Чапаев» – он плывет, в него стреляют, он тонет… Надо сказать, что течение в Урале довольно сильное, и меня стало заметно сносить вниз. Вдруг я заметил, что река тащит меня мимо небольшого мыса, за которым справа виднелся достаточно широкий залив. В голове мелькнуло: «Пронесет мимо, сил не хватит, точно утону».

Не знаю уж как, но мне удалось буквально метров в пяти от оконечности мыска, судорожно барахтаясь, выползти на берег (я нашел это место в интернете на фото). Радоваться спасению долго не пришлось. До меня дошло, что я оказался на ДРУГОМ берегу Урала, и как теперь мне добираться домой (моста-то нет!) – неясно. Маленький, дрожащий от страха и холода мальчишка стоял на полоске песка и не знал, что делать дальше.

Вдруг, откуда ни возьмись, показалась шедшая вдоль берега лодка с двумя мужиками. «Дяденьки!» – закричал я – «пожалуйста, перевезите меня на тот берег! Ну, пожалуйста!».

Обросший черным волосом детина, посмотрев на тощего, синего от холода, пацаненка скорее из любопытства, чем из жалости, спросил: «А ты как-то вообще сюда попал, малый?»

Услышав в ответ, что переплыл с того берега, заржал и крикнул: «Ну, если ты такой, что переплыл, плыви сам обратно!». Детина был заметно выпивши. Лодка ушла вниз по течению.

Я остался один. Что делать, я не знал. Подпрыгивая то на одной, то на другой ноге, чтобы согреться, я вдруг вспомнил, что с берега на берег, перевозя людей, ходит баржа с буксиром. И что пристань той переправы находится на другой стороне чуть не утопившего меня залива. О том, что на мне ничего кроме трусов нет, и денег нет тоже, я не думал. Побежал, чтобы заодно и не замерзнуть окончательно, вдоль берега залива. Через полчаса уже прятался в кустах недалеко от причала переправы.

Теперь нужно было ждать, пока достаточно стемнеет, чтобы незаметно проникнуть на баржу. Увидят, ни за что не поверят моему рассказу, выгонят, и что я буду тогда делать? В этот момент я не думал о маме, не думал, что меня уже столько часов нет дома, все мысли были только о том, как пробраться на переправу. На мое счастье стало темнеть. Прошло около часа. Отмахиваясь от комаров и приплясывая от холода и страха, я прислушивался к звукам, доносившимся от недалекого причала.

Когда прогудел отправление буксир, я как можно быстрее и незаметнее кинулся к барже и успел нырнуть в открытую крышку трюмного люка. Забился за толстый шпангоут и затаился. Слава богу, меня не заметили. Обошлось. В трюме плескалась вода, хорошо помню. Но главное – я плыл на свой берег.

Повезло и там. Незаметно юркнув из трюма, я что есть мочи помчался домой. Сильно мама меня не ругала – что-то случилось с животиком брата, и она была занята им. Обошлось парой подзатыльников.

Вот такая случилась история, хотите верьте, хотите нет, но в 10 лет я переплыл Урал. О чем потом не раз не без гордости рассказывал при разных ситуациях.

Через полмесяца дядя с тетей провожали нас в Москву.

Вспоминая сейчас эту далекое время зимы 1942 года в эвакуации, я подумал, что было бы интересно побывать Оренбурге-Чкалове и пройтись по нашей Советской и набережной Урала. Но уже не пытаться его переплывать. А то, что город заметно изменился в лучшую сторону, я убедился и не посещая его, по снимкам в интернете.

Глава пятая. Возвращение в Москву. Военные годы (август 1942 – май 1945)

В годы войны пассажирские поезда ходили не быстро. Путь до Москвы из Чкалова занял больше трех суток. В общем вагоне народ вообще как-то быстро знакомится. А тут у всех одна боль – война. Стараются помогать соседям, особенно у кого дети. А у мамы – годовалый, да я еще. Добрая душа у нас, русских. Всегда была, да и будет, хотя сейчас иногда об этом задумываешься настороженно. Новое время, новые песни…

На вокзале нас встречал папа. Объятия, слезы, поцелуи. Дома ждет бабушка. Держится молодцом, ей еще столько придется с нами заниматься!

Уже по дороге с вокзала стало заметно, как посуровела Москва. Редкие прохожие, одинокие трамваи, заклеенные крест-накрест окна домов и какая-то настороженность вокруг. В далеком тыловом Чкалове этого не чувствовалось.

Интенсивные бомбежки Москвы прекратились еще раньше, и ко времени нашего возвращения только отдельные немецкие самолеты-разведчики рисковали прорываться в московское небо. Но пережитое крепко держало москвичей в напряжении. Военная обстановка сказывалась во многом. Часто отключали электричество, скудные продуктовые пайки отпускали по карточкам, в город привозили с фронтов на излечение много раненых.

В квартире нашей ничего не изменилось. Соседи никуда не уезжали, отношения наши, как и прежде оставались очень дружелюбными. А вот двор изменился. На дрова пошли забор и ворота со стороны переулка, исчезла «сторожка» – она тоже ушла на топливо.

Зато приятели мои все оказались на месте. Генка Лазарев, Зинка из 16 квартиры, Игорь «генерал» (бедняга из-за какой-то болезни носил корсет на шее и всегда ходил с неестественно прямой спиной, отсюда и необидное прозвище). Встретили очень приветливо. Рукопожатия, вопросы: «Ну, как ты?», «Молодец, что вернулся быстро!», «Расскажи, как там?». Сами мои друзья Москву не покидали, потому слушали мои рассказы с интересом. В ответ на мои расспросы они и сообщили мне, что наша 557-ая школа отведена под госпиталь, поэтому наш класс целиком определили в школу (номера ее не помню) на улице Пятницкой. Школа стояла во дворе дома 46, что по четной стороне улицы.

Дни московского лета прошли как-то быстро, незаметно подошел сентябрь.

Конечно, первый раз идем в новую школу вместе с мамой. Но сопровождать меня каждый день ей очень трудно, у нее на руках маленький Павел. Бабушке с ним не справиться, она будет в основном помогать маме по хозяйству и, конечно, основное время посвящать мне. Познакомившись с учительницей, мама оставляет меня в школе и уходит. Отныне мне предстоит посещать свой 4-в самостоятельно. Как и кружки в Доме Пионеров, библиотеку и разные другие места. С друзьями.

Путь от дома до школы на Пятницкой не близок. Надо идти через Полянку по Погорельскому переулку, затем по Ордынке мимо нынешнего посольства Израиля, направо по большому Ордынскому переулку и налево до школы – думаю, километров больше двух будет. Вот где пригодились первые мои опыты пешей ходьбы, что с родителями к дедушке на Серпуховку, что с отцом в баню, или в Чкалове по разным местам города. Но вскоре я придумал, как это расстояние можно немного сократить.

До войны все дворы отгораживались от соседей деревянными заборами. Эта традиция шла еще с тех пор, как Замоскворечье было тихим мещанским и купеческим районом Москвы с одно-двухэтажными домами и тихими зелеными двориками. До войны здесь мало что изменилось. Сталинский план реконструкции столицы этой части города не успел коснуться.

С началом войны и приходом зимы одними из первых жертв холодов пали заборы. Центральным отоплением в Замоскворечье были оборудованы только немногие многоэтажные дома, да общественные здания, остальные обогревались печами. Во дворах стояли дровяные сараи, запасы в которых периодически пополнялись заботливыми хозяевами. Военная пора сильно осложнила заготовку дров. Все коммунальные службы города много работали на помощь фронту. Транспорта не хватало. Под руку попали заборы и всякие второстепенные постройки из дерева. Их тоже разбирали. Зима была суровой, многих это выручало от холода в жилищах.

С исчезновением заборов дворы стали «проходными». Путь до школы можно было сделать более коротким, двигаясь зигзагами по этим самым проходным дворам. Сначала я немного побаивался местных мальчишек: кто знает, как им понравится, что через их двор шляется какой-то чужак с портфелем. Но обошлось. А время в пути сократилось. К тому же было даже интересно заглядывать в незнакомые дворы и открывать для себя разные интересные здания.

Легче стало, когда в соседнем классе появился новый ученик. Выяснилось, что живет он в домах рабочего кооператива, что на углу 1-го Спасоналивковского и Казанского переулков, совсем рядом со мной. Начали ходить в школу и обратно вместе. Сдружились.

Звали его необычно – Гега. Возможно, армянское или азербайджанское имя. Но это не имело для меня никакого значения.

У нас в семье никогда не было национализма и, не дай бог, антисемитизма. И тогда, маленьким, и потом, взрослым, я всегда придерживался одного правила: национальность не имеет никакого значения! Да, могут быть (и есть!) какие-то особые народные привычки, обычаи, люди исповедуют разные религии, но главное не в этом. Главное – в содержании самой человеческой личности. Какой тот, кого ты встретил на жизненном пути? Жадный или щедрый, злой, завистливый или добрый, открытый?

С годами, накопив жизненного опыта, каждый из нас учится быстрее понимать, с кем тебя свела судьба. По молодости иногда подсказывает интуиция. Иногда ты ошибаешься. Но это потом. А пока, встретившись с незнакомцем, улыбнись и протяни руку. Это позже по его (или ее) реакции и поступкам, будет более или менее ясно, кем оказался твой новый знакомый. Станете ли вы друзьями, приятелями, просто знакомыми, либо разойдетесь, а бывает, и возненавидите друг – друга. Но ни в какой мере на это не должна влиять национальность твоего визави. Это даже не совсем то, что ныне модно называть толерантностью. Это полное отсутствие расизма в мыслях и поступках.

С Гегой мы обменивались книжками, обсуждали прочитанное и уроки. Но главным в нашем знакомстве оказалось то, что мы оба увлеклись прогулками по Москве. Выяснилось это позже, ближе к лету.

А пока в свои права вступала зима. Утром в школу мы стали ходить уже затемно.