Детство и школа. 1932—1949. Стихи разных лет

«А шо», сказал, прожевывая котлету, загорелый соседский папа, «угу!» – что, очевидно означало согласие «присмотреть».

«Мы быстро», – обрадовано сказал папа. Сунув мне какую-то игрушку, в чем вообще-то не было никакой необходимости, так как я был полностью поглощен галькой, родители помчались к воде. Черное море приняло их стройные тела, и они довольно быстро поплыли в сторону Турции. Надо заметить, что плавали родители очень даже неплохо, и удалились от берега довольно далеко. Ах, молодые годы…

Что было дальше, мама вспоминала не без ужаса.

Увлеченные котлетами соседи даже и не заметили, как доверенное их попечению дитя поднялось и, не обнаружив поблизости маму и папу, неторопливо зашагало в сторону моря. Войдя в воду по грудь, я уверенно, будто проделывал такое не однажды, оттолкнулся от дна Черного моря и…поплыл навстречу родителям! Поплыл! Метра три осилил!

Не увидев сына на берегу, мама издала вполне естественный вопль и рванула к берегу.

Ее скорости позавидовал бы знаменитый Тарзан – олимпийский чемпион по плаванию Джонни Вайсмюллер. В три взмаха она оказалась возле меня!

Поцелуи, тисканье, перемежавшееся незаслуженными, с моей точки зрения, шлепками – все это было уже позже, когда родители подхватили свое чадо и выволокли оное на берег.

Соседи виновато оправдывались, дожевывая свои котлеты, но их уже не слушали.

Вовка поплыл! Самостоятельно!

Вот так я и научился плавать. А могло быть хуже…Испуг, оставшаяся на всю жизнь боязнь воды, а то и вовсе…Но Провидению угодно было не только оставить меня в живых, но и сохранить любовь к воде и плаванию в самых разных водоемах. От океанов и Байкала до крохотных русских речушек и бассейнов при отелях.

– Когда я стал постарше, папа стал брать меня с собой в баню (до этого мыли меня в тазике на кухне, когда соседей не было дома). Ближайшими к нам были Донские бани, что в конце Шаболовки, возле Донского монастыря и кладбища при крематории, а позже – Университета Дружбы народов. Их снесли совсем недавно, в 2015 году. Теперь на их месте огромный жилой дом. А тогда баня была очень востребованным учреждением – централизованное горячее водоснабжение в домах отсутствовало. Как известно, для русского человека посещение бани всегда было событием. Сходить в баньку, попариться, попить пивка, постричься и побриться – целый набор удовольствий. В Москве бань было много, от шикарных Сандуновских до простых районных. Донские были обычными банями, но как же они были популярны!

Для меня походы с отцом в баню были двойным удовольствием. Работал папа много, виделись мы с ним не часто, а уж поговорить доводилось не всегда. Шли пешком. От дома через Калужскую площадь, вдоль всей Шаболовки, мимо Шуховской телебашни до самых бань. Весь путь порядка четырех, а то и более километров. Еще одна тренировка для детских ножек, но, главное, возможность задать папе массу самых разных вопросов.

Сейчас часто езжу по Шаболовке, и перед глазами отчетливо встает эта картина: зима, мы тепло одеты, тащим бельишко на перемену, полотенца, мыло, мочалки…И говорим, говорим…Папа инженер, интересно объясняет устройство паровой машины, почему не падает самолет…А в бане папа и помыться поможет, и в парикмахерскую отведет. Почему-то запомнился казавшийся тогда странным текст: «Кто стригся до бани, после бани бриться вне очереди». Да что тогда, до войны! Много позже, в пятидесятые годы, уже будучи студентом, я ездил мыться в душевые и бани, только теперь уже самостоятельно, в центр Москвы. В нашей квартире удобств по-прежнему не было.

Зимой родители иногда выбирались походить на лыжах, а еще они очень любили кататься на коньках. Ближайший к нам каток находился в ЦПКиО – Центральном парке культуры и отдыха имени Горького. Свою дружбу с парком и катком я опишу дальше, а пока скажу, что у папы были редкие по тому времени коньки – беговые «норвеги», или «ножи», так их еще называли. Отец отлично чувствовал себя на льду, но от мамы далеко старался не убегать – у нее коньки были попроще, скорее всего «снегурочки».

В военные годы родителям было уже не до коньков, и папины «норвеги» достались мне. Это случилось позже.

А вот с бабушкой я, уже шестилетний пацан, ходил на Калужскую площадь за керосином и разными продуктами.

Калужская площадь! Тогда еще уголок старой, дореволюционной Москвы, что вошел в мою жизнь навсегда. Здесь зародилась моя любовь ко всем уголкам моего родного города, с его Кремлем, Воробьевыми горами, Красной площадью, и тысячью других близких и памятных мне мест, о которых я буду писать в своей книжке! Думаю, что и будущий выбор профессии градостроителя тоже был подсознательно определен прогулками по Москве, и в частности походами на Калужскую площадь и прилегающие к ней улицы.

В ту пору она еще оправдывала свое народное прозвище «сковорода» за круглую в плане форму. В площадь вливались восемь (!) улиц. По периметру застроена она была двух-трехэтажными домами с магазинами в первых. В интернете можно легко найти фото, дающие представление об облике Калужской площади тех лет. Именно такой я ее и запомнил. Булочная на углу Житной, магазин со странным названием «Цекавшири» – что-то означавшее грузинский потребсоюз – на углу Мытной и большой рыбный на том месте, где сейчас вход на станцию метро «Октябрьская» кольцевой линии.

В его огромных, как мне казалось, витринах стояли полки с напоминавшими египетские пирамиды горками банок «CHATKA». Так назывались знаменитые камчатские крабовые консервы. А рядом… Большие эмалированные тазики, размером с хорошую банную шайку, до верха полные черной икры… Все это было доступно и, вероятно, не очень дорого. В самом магазине вкусно пахло рыбой и морем. Здесь бабушка часто покупала любимую папину навагу, которую дома поджаривала с вкусной рыжеватой корочкой.

Были на площади и промтоварные магазины, но почему-то больше запомнились мои походы с бабушкой в керосиновую лавку. До сих пор ноздри щекочет сладковато-приторный, чуть резковатый запах керосина. Был тогда он привычным, без керосина ведь никуда!

Керосиновая лавка помещалась в группе других магазинов, занимавших треугольный в плане квартальчик на углу Житной и Большой Якиманки. Рядом с кинотеатром «Авангард». Ладно, что соседствовала с керосиновой скобяная лавка, но никого не смущало, что за той располагалась и булочная! Слово «скобяной» теперь вышло из обихода, а товар-то этот – гвозди, крючки, ведра, лопаты – тоже был ох как нужен!

За керосином ходили с бачками. В лавке стояла большая железная бочка, за бочку цеплялась кружка на длинной ручке, емкостью обычно в литр. В горлышко бачка, отвинтив пробку, продавец вставлял воронку и наливал керосин. особо не страшась его пролить. Меня почему-то завораживал этот нехитрый процесс. Бабушка брала литра четыре, чтобы не очень тяжело было тащить, и мы отправлялись домой. Шли мимо здания отделения милиции № 2, стоявшего на углу перекрытого ныне Казанского переулка. Напротив, на другой стороне Житной улицы, находился НИКФИ – Научно-исследовательский кино-фото институт. Он занимал дом бывшей кинофабрики Ханжонкова, первого русского кинопромышленника. Сейчас здесь съезд с Житной в тоннель под площадью.

По Казанскому переулку, мимо сохранившегося и поныне здания б. туберкулезного диспансера, поворачивали в свой, 2-ой Спасоналивковский. Мимо дома № 13, куда меня «водили» в частную детскую группу. В группе была девочка Аля, дочка руководительницы. Я был к ней неравнодушен (это в шесть-то лет!), что очевидно уже тогда определило мою прошедшее через всю дальнейшую жизнь повышенное внимание к женскому полу.

Но вот мы и дома. В нарушение всех мыслимых противопожарных требований бачок с керосином спокойно установлен рядом с горящими керосинками. Ничего, обходилось.

Бабушка готовила вкусно. Возможно, этому хорошо учили в институте благородных девиц, а может, бабушка была талантлива от природы. Всего меню не помню, но вот на масленицу и на пасху стол у бабушки и мамы получался необыкновенно вкусным. Надо заметить, что до войны продовольственное снабжение Москвы было очень приличным.

Высокие стопки горячих блинов источали потрясающий аромат. Рядом стоял горшочек с растопленным сливочным маслом, из которого торчало гусиное перо. Им смазывали маслом блины в тарелках, следом поливая сметаной. Даже при достаточно скромном бюджете нашей семьи, мы позволяли себе и немного красной и черной икорки, и красной рыбки.

Пасху же бабушка делала собственноручно, пользуясь специальными дощечками с вырезанными на них буквами Х и В, что означало «Христос воскресе». Пасха с изюмом и корицей получалась в виде пирамидки и была такой вкусной, что это впечатление осталось у меня надолго. Ну, и яйца крашеные, конечно.

Мое дошкольное детство ничем особенным больше не отличалось. Тогда центром наших игр были дворы. До войны, как я уже говорил, участки около жилых домов были огорожены заборами. Каждый двор считался «нашим», а все соседские – «чужими». Между дворами были или дружеские отношения, или вражда. К первым можно было ходить спокойно, играть с ними. С ребятами из других часто случались драки. Поэтому мы, особенно малышня, за ворота своих дворов ходили только с родителями. Тот двор моего детства казался мне таким огромным! И хотя его сейчас уже нет, я все же могу косвенно представить размеры двора дома № 11 по немногим сохранившимся постройкам – он был небольшим. Я изобразил его на рисунке.

В центре двора находилась какая-то странная одноэтажная деревянная постройка, мы называли ее «сторожка». Все наши подвижные малышовые игры проходили возле нее. Одного меня стали «выпускать» во двор лет с пяти. Летом мы играли в «салки», прятки, «классики». лапту. Позже, уже школьниками, в «отмерялы». Двор был земляной, на нем было удобно чертить линии разметок для разных игр. На крыши домов вели пожарные лестницы. Залезать на них, конечно, строго запрещалось, но повисеть на нижних железных перекладинах было большим удовольствием.

К счастью для жильцов футболом мы тогда не увлекались, стекол оконных не били. Зимой устраивали снежные горки, катались с них на санках. Лыжи и коньки – это было уже позже.

В 1939 году мне исполнилось семь лет. Во дворе дома № 5 нашего переулка стояла школа № 557, куда меня и определили в первый класс.

Глава вторая. Малая родина

Мы все любим свою великую Родину и мечтаем видеть Россию великой державой. Фундамент патриотизма – знание истории своей страны, внимание не только к нашему общему прошлому, но и к истории дорогого для каждого человека места, его «малой родины», места, где он родился.

У каждого своя «малая родина». Это может быть деревня, поселок, небольшой городок. А как быть тем, кто родился в большом городе? В Москве, например, как я? Тогда надо называть район и улицу. Моя «малая родина» – Замоскворечье, Большая Полянка, 2-ой Спасоналивковский переулок. Если чуть шире, то сюда надо добавить и Большую Ордынку (в годы войны я ходил туда в школу), и Якиманку, и Житную – там жили мои школьные товарищи. А Калужская (ныне Октябрьская) площадь, изменившаяся до неузнаваемости, с памятником Ленину и зданиями МВД и Госбанка? Сколько в детстве хожено по ней!

Я понимаю, что не москвичам трудно будет представить себе те места, которые будут описаны далее. И далеко не всем читателям это будет интересно. Но, рассказывая о своих детских и школьных годах, я не могу не говорить об уголках Москвы, где они протекали. Попробую все же заинтересовать вас их историей. Чтобы легче было ориентироваться в расположении мест моей «малой родины», предлагаю посмотреть на схему в интернете. На ней изображена часть Замоскворечья и основные элементы планировки этого древнейшего района Москвы.

Замоскворечье расположено к югу от Кремля в обширной излучине Москвы-реки. С плоским рельефом, некогда частично заболоченное, оно находилось на важном стратегическом направлении – южном. В период доминирования Золотой Орды по дороге, шедшей от Кремля на юг, везли собранную дань. У дороги жили «ордынцы» – сборщики дани. Здесь же располагались и торговцы со своими товарами из Орды. По одной из версий нынешняя улица по ним и получила свое современное название – Большая Ордынка.

Вообще, все названия замоскворецких улиц и переулков (кстати, переулок первоначально – это поперечная улочка, соединяющая две главные) происходят либо от наименования находившихся там церквей, либо связаны с названиями ремесленных слобод (Гончарная, Кадашевская) или мест проживания отдельных групп населения.

На тогдашней южной окраине Замоскворечья располагались склады зерна – «жита».

Неподалеку находилось место, куда пригоняли на продажу скот. Отсюда сохранившиеся названия улиц: Житная, Коровий Вал. Нынешняя Мытная улица – от слова «мыта», т. е.

таможенная пошлина. На этом месте стояла государева таможня.

А вот название хорошо известной даже не москвичам Якиманки (ныне она, как продолжение Ленинского проспекта, ведет прямо в центр, к Кремлю) связано с церковью Благовещения в Кадашах, а, точнее, с одним из ее приделов – Иоакима и Анны. Произносимое скороговоркой название было искажено и превратилось в «Якиманку». А кадаши – это мастера по изготовлению бочек и кадушек.

Ну, а что же кроется за названием двух Спасоналивковских переулков? Откуда оно появилось?

Эту загадку, о чем я не без интереса узнал недавно, пытались разгадать не только русские историки. Многие иноземные путешественники – Герберштейн, Олеарий и другие, описывая Москву, не обходили своим вниманием поселение на правом берегу Москвы-реки со странным названием Наливки. Историки указывают на существование нескольких версий. Одну из них дает С. М.Соловьев. В своей «Истории России» он пишет: «В первой половине XVI в. великий князь Василий III выстроил для своих телохранителей («пищальников») в Москве за рекой целый город Нали (Наливки), от слова «наливай», поскольку им одним дозволено было мед и пиво пить когда хотят, и они удалены за реку, чтобы не заражали своим примером других».

Другая гипотеза также относит слободу Наливки ко времени Василия III, однако предполагает расселение здесь иноземцев, находившихся на княжеской службе. Дабы не вводить в смущение русский люд не всегда им понятными нравами иноземцев, тех старались селить в местах удаленных и свободных от коренных жителей. Царь разрешил разместившимся тут иностранцам завести кабак с продажей вина – большая редкость по тем временам.

При Иване IV Грозном, который своим указом поместил здесь многочисленное войско стрельцов, закрепляется название «Наливки». Предположительно, приходившие к проживавшим здесь иностранцам стрельцы говаривали: «Налей-ка!». Плохо понимая русский, те понимали это как обычное приветствие и отвечали тем же. Часть историков вообще полагают, что иностранцы все Замоскворечье называли «Налейки»! Прошло время, наемное войско было отсюда удалено, название стало забываться. Однако уже в XVII в. оно вновь возрождается. Как бы то ни было, с 1642 года в патриарших окладных книгах встречается первое упоминание о церкви Спаса-Преображения, что в Наливках.

Храм был возведен стараниями проживавших здесь стрельцов и был поначалу деревянным. При Петре I, после расправы над стрельцами, их земли в Замоскворечье стали отходить к купцам и ремесленникам, а позднее – к дворянам. В 1713 году уже новые прихожане храма получили разрешение на строительство каменной церкви. За год удалось возвести каменный «Скорбященский» придел, однако дальнейшие работы пришлось остановить – вышел указ Петра I о запрещении каменного строительства в Москве (строился Петербург!). Завершить возведение каменного храма Спаса, что в Наливках, удалось лишь в 1728 году.

История этого храма, возвышавшегося на пересечении двух переулков (ныне это Казанский и 1-ый Спасоналивковский). оборвалась за несколько лет до моего рождения, в 1929 году. Он был снесен, чтобы освободить площадку для строительства двух жилых домов кооператива «Замоскворецкий рабочий» (они сохранились и поныне). В одном из этих домов жил мой школьный товарищ с необычным именем Гега. О наших с ним путешествиях по Москве я еще расскажу.

Замоскворечье конца восемнадцатого – первой половины девятнадцатого века – это огромные кварталы, сплошь застроенные мещанскими и купеческими домишками. Они в основном деревянные, одноэтажные, с мезонинами. Участки при домах большие, зеленые, со всякими надворными постройками. Имело Замоскворечье тогда (да и позже) облик провинциального захолустья. Впечатление В. Г.Белинского: «Там окна занавешаны занавесками, ворота на запор, при ударе в них раздается сердитый лай цепной собаки, все мертво, или лучше сказать, сонно…».

Такой вот неказистый домик стоял на углу Полянки и 1-го Спасоналивковского переулка (ныне дом 44). В 1856 году в него переехал после смерти жены известный художник В. А.Тропинин. Прожил он в нем недолго. После кончины жены уже мало что могло его утешить, даже пение любимых канареек. Умер художник спустя два года. А в моем 2-м Спасоналивковском переулке в доме № 5 жил другой знаменитый русский художник, Виктор Васнецов. Достоверно известно, что именно здесь в 1884–85 г.г. он работал над эскизами декораций и костюмов к опере Римского-Корсакова «Снегурочка».

Был период, когда многие переулки Замоскворечья именовались не как в старину – по названиям церквей или ремесленных слобод, а по фамилиям владельцев стоявших там домов. И мой родной переулок, оказывается, какое-то время назывался Шапкиным, или Шапочным. Нынешнее название вернулось к нему в начале XX века.