Волшебная флейта

Я назвал себя. Он попросил меня подождать. В ожидании я ломал голову над тем, что у него могло там стрястись. Когда мне надоело ждать, я опять постучал и услышал раздражённый голос Василия Антоновича.

– Ну, что ты ломишься как медведь?

– Да что произошло? – спросил я через дверь обеспокоено. – Почему ты не впускаешь меня к себе?

Василий Антонович быстро отворил дверь.

– Ты всегда ни вовремя приходишь, – проворчал он. – Мешаешь мне работать. Что стряслось?

– Это я у тебя должен спросить, что стряслось?

– У меня всё в порядке. Просто, дел – по горло. Я очень занят.

– Ты всегда очень занят. Я это знаю, – заметил я.

– Ну ладно, проходи и рассказывай, что тебя привело ко мне на этот раз.

Я не переставал удивляться. Василия Антоновича словно подменили. Обычно он брал меня за руку и провожал до стула. Сегодня он этого не сделал.

– Куда можно сесть? – спросил я его.

– Справа от тебя стул.

Ощупью я нашарил стул и осторожно опустился на него. В лаборатории было душно.

– Ты не откроешь окно? – попросил я его. – А то дышать нечем.

– Нет, – резко сказал он мне, как отрезал.

Я всё больше и больше не понимал его поведение. С ним явно что-то происходило.

– Так зачем ты пришёл? – спросил он меня деловито.

Мне показалось, что мы в лаборатории ни одни. Чтобы в этом удостовериться, я задал ему провокационный вопрос:

– Я могу всё говорить? Нас никто не подслушает?

– Кто нас может подслушать? – удивился он. – Насколько я знаю, в лаборатории нет подслушивающих устройств.

Вдруг я услышал в дальнем углу шум и звон падающей на пол монеты.

– Ты, случайно, не прячешь тут у себя никакую ученицу? – спросил я, улавливая ушами непонятные шорохи.

– На что ты намекаешь? – возмутился Василий Антонович. – Неужели ты считаешь меня педофилом?

– Ну, всякое может быть, – развёл я руками.

– Если ты ещё раз об этом скажешь, то я дам тебе по физиономии, – угрожающе заявил он. – Не посмотрю, что ты слепой.

– Извини, – сказал я ему и, как ни в чём не было, стал рассказывать ему о событиях прошлого дня.

Сообщение о моем походе к колдуну Франсуа не вызвало у него никаких эмоций или комментариев, но, когда речь зашла о нищем, знакомившим меня с колобком, он вдруг разволновался и попросил меня рассказать обо всём этом происшествии поподробнее. Когда я с удивлением выполнил его просьбу, он стал задавать мне вопросы: разговаривал ли со мной колобок, как он выглядел, и где можно разыскать этого нищего. Я не переставал удивляться. Его внимание также привлёк случай со странным посетителем в кафе «У порога», когда тот пытался через форточку улететь на небо. О своих любовных приключениях я умолчал.

Во время моего рассказа я явственно слышал негромкий хохот всё в том же углу лаборатории, но своим видом показал, что это меня не касается.

Выслушав мой рассказ, Василий Антонович задумался. Вдруг я услышал грохот. Как будто тяжёлый ящик свалился со стола на пол, и по лаборатории запрыгали мячики.

– Что происходит? – воскликнул я, леденея от страха. – Я же слышу, что кто-то здесь есть.

Голос Василия Антоновича донёсся из глубины лаборатории:

– Никого здесь нет. Рассыпались мои экспериментальные образцы.

– Что это ещё за образцы? – недоверчиво спросил я. – Может быть, тебе помочь?

– Ничего не нужно делать. Сиди на месте и не двигайся, – последовал ответ, больше похожий на приказ.

Я застыл на месте, боясь пошевелить рукой или ногой. Василий Антонович, как мне показалось, что-то собирал с пола.

– Может быть, ты мне объяснишь, что здесь происходит? – наконец, потеряв терпение, спросил я его напрямую.

– Ничего здесь не происходит, – ответил мне Василий Антонович, занятый своей работой.

– Не нужно мне рассказывать сказки! – вскричал я, выходя из себя больше от страха, чем от неизвестности. – Если ты считаешь, что я слепой и меня можно дурачить, потому что я ничего не понимаю, то ошибаешься. Не забывай, что и я обладаю аналитическим умом, и давно заметил, что у тебя в лаборатории не всё в порядке. Я знаю, что здесь происходят разные странности. Более того, скажу тебе, что твои исследования меня очень беспокоят. И я боюсь, что всё может закончиться плачевно и обернуться катастрофой для тебя.

Последние слова я сказал, беря его на пушку. Эти фразы пришли мне на ум неожиданно. Даже сейчас не могу понять, почему я так сказал тогда. Может быть, сработала интуиция. Но, как ни странно, мои слова возымели действие, он раскололся. В начале он ничего мне не ответил, но я почувствовал его обеспокоенность. Развивая успех моей атаки, я разразился монологом и основательно добил его своей несокрушимой логикой, как тонкий психолог.

– Я всегда рассказываю тебе обо всём честно, не кривя душой, как оно есть на самом деле, – говорил я ему. – А ты, пользуясь моей доверчивостью, держишь меня за дурака, используешь как своего шпиона. Мне известно больше, чем ты думаешь. Хотя ты мне ничего не объясняешь. Ты же не хочешь, чтобы я обращался за объяснением к кому-то другому. А такие люди, интересующиеся твоими работами, найдутся. Будь спокоен. И всё выплывет наружу. Вот если бы ты рассказал мне всё без утайки, то я бы хранил твой секрет в тайне, как в могиле. И, может быть, даже чем-то помогу тебе.

– Не, ладно, – наконец, сдавшись, сказал он мне, – сейчас я всё приведу в надлежащий вид, и мы поговорим.

Мне пришлось ждать довольно долго, пока он наводил порядок в лаборатории. Наконец, освободившись, он сел возле меня и начал говорить:

– Ты же знаешь, – были его первые слова, – что фундамент человеческих знаний складывается по кирпичику. Из века в век каждый учёный вносит свою скромную лепту в копилку мировых открытий. Так мы, исследователи, шаг за шагом продвигаемся вперёд, познавая природу и окружающий мир, создаём новую философию, модифицируя стиль своего мышления. После совершенной Декартом революции метода в истории Спиноза выдвинул программу детерминированной системы мира, положив её в основу монистической концепции единой субстанции.

– Можно без этих долгих предисловий? – не вытерпев, я заёрзал на стуле.

– Никак нельзя, – спокойно ответил он. – Иначе ты ничего не поймёшь.

– Я и так ничего не понимаю, – заметил я ему.

– Так вот, – продолжал он, как ни в чём не бывало, – наберись терпения и слушай дальше, если что-то хочешь понять. Лейбниц перенёс акцент на автономные детали мироздания. Основой их индивидуализации были силы. Картина мира стала плюралистической системой бесчисленных субстанций, динамических по своей природе. В дальнейшем был открыт плюрализм самих этих сил, плюрализм законов, отсутствие тождественности казуальных связей, скрепляющих детали мира в единое целое. Ученые с каждой эпохой всё больше понимали, что в нашем мире не всё так просто, как кажется на первый взгляд. Наши знания усложнялись, выявлялись иерархии законов, сил, казуальных связей, форм движения.

В это время я услышал глухой удар в стену и вздрогнул. Однако Василий Павлович, как ни в чём не бывало, продолжал говорить:

– Открытия Ньютона, Канта, Макса Борна последовательно расширяли представления о нашем мире, натыкаясь на новые загадки, которые ставила перед нами действительность. Одни учёные преодолевали заблуждения других ученых и делали собственные открытия. Так, Эйнштейн говорил, что теория относительности не могла бы появиться без преодоления кантианской априорно-субъективной трактовки геометрии. Она не могла бы появиться без радикального перехода от концепции пространства и времени как форм созерцания к концепции объективного пространства-времени. Но, замечу, что теория относительности была результатом применения к физическим теориям уже известных нам критериев внутреннего совершенства и внешнего оправдания.

– Говори по существу, – теряя терпение, опять перебил его я. – И если хочешь, чтобы я что-то понял, говори доходчиво без всяких теоретических углублений.