Марина Цветаева. Моим стихам, написанным так рано…

– Сколько времени? – Светало.
Кто-то мне ответил: – Шесть.
Чтобы тихая в печали,
Чтобы нежная росла, —
Девочку мою встречали
Ранние колокола.

Сергей Эфрон и Марина Цветаева. 1911 г.

«Они встретились – семнадцатилетний и восемнадцатилетняя – 5 мая 1911 года на пустынном, усеянном мелкой галькой коктебельском, волошинском берегу. Она собирала камешки, он стал помогать ей – красивый грустной и кроткой красотой юноша, почти мальчик (впрочем, ей он показался веселым, точнее: радостным!) – с поразительными, огромными, в пол-лица, глазами; заглянув в них и все прочтя наперед, Марина загадала: если он найдет и подарит мне сердолик, я выйду за него замуж!..»

    (Ариадна Эфрон «Страницы воспоминаний»)

Я назвала ее Ариадной – вопреки Сереже, который любит русские имена, папе, который любит имена простые («Ну, Катя, ну, Маша, – это я понимаю! А зачем Ариадна?»), друзьям, которые находят, что это «салонно»… Назвала от романтизма и высокомерия, которые руководят всей моей жизнью. – Ариадна. – Ведь это ответственно! – Именно потому».

В конце февраля 1913 года, через год после «Волшебного фонаря», выходит третий сборник Цветаевой – «Из двух книг». Выходит под той же сказочной маркой «Оле-Лукойе» (в этом домашнем «издательстве» Эфрона-Цветаевой вышла еще всего одна книга – «О Репине» М. Волошина).

Третий сборник Марины Цветаевой небольшой, всего сорок избранных стихотворений: 15 из «Вечернего альбома» и 25 из «Волшебного фонаря». Только одно стихотворение новое и опять обращенное к Брюсову. Все же не смогла Цветаева равнодушно перенести его критику своей второй книги:

Я забыла, что сердце в Вас – только ночник,
Не звезда! Я забыла об этом!
Что поэзия Ваша из книг
И из зависти – критика. Ранний старик,
Вы опять мне на миг
Показались великим поэтом…

Так постепенно проходило детское восторженное увлечение Брюсовым.

Цветаева пришла в русскую поэзию, когда на пятки русского символизма, в лице его старших представителей (Вяч. Иванова, В. Брюсова, А. Белого…), наступали новые литературные направления. Московские футуристы во главе с Д. Бурлюком, В. Маяковским, В. Хлебниковым требовали бросить «с Парохода современности» наряду с классиками и засидевшихся на литературном Олимпе старших современников. А на петербургской литературной сцене громко заявил о себе акмеизм. Приверженцами и теоретиками акмеизма выступили Н. Гумилев, С. Городецкий, М. Кузмин, О. Мандельштам. Петербургское объединение акмеистов и сочувствующих им именовалось «Цехом поэтов». Не мистика, а реальность, не символистские туманные образы, а живые, конкретные вещи и явления – так в краткой формулировке звучала эстетическая программа этого нового направления. В 1912 году под маркой петербургского «Цеха поэтов» вышла первая книга стихов Анны Ахматовой «Вечер». Книга открывалась предисловием Мих. Кузмина. О том, что «Цех поэтов» (в лице Н. Гумилева, С. Городецкого…) недоброжелательно реагировал на ее вторую книгу, Цветаева знала. Очевидно, читала она «Вечер» с особой пристальностью. А Мих. Кузмин писал в предисловии: «В Александрии существовало общество, члены которого для более острого и интенсивного наслаждения жизнью считали себя обреченными на смерть… Поэты же особенно должны иметь острую память любви и широко открытые глаза на весь милый, радостный и горестный мир…» Ахматова, полагал Кузмин, имеет такую «повышенную чувствительность», у нее есть «пониманье острого и непонятного значения вещей». Кузмин сравнивал тонкую поэтичность Ахматовой с другими поэтами: И. Эренбургом, О. Мандельштамом и – М. Цветаевой, которая, по его словам, ищет поэзию «в иронизирующем описании интимной, несколько демонстративно-обыденной жизни».

М. Цветаева в письме к Вере Эфрон от 11 июля 1912 года среди прочего отмечала: «Прочла рецензию в «Аполлоне» о моем втором сборнике. Интересно, что меня ругали пока только Городецкий и Гумилев, оба участники какого-то цеха. Будь я в цехе, они бы не ругались, но в цехе я не буду». Эта мимоходом оброненная фраза говорит о том, что юная Цветаева не собиралась присоединяться к каким-либо «течениям».

И Марина Цветаева, уже переросшая этап своих «детски-мемуарных» стихов, решает выпустить своеобразный индивидуальный манифест. Она пишет предисловие к своему сборнику «Из двух книг».

Манифесту предпослан эпиграф – последняя строфа уже упоминавшегося стихотворения «Литературным прокурорам», завершавшего «Волшебный фонарь»: «Для того я (в проявленном – сила) / Все родное на суд отдаю, / Чтобы молодость вечно хранила / Беспокойную юность мою». И далее – страстный призыв:

«Все это было. Мои стихи – дневник, моя поэзия – поэзия собственных имен.

Все мы пройдем. Через пятьдесят лет все мы будем в земле. Будут новые лица под вечным небом. И мне хочется крикнуть всем еще живым:

Пишите, пишите больше! Закрепляйте каждое мгновение, каждый жест, каждый вздох! Но не только жест – и форму руки, его кинувшей; не только вздох – и вырез губ, с которых он, легкий, слетел.

Не презирайте «внешнего»! Цвет ваших глаз так же важен, как их выражение; обивка дивана – не менее слов, на нем сказанных. Записывайте точнее! Нет ничего не важного! Говорите о своей комнате: высока она, или низка, и сколько в ней окон, и какие на них занавески, и есть ли ковер, и какие на нем цветы?..

Цвет ваших глаз и вашего абажура, разрезательный нож и узор на обоях, драгоценный камень на любимом кольце, – все это будет телом вашей оставленной в огромном мире бедной, бедной души.

    Москва, 16 января 1913 г., среда».

С одной стороны, этим предисловием Цветаева отстаивала право писать так и о том, о чем писала и прежде, с другой стороны, она как бы присоединялась к основной мысли кузминского предисловия о поэтической «обостренности чувств».

Интересно, что сборник «Из двух книг» критикой был встречен благожелательно. Петр Перцов отметил тонкое изображение Цветаевой различных сторон домашней жизни («Новое время. Илл. Приложение», 1913, 20 апреля). З. Бухарова обратила внимание на характерную «дневниковость» поэтического сборника, написанного к тому же талантливо, красочно, самобытно (газета «Россия», Пб., 1913, 20 апреля). Владимир Нарбут (участник «Цеха поэтов», один из активных апологетов акмеизма!) высказался по поводу книги Цветаевой почти пророчески: «Можно почти что верить, что появится писательница, которая скажет о себе – о женщине – всю правду, которая будет такая простая и понятная, как то, что Пушкин сказал о душе мужчины» (журнал «Вестник Европы», 1913, № 8).

С весны 1913 года начинается новый этап творческого развития Марины Цветаевой.

Юность. «Юношеские стихи»

(1913–1915)

После первых детско-отроческих книг развитие Марины Цветаевой-поэта было стремительным. Среди созданного в 1913–1915 годах, позднее объединенного в сборник «Юношеские стихи», – немало прекрасных по яркости стихотворений, соответствующих представлению о вполне зрелой Цветаевой. Ее лирическая героиня задумывается о смысле и радости жизни и неизбежности смерти, общается с поэтами и героями прошлого, говорит языком книжного романтизма и голосом грешницы-куртизанки. В стихах этого периода уже улавливается оттенок избранничества лирической героини. Однако книга «Юношеские стихи» не была издана при жизни автора, и, по существу, кроме узкого круга друзей, новую Цветаеву почти не знали…

Итак, весна 1913 года. Марина Цветаева завершила свои дела по подготовке и изданию сборника «Из двух книг». На задней странице этого сборника в каталоге издательства «Оле-Лукойе» указана как готовящаяся третья книга стихов Цветаевой – «Мария Башкирцева». Такая книга не выходила, но, несомненно, какое-то количество стихов, написанных в 1913–1915 годах, могло бы в нее войти. Влияние этой, дорогой для автора «тени» – Марии Башкирцевой, – можно увидеть в настойчивых, неоднократных обращениях Цветаевой к теме неизбежности смерти, трагедии факта смерти. Еще где-то в конце 1912 года (возможно, в дни очередной годовщины смерти Башкирцевой – 31 октября <1884>) написаны стихи «Он приблизился, крылатый, / И сомкнулись веки над сияньем глаз. / Пламенная – умерла ты / В самый тусклый час…» Первоначальное название этих стихов – «Смертный час Марии Башкирцевой». Сняв заголовок, Цветаева поставила это стихотворение первым, открывающим сборник «Юношеские стихи» (далее в «Юношеских стихах» идут три раздела, по годам – «1913», «1914», «1915» – и поэма «Чародей»).

Марина Цветаева с дочерью Алей (Ариадной Эфрон). 1916 г.

«Мама была среднего, скорее невысокого, роста, с правильными, четко вырезанными, но не резкими чертами лица. Нос у нее был прямой, с небольшой горбинкой и красивыми, выразительными ноздрями, именно выразительными, особенно хорошо выражавшими и гнев, и презрение…»

    (Ариадна Эфрон «Попытка записей о маме»)

Мыслью о неизбежности и ужасе конца всякой человеческой жизни пронизано и стихотворение «Посвящаю эти строки…», написанное Цветаевой весной в Москве и открывающее раздел 1913 года в «Юношеских стихах»:

Знаю! – Все сгорит дотла!
И не приютит могила
Ничего, что я любила,
Чем жила.

Мотивы этого стихотворения перекликаются с некоторыми строками Предисловия к «Дневнику» Марии Башкирцевой.

Во второй половине апреля 1913 года Цветаева с семьей уехала в Крым, в Коктебель… Четыре летних месяца счастливой жизни, которые уже никогда не повторятся. В это лето в Коктебеле написан ряд замечательных стихов.

И может быть, по некоторому контрасту с безоблачным бытом тех дней, под вечный шум вечного моря, в стихах вновь звучат мотивы о конечности всякой человеческой жизни. Об этом – и отброшенная, но сохранившаяся в первоначальном варианте стихотворения «Идешь, на меня похожий…» строфа: «Я вечности не приемлю! / Зачем меня погребли? / Я так не хотела в землю / С любимой моей земли!» Этот эмоциональный, на высокой ноте выкрик Цветаева исключила из окончательного текста стихотворения. Стихотворение обрело более сдержанный, умиротворенный характер обращения к будущим читателям, потомкам. Это стихотворение, «Идешь, на меня похожий…», написанное 3 мая, стало первым по времени в серии стихов, созданных Цветаевой в Крыму в 1913 году.

Идешь, на меня похожий,
Глаза устремляя вниз,
Я их опускала – тоже!
Прохожий, остановись!
Прочти – слепоты куриной
И маков набрав букет, —
Что звали меня Мариной
И сколько мне было лет.

Лишь в третьей строфе выясняется, что голос автора раздается из могилы, а прочесть имя Марины и «сколько мне было лет» прохожему предлагается, очевидно, на могильном памятнике. В стихотворении появляется образ «прохожего» – другого человека, идущего «мне» на смену, олицетворяющего образ постоянно обновляемого вечного мира. «Прохожий», обласканный золотом солнечных лучей («Как луч тебя освещает / Ты весь в золотой пыли…»), собирающий «букет» цветов куриной слепоты и маков, очевидно, находится в умиротворенном состоянии. Загробный голос не разрушает эту умиротворенность:

Не думай, что здесь – могила,
Что я появлюсь грозя…

<…>

– И пусть тебя не смущает
Мой голос из-под земли.