Возвращение

Возвращение
Владимир Бригинец

Проснувшись рано утром Том Андерс осознал, что его жизнь – это всего-лишь иллюзия. Вокруг пустые, незнакомые лица, а грань между сном и реальностью окончательно размыта. Он пытается вспомнить самого себя, старается найти дорогу домой, но все сильнее проваливается в пучину безысходности и абсурда.

В оформлении обложки использован шаблон из бесплатного архива приложения для смартфонов CANVA. Авторы шаблонов не указаны.

Canva – кросс-платформенный сервис для графического дизайна, основанный в 2012 году. Создание изображений в сервисе строится на принципе перетаскивания готовых элементов и варьировании изменяемых шаблонов. Графический редактор даёт доступ к встроенной библиотеке шаблонов, стоковых фотографий, иллюстраций и шрифтов. Сервис адресован как рядовым пользователям, так и профессионалам дизайна и цифрового маркетинга[1] (https://ru.wikipedia.org/wiki/Canva). На платформе можно создавать как изображения для публикации в интернете, так и макеты для полиграфической продукции. (прим. Википедия)

Глава 1. Важно только то, что ты чувствуешь

1.

Играла странная музыка. По улице несли гроб. Похоронная колонна корявым, шатающимся из стороны в сторону строем проследовала мимо моего спящего тела. Все участники этой унылой процессии были облачены в черную, траурную одежду, и только у некоторых просматривались белые воротнички.

Кого хоронят? Меня? Или это был кто-то другой?

Скорее всего кто-то другой.

Пробудившись, я медленно открыл глаза, вдохнул свежего, уличного воздуха и поднялся с лавочки. На подмостки рухнула пустая бутылка. Разбилась вдребезги. Мне показалось, что неловким жестом я привлек ненужное внимание участников шествия, однако это было не так. Люди проходили мимо, устремив взгляды в пол.

Оно и к лучшему. Их надменные, скорбные лица были мне настолько противны, насколько это вообще возможно. Они просто плелись вслед за гробом, водруженным на плечи шестерым крепким мужчинам.

Вчера всё было иначе. Было гораздо веселее. Мы пили портвейн и курили какой-то дешевый табак, привезенный Руфусом из дальних стран. Да и пошло оно всё к черту. Сейчас очень сильно болит голова и во рту стоит какой-то мерзкий привкус резины.

Я закутался в свой рваный коричневый пиджак, обмотал горло красным пушистым шарфом и некоторое время наблюдал, как унылая колонна проплывает мимо меня. Потом я представил себя на месте покойника. Лежу себе в обитом бархатом ящике, сложил руки на груди, весь такой нарядный, довольный, помолодевший. Люди скорбят по мне, тянут свои потные руки в мою сторону, но мне не хочется их пожимать. Довольно с меня подобных действий. В день похорон будьте добры – оставьте меня в покое.

Кто вообще сказал, что мне хотелось бы уйти под звуки такого корявого оркестра, участники которого совершенно не попадают в ноты, а некоторые из них даже не стараются этого сделать. Они идут позади всех, чеканя шаг лакированными туфлями по мостовой. Звук такой противный, такой громкий, что хочется выть. Вот и завыл бы, лежа в ящике. Завыл, а все эти люди завыли бы вместе со мной. Так мы бы и шли, воя, подобно раненым животным.

Я поднялся с лавочки, засунул руки в карманы брюк и пошел следом за колонной.

Осенний воздух был невероятно свеж. Раннее утро. От воды поднимается медленный пар, и пахнет орхидеями. Крыши домов еще не успели принять солнечные лучи, старательно протискивающиеся сквозь свинцовую завесу туч. Мне кажется, я плыл среди всего этого великолепия, сам того не замечая. Все мы плывем на волнах блаженства, даже не подозревая о том, что представляем собой частичку мира, крохотную молекулу, без которой мозаика была бы не завершена. Вот и я, подобно кусочку мозаики, просто искал, куда бы приткнуться, чтобы получилось хорошо.

Потом один из трубачей попросил у меня закурить. Мне пришлось его огорчить, сказав, что не ношу с собой папирос. Он уныло опустил глаза и, казалось, напрочь лишился желания участвовать в шествии. Его толстые щеки то и дело подпрыгивали при каждом шаге, создавая комичное впечатление о своем владельце.

Так мы и брели по узким городским улочкам долгое время. Добравшись до кладбища, где гроб уже поджидали могильщики, колонна рассосалась – люди обступили яму и пристально следили за каждым движением рук двух не выспавшихся молодчиков, ловко опустивших гроб в могилу и закидавших его сырой землей. Вновь играла музыка, сквозь которую слышались вопли убитых горем женщин. Маленькие дети, которых непонятно для чего притащили сюда в такую рань, принялись играть в салочки, бегая от одной надгробной плиты к другой, а я просто стоял в стороне, иногда поглядывая на лица всех этих людей, пришедших сюда в скорби.

Потом я отправился к Руфусу, чтобы попросить у него немного чудесного заморского табака, от которого во рту вязало. Он жил неподалеку, и к моему приходу развешивал постиранное белье на веревку, натянутую меж двух столбов во дворе дома.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – справился он о моем здоровье.

– Как обычно. – Я улыбнулся своей небритой физиономией. – Можно одолжить у тебя того странного табака?

– Увы, друг мой, вчера мы его прикончили.

Он тоже улыбался, только выглядело это более естественно.

– Может, хочешь кофе? – поинтересовался Руфус. – Марта сварила отличный кофе…

– Как я оказался на этой лавочке, у фонтана? – перебил его я.

– Ты вчера куда-то пропал. Вернее, ты сказал, что пойдешь домой, и ушел. Видимо, до дома ты не добрался.

– Жанна будет злиться.

– Она точно тебя прикончит.

– Она точно меня прикончит, – повторил я вслед за другом, впившись глазами в одну точку. – И что мне делать?

– Ничего. По-моему, вам пора разводиться, друг мой.

– Но у нее никого нет, кроме меня. – Я помог Руфусу повесить пару рубашек. – Как же я могу ее оставить?

– Она справится, за себя лучше волнуйся.

– И то верно. – Я чихнул. Воздух был чересчур свеж. – Сейчас бы закурить, а нету.

После этого ноги потащили меня домой. К жене.

Она еще спала.

Дом у нас был старый, двухэтажный. Район тоже оставлял желать лучшего, однако после войны весь город пребывал в каком-то странном состоянии.

Я повесил свои вещи на спинку стула, умылся в тазу холодной водой, после чего забрался под одеяло к жене.

– Ты такая теплая, – прошептал я, стараясь прижаться к ней всем телом.

– Мне нужен развод.

Слова ужалили меня в самое сердце. Не то чтобы я не ожидал чего-то подобного, но все же мы вечно откладываем важные разговоры на потом, совершенно забывая о том, что завтрашний день имеет свойство становиться сегодняшним. Именно по этой причине Жанна вмиг показалась мне слишком серьезной.

– В стране кризис, дорогая, как ты можешь думать о разводе в такое нелегкое для всех нас время?

– Перестань ерничать, Том! Ты прекрасно знаешь, что так дальше жить нельзя.

Она поднялась с кровати, накинула халат, после чего закурила папиросу.

– Отпусти меня, пожалуйста! – Ее глаза выглядели грустными. В них не было больше ни капельки любви ко мне, к этому дому, к этой жизни.

Я уткнулся лицом в подушку, захотел закричать на весь дом, но испугался, что охрипну. Жанна выпускала изо рта клубы едкого дыма и пристально наблюдала за моими движениями.

– Это уже край, Том. Финал. Дальше ничего не будет, понимаешь?

– Как-то не очень.

– А ты попробуй трезво взглянуть на всю эту ситуацию, хотя бы раз в жизни. – Она была сердита, даже слишком.

– Я сегодня видел, как по улице несли гроб. Знаешь, о чем я подумал?

– Да.