Происки любви

Олеся открыла глаза и с жадным любопытством посмотрела вниз, в иллюминатор. Москва, долгожданная манящая фантастическая Москва, стремительно приближалась.

Она с облегчением вздохнула. Томительная постоянная ненависть, измучившая её за все эти годы, да что там говорить, за добрых два десятка лет, наконец-то отступила, ушла куда-то вглубь и теперь, надо полагать, вообще вскоре исчезнет.

Олеся, нервничая, достала косметичку, пудреницу, срочно занялась макияжем. Не хватало ещё, чтобы Валерий увидел её заспанное отёкшее лицо. Это после трёхмесячной-то разлуки!..

С Валерием Олеся познакомилась случайно, когда отдыхала на Иссык-Куле ещё пару лет назад. Какое-то время они скупо переписывались, вернее, обменивались открытками, а в этом году так удачно получилось, что он приехал в Тараз в долгосрочную командировку и, конечно, тут же разыскал её. Спустя два дня после этого события Олеся собрала вещи и решительно, несмотря на протесты матери и негодование бабушки, перебралась к нему на съёмную квартиру.

Они прожили вместе почти полгода. Выйти за него замуж он ей ни разу не предложил, но Олеся и так была счастлива. Работала она теперь в два раза меньше, поскольку Валерий взял на себя все её расходы, и вообще, с её точки зрения, жили они расчудесно, смотрели бесконечное количество фильмов на видео, энергично и подолгу занимались сексом, гордо прогуливались по центру.

Она очень изменилась за это время. От запуганной, стыдящейся собственной тени девушки, которая почти два года после изнасилования боялась высунуться на улицу, не осталось и следа. Напялив на себя самые модные тряпки, какие только можно было достать в городе, она шествовала по бульвару, как манекенщица по подиуму, – вызывающе выпрямив спину и приподняв подбородок.

От этих регулярных выходов в местный свет каждый получал свои дивиденды: Олеся наслаждалась завистливыми взглядами бывших одноклассниц и ревнивыми – одноклассников, а Валерию явно импонировала их обращавшая на себя внимание разница в возрасте: ему было почти сорок, притом выглядел он несколько старше, а Олесе недавно исполнилось двадцать два, но была она миниатюрная, тоненькая, и больше семнадцати ей никто не давал.

При этом Олесю почти никогда не оставляло ощущение, что эта жизнь, которую она ведёт, так или иначе явление временное. Она была уверена про себя, что не должна здесь жить, что не для того отпущена ей радость бытия, чтобы она осуществляла это самое бытие в унылом местечке под названием Тараз.

Когда-то, тысячелетия назад, здесь проходил знаменитый Шёлковый путь, бурлила красочная загадочная жизнь, теперь же решительно ничего не напоминало о былой славе городка. Однообразные бездарные постройки советских времён – вот всё, что окружало Олесю с момента её рождения.

Мама, школьная учительница, фанатично преданная русской литературе, назвала её в честь купринской героини, и Олеся, подспудно испытывая почти что родственную симпатию к своей литературной тёзке, так же как и она, остро переживала своё одиночество в этом, нелюбимом ею мире.

Она знала наизусть каждый звук в округе и мучалась от набившей оскомину монотонной палитры этих звуков. Нельзя сказать, что она ненавидела свой город, по своему она даже любила его. Но она от души ненавидела своё сильно затянувшееся пребывание в этом городе. По большому счёту всё это время она вовсе не жила, она просто ждала и терпела. Поэтому Валерий подвернулся ей как нельзя более вовремя. Она давным-давно созрела для него.

Олеся мечтала родить ему ребёнка, но он по разным и вроде бы весомым причинам отказывался, логично доказывал ей безусловную неразумность этой затеи, она слушала, соглашалась, иногда немножко плакала, но быстро утешалась – то ли в силу жизнерадостного, открытого характера, то ли просто в силу прущей из всех пор легкомысленной своей молодости.

Полгода, однако, пролетели быстро, и Валерий вернулся в Москву, где проживал вдвоём с мамой в неведомом районе Строгино. Перед отъездом он подолгу не вылезал из постели, рассуждал об отношениях между полами, обещал Олесе вызвать её к себе, как только подробно переговорит с мамой на эту тему.

Она всё ждала, шла неделя за неделей, Валерий в редких телефонных разговорах объяснял, что ещё не время, отпуск, ремонт, командировка, болезнь и прочее, она расстраивалась, переживала, опять горько плакала, но всё ждала – и вот наконец счастливо дождалась, что-то там созрело, поменялось, он её позвал, она тут же сорвалась, помчалась, купила билет на давно сэкономленные и тщательно запрятанные деньги, объявила матери, что всё решилось, она выходит замуж, и теперь летела, сладко и томительно предвкушая новую, с каждой секундой всё более укрупняющуюся, несущуюся снизу навстречу ей жизнь.

Глава пятая

Аэропорт

Присно, вчера и ныне
по склону движемся мы.
Смерть – это только равнины.
Жизнь – холмы, холмы.

    И. Бродский

Гордин с удовольствием вёл свой, трёхлетней давности «Форд-Таурус», купленный в прошлом году. Наконец-то после пятидесяти пяти лет жизни он впервые ездил на хорошей машине и наслаждался этим необычайно. Правда, с её приобретением возник целый ряд новых, ранее не волновавших его проблем. Тут же замаячила угроза возможного угона, грабежа и, соответственно, возникла необходимость, помимо страховки, обзавестись для большей безопасности гаражом, который нужно было не просто купить и перевезти, а ещё найти для него подходящее место, что было отнюдь не легко в центре города, получить на это место в соответствующих инстанциях соответствующее разрешение и тому подобное.

И опять-таки Люба с её счастливой энергией избавляла его от большинства этих бесконечных и почти неразрешимых, как ему представлялось, для обычного смертного задач. И как-то сам собой и гараж находился, и место для него было удачное, и требуемая документация возникала в специально заведённой по этому случаю кожаной зелёной папке.

Хорошо бы Люба уже вернулась!

Не вовремя она застряла на этих чёртовых Сейшелах, что-то там новое раскручивает! Некому даже рассказать об этом треклятом Аптекареве, вылить накопившееся раздражение.

За отсутствием жены Гордин вначале выплеснул всю свою ненависть к толстосуму на бедного Юру, а потом тут же без перехода перескочил на их фильм. Он понял, что остановка картины в определённом смысле даже играет им на руку, так как возникла редкая возможность заново всё осмыслить, и, в частности, сегодня, во время просмотра, ему пришла в голову идея, что можно улучшить, к счастью, ещё не отснятый финал. Для этого надо внести некоторые изменения в ряд сцен, а одну сцену – объяснения Сани с его одноклассницей Мариной, влюблённой в него с детских лет, – переписать полностью.

Гордин с пылом-жаром выкладывал соавтору свои соображения, совершенно не замечая того, что тот всю дорогу отмалчивался, явно пытаясь перевести разговор на другую тему. Было очевидно, что никакого энтузиазма идея переработки финала у Федорина не вызывала.

Только перед самым аэропортом Юра наконец решился прервать друга.

– Слушай, Вить, – медленно протирая очки, начал он. – Давай про картину попозже поговорим. Я хочу, чтобы ты меня сейчас выслушал. Помнишь, я три года назад был на фестивале в Каире?

– Ну, помню, – недовольно протянул Виктор.

– И я тогда по твоей просьбе позвонил Алле и встретился с ней, подарки ей от вас с Людмилой передавал…

– Я знаю, и что же?

Виктор оторвался от дороги и недоумённо покосился на Федорина.

– В общем, она была очень несчастна, отношения с мужем были ужасные, она совершенно не понимала, как жить, чем жить. Короче, я почти весь фестиваль тогда провёл с Аллой.

– В каком смысле? – насторожился Гордин.

Разговор начал недвусмысленно походить на исповедь, и ему это определённо не нравилось. Только было начавшая вновь выравниваться жизнь опять начинала подозрительно напоминать американские горки.

– В самом прямом, – отчаянно сказал Юра. – Каждую свободную минуту, как только она могла вырваться из дома, мы были вместе. Я был для неё такой отдушиной, понимаешь?..

– И что же ты с ней делал в роли отдушины? – не выдержал Виктор.

– Витя, пойми правильно. В конце концов, она взрослая женщина…

– Слушай, не тяни, а?! Что ты мне голову морочишь! Подожди!..

Они подъехали к аэропорту. Гордин открыл окно, заплатил за въезд, молча запарковал машину, выключил мотор и только тогда резко повернулся:

– Говори прямо, что там у вас произошло?

Юра наконец-то завершил безмолвную процедуру тщательного протирания очков, водрузил их обратно на свой мясистый нос и в свою очередь развернулся к Виктору. Глаза его сквозь очковые стёкла были огромными и серьёзными.

– Ничего особенного, – прокашлявшись, сказал он. – Я же Алку знаю с детства, можно сказать, вместе с тобой её растил, наблюдал. А тут вдруг взрослая замужняя женщина. И несчастная к тому же. И… В общем, я вернулся в Москву, тогда и позвонил ей. Вернее, она сначала позвонила. Впрочем, сейчас это уже не имеет никакого значения. Короче, я через два месяца купил тур в Египет и опять полетел к ней…

– Так… – зачем-то сказал Виктор. – Ну и…

– Ну и опять мы были вместе. Я к ней за эти три года восемь раз летал…

Наступила нехорошая пауза.

Ни тот ни другой не очень понимали, что теперь следует говорить или делать. Оба внимательно следили за невесть как залетевшей в салон мухой, с противным жужжанием перепархивавшей с руля на лобовое стекло и обратно.

– Хорош друг… – в конце концов горько произнёс Гордин, пытаясь осознать обрушившуюся на него новость. – Вот, значит, на что ты все деньги тратил! – И он метким ударом кровожадно уничтожил надоевшую донельзя муху. – А я-то всё диву давался, куда они у тебя улетают, сколько ни зарабатываешь, а всё денег нет…

Он с отвращением счистил останки мухи с ладони правой руки.

– И всё это время ты, скотина, молчал!..