Писатели и стукачи

«Так что же – Булгаков симпатизировал советскому фашизму? Отчасти – безусловно».

Здесь Радзиховский словно бы вторит Быкову. То есть совсем наоборот – скорее всего, Быков начитался Радзиховского, восприняв его откровения как свои собственные, за исключением слишком уж резкого обвинения в симпатиях к фашизму.

В чём же причина оголтелых выпадов известных журналистов против покойного писателя. Единственное объяснение в том, что Радзиховский и Быков жестоко обижены Булгаковым. Презрительное отношение писателя к швондерам и берлиозам не могло не вызвать с их стороны ответной уничижительной реакции. По существу, и лекция Быкова, и статья Радзиховского – это ни что иное, как донос, донос на покойного писателя.

Надо сказать, не только Быков и Радзиховский пытались разгадать «внутреннюю сущность» Михаила Афанасьевича. Кому из литераторов не интересно, почему стал так интересен публике, так популярен их собрат – в отличие от них самих, не так чтобы очень знаменитых. Вот и Эдуард Лимонов предпринял попытку разобраться в творчестве Булгакова:

«В "Мастере и Маргарите" обыватель с его бутылью подсолнечного масла, с его ЖЭКами… и обывательскими кальсонами. Эти кальсоны и масло преобладают и тянут вниз и Понтия Пилата, и Воланда, и Христа. С задачей создать шедевр – роман высокого штиля – Булгаков не справился, создал роман низкого, сродни "Золотому теленку"… «Собачье сердце» – достаточно гнусный антипролетарский памфлет. В известном смысле эта вещь может быть сравнима с антисемитскими памфлетами Селина… Результат общей деятельности Булгакова-литератора неутешительный: это большой кусок мяса искусства – «Белая гвардия» и несколько жирных и жилистых довесков к нему».

Стоит прочитать эти откровения, как пропадает всякое желание спорить с автором. Пожалуй, можно сразу огласить диагноз. Что тут поделать, ну, не удостоился Лимонов той любви, которую по праву заслужил Булгаков! Тогда зачем же охаивать то, подобное чему по силе воздействия на читателя создать так и не сумел? Впрочем, о Ван Гоге он удивительно точно написал, однако и тут не удержался и обозвал художника «чистым идиотом». Ну до чего ж приятно пнуть ногой покойника!

А начались нападки на Булгакова ещё при его жизни, в 1926 году, после премьеры спектакля по пьесе «Дни Турбиных». В московской газете появилась статья с таким названием – «Куда идёт МХАТ? Рабочие Хамовников о пьесе Булгакова»:

«Расширенный пленум рабкоров Хамовнического района (больше 600 человек) вынес резолюцию, в которой заявляет, что пленум считает общественным долгом рабкора присоединить свой резкий голос протеста к общему возмущению постановкой на сцене советского театра пьесы Булгакова "Дни Турбиных". В этой резолюции пленум, целиком соглашаясь и поддерживая точку зрения газет "Правда", "Рабочая Москва" и "Комсомольская правда", разоблачивших истинную природу пьесы, расценивает эту постановку как идейную вылазку обывателя и мещанина, как общественную демонстрацию в защиту своих обывательских прав».

Далее в статье цитируется отрывок из этой резолюции:

«Оставляя в стороне вопрос о сущности пьесы, выставляющей белую гвардию в выгодном для неё освещении, пьесы лживой и клеветнической, контрабандой прошедшей на советскую сцену, пленум выражает крайнее удивление дирекции МХАТ, принявшей её к постановке, и даже, – в очевидном стремлении угодить автору и, следовательно, части публики, на которую рассчитана пьеса, – изменившей своим традициям, изменившей обязательной для каждого театра художественной правде… Мы требуем у работников театра категорического ответа на все вопросы, поставленные перед ними нашей прессой. Мы ожидаем от них искреннего заявления об отмежевании коллектива театра от спектакля, компрометирующего советский театр. От имени десятков тысяч рабочих Хамовнического района мы спрашиваем МХАТ: куда идёт театр – вправо и назад, или влево и вперёд?»

Да, это вам не какая-нибудь рецензия на спектакль по принципу «нравится – не нравится», это уже политический донос. Но если по поводу действий руководства театра лишь выражено удивление, то автору достаётся по первое число. Тут и «клевета», и «контрабанда», но самое главное – спектакль расценивается как «идейная вылазка обывателя и мещанина». Слава богу, не дошло до более жёстких обвинений.

Вторил рабкорам и Владимир Блюм в статье о пьесах Булгакова «Зойкина квартира» и «Багровый остров»: «Всё это показывает, что на фронте искусства буржуазия захватила ряд важных командных высот».

Не менее категоричен Виктор Шкловский, хотя в своих упрёках обходился без экскурсов в идеологию. Вот фрагмент из его статьи, опубликованной в мае 1926 года и посвящённой повести Булгакова «Роковые яйца»:

«Как пишет Михаил Булгаков? Он берет вещь старого писателя, не изменяя строения и переменяя тему. Так шоферы пели вместо "Ямщик, не гони лошадей" – "Шофер, не меняй скоростей". Как это сделано? Это сделано из Уэллса… Я не хочу доказывать, что Михаил Булгаков плагиатор. Нет, он способный малый, похищающий "Пищу богов" для малых дел. Успех Михаила Булгакова – успех вовремя приведенной цитаты».

Как видим, известный литературовед ради красного словца готов высмеять даже своего приятеля. Однако каково было Булгакову читать такие строки?

Если словоохотливого Шкловского всерьёз немногие воспринимали, то мнение наркома Луначарского о пьесе «Дни Турбиных» могло поставить крест на карьере литератора:

«Я считаю Булгакова очень талантливым человеком, но эта его пьеса исключительно бездарна, за исключением более или менее живой сцены увоза гетмана. Все остальное либо военная суета, либо необыкновенно заурядные, туповатые, тусклые картины никому не нужной обывательщины».

Своеобразное понимание искусства у наркома просвещения – видимо, сторонник латинизации русского алфавита намерен был радикально реформировать театр, поэтому и приветствовал спектакли, поставленные Мейерхольдом. Поэтому и настаивал на том, что чеховские «"Три сестры" и их сорок тысяч братьев должны, конечно, быть заколочены в гроб». Тем временем Мейерхольд, ругая спектакль, утверждал, что, если бы пьесу отдали ему, он поставил бы её «так, как нужно советской общественности, а не автору».

Хор возмущённых критиков с каждым днём звучал всё громче. Будущий руководитель Главреперткома Осаф Литовский, активист РАППа Александр Орлинский (Крипс), публицист Эммануил Бескин, критик Витольд Ашмарин (Ахрамович)… – жена Булгакова составила список врагов Михаила Афанасьевича, в котором было несколько десятков фамилий.

Даже руководитель Камерного театра Александр Таиров не удержался от того, чтобы пнуть Булгакова:

«"Белая гвардия" МХАТа контрреволюционна, – не благодаря политически слащавому отношению к нашим классовым врагам, а за ее мещанскую сущность, за специфический вульгарный привкус под Чехова».

Но самым яростным критиком пьесы «Дни Турбиных» был поэт Александр Безыменский, брат которого погиб в Крыму:

«Я не видел уважения к памяти моего брата в пьесе, которую вы играете. Я не видел уважения к памяти тысяч коммунистов, растерзанных благородными Турбиными… Я видел только воспевание моего классового врага искажением исторической, а, следовательно, и художественной правды… Я ничего не говорю против автора пьесы, Булгакова, который чем был, тем и останется: новобуржуазным отродьем, брызжущим отравленной, но бессильной слюной на рабочий класс и его коммунистические идеалы. Но вы, Художественный театр, вы ? другое дело…»

Драматург Билль-Белоцерковский, почувствовав в Булгакове идейного противника и опаснейшего конкурента, потребовал запретить мхатовский спектакль. Аналогичной позиции придерживался и Всеволод Вишневский. Вот о чём он писал Зинаиде Райх в 1932 году:

«За делами спектакля надо видеть более высокие требования политики партии… "Самоубийца" при всех формальных достоинствах пьесы – ни черта не дает. Безнаказанный памфлет против Сов. власти. И будет полезно разгромить его, как и «Дни Турбиных»… Я болен поисками, мне надо писать, кричать, давить пьесы Эрдмана и Булгакова, бить в ярость».

Апофеозом этого критиканского шабаша стал «Суд над „Белой гвардией“», состоявшийся через несколько дней после премьеры спектакля «Дни Турбиных».

Булгакову повезло – пьеса в постановке Художественного театра понравилась Сталину, он был на спектакле много раз. Поэтому вождь и не давал в обиду талантливого драматурга до поры до времени. Теперь же вряд ли найдётся облечённый властью человек, который сможет защитить от оскорблений память покойного писателя.

Глава 21. Сомневающийся человек

После смерти Андрея Платонова в 1951 году Союз писателей СССР образовал комиссию по его литературному наследию. В память о Платонове было решено издать книгу его избранных произведений. Рукопись поступила в издательство «Советский писатель», а далее, как и полагается, её направили на отзыв рецензентам. Вот как аргументировал свои возражения против публикации одни из законодателей военной прозы 50-70-х годов Александр Чаковский:

«Если на произведениях Платонова довоенного периода лежит печатать дарования, хотя и скорбного и заблуждающегося, то военные рассказы и очерки (о событиях, которые требовали от писателя горячего сердца, высоких гражданских чувств) свидетельствуют о бессилии писателя».

В качестве примера этого бессилия Чаковский приводит ключевой эпизод рассказа «Одухотворенные люди»:

«Герои Платонова останавливают своими телами танки, только внешне повторяют легендарный подвиг. У платоновских героев не могло оказаться внутренних сил для осознанного самопожертвования».

Казалось бы, эту рецензию нельзя квалифицировать как донос. Обласканный властью беллетрист просто выражает мнение о прозе человека, с которым был когда-то дружен. Увы, так и не понял Андрей Платонович за тридцать лет занятий литературой, что писать требуется по шаблону, согласно чётко сформулированным установкам партии – именно за такой роман Чаковский получил Сталинскую премию. Ну а Платонов всё хотел писать по-своему! Что уж совсем прискорбно, читателям такая проза оказалась по душе, поэтому и необходимо дать его творчеству строгую оценку, не забывая при этом, конечно, о себе – по сути, даже мёртвый Платонов оставался конкурентом для Чаковского. И всё же одно дело, если ты критикуешь писателя в приватном разговоре, и совсем другое, когда, мягко говоря, неубедительные аргументы против публикации содержатся в официальном отзыве.

Сам Андрей Платонов тоже не один раз выражал недовольство тем, как пишут некоторые из его коллег. В апреле 1945 года в НКГБ поступила донесение, где в основном речь идёт о психологическом состоянии Платонова. Судя по всему, писал человек, входивший в ближайшее окружение писателя:

«Неделю назад Андрей Платонов позвонил ко мне по телефону и высказал желание повидаться… Тяжелое впечатление производил надрыв, с которым Платонов рассказывал о себе, о своей семейной жизни, о своих неудачах в литературе… Жизнь он воспринимает как страдание, как бесплодную борьбу с человеческой грубостью и гонение на свободную мысль. Эти жалобы чередуются у него с повышенной самооценкой, с презрительной оценкой всех его литературных собратий».

Однако всему есть объяснение. Писатель не смог бы написать ничего стоящего, если бы не верил в свой талант, возможно, даже в высокое своё предназначение. А недовольство литературными собратьями в его тогдашнем положении выглядит вполне естественно: многим из них повезло, несмотря на отсутствие таланта. Платонов же в писательской среде был провозглашён изгоем, поэтому его душевный надрыв имеет под собой основания:

«За что вы все меня преследуете?.. Товарищи, я знаю, преследуют из зависти. Редакторы – из трусости. Их корчит от испуга, когда я показываю истинную русскую душу, не препарированную всеми этими азбуками коммунизма. А ЦК за что меня преследует? А Политбюро? Вот, нашли себе врага в лице писателя Платонова! Тоже – какой страшный враг, пишет о страдании человека, о глубине его души. Будто так уж это страшно, что Платонова нужно травить в газетах, запрещать и снимать его рассказы, обрекать его на молчание и на недоедание? Несправедливо это и подло».

А между тем, его обвинения в адрес коллег и непогрешимого ЦК были справедливы. Достаточно вспомнить одного из гонителей Платонова, литературного критика Владимира Ермилова. Когда-то один из деятелей печально известной РАПП, затем главный редактор журнала «Красная новь», а в послевоенные годы под его началом оказалась «Литературная газета». Возможно, Ермилов завидовал таланту Платонова, чему подтверждением могу быть строки из его письма, направленного в сентябре 1939 году секретарю ЦК Жданову в связи с изданием сборника рассказов Платонова:

«Даже у таких людей, как В. Катаев, Е. Петров, Г. Мунблит, Я. Рыкачев, Е. Усиевич, Ф. Левин, имеется нечто вроде культа Платонова. Благоговеют перед ним».

Саму же книгу Ермилов охарактеризовал как вредную. Понятно, что сборник так и не выпустили в свет.

Однако травля Платонова началась задолго до письма Ермилова. Его предшественником в роли гонителя был Леонид Авербах, руководитель РАПП. В 1929 гожу в журнале «Октябрь» была опубликована его рецензия на рассказ Платонова «Усомнившийся Макар».

«В рассказе этом издевка над всем и ирония, одинаково скептическая по отношению к самым различным явлениям, свидетельствуют отнюдь не о глубине мировоззрения автора и пролетарской установке его сатиры… В чем же «усомнился» наш Макар? Он усомнился в главном и основном для борющегося пролетариата, и усомнился в этом Макар именно тогда, когда пролетариат в нашей стране вступил в последний и решительный бой с российским капитализмом, окончательно выбивая у него почву под ногами, ломая и переделывая его питательную среду… Рассказ Платонова – идеологическое отражение сопротивляющейся мелкобуржуазной стихии».

В своём обличительном пафосе Авербах по-своему был прав – раз партия дала установку на создание идейно выдержанных произведений, её необходимо выполнять. В правильности решений партии недопустимо сомневаться, а сомневающимся нет места среди признанных писателей. Этому принципу успешно следовали многие охранители литературного процесса.

Но в 1931 году случилась неприятность. По вине главного редактора в журнале «Красная новь» был напечатан рассказ Платонова «Впрок», поведавший читателям о бедственном положении в деревне. Сталин был возмущён таким «головотяпством» редакции журнала, опубликовавшей «рассказ агента наших врагов». Ответственный за «прокол» редактор «Красной нови» Канатчиков пытался оправдаться, каялся, решив загладить страшную вину своим доносом – будто бы по редакциям путешествует ещё один рассказ Платонова, который тоже по недосмотру могут напечатать. Покаяние не помогло – в журнале срочно сменили руководство, тогда-то и появился там Ермилов.

В борьбу с «классовым врагом» включился и один из лидеров РАПП Александр Фадеев, человек идейно подкованный, абсолютно убеждённый в своей правоте – даром, что в гражданскую войну был комиссаром полка на Дальнем Востоке. В статье, напечатанной всё в той же «Красной нови», он подверг жесточайшей критике Платонова:

«Всякий, знающий классовую борьбу в нашей деревне и участвовавший в ней, знает этот тип хитрого, пронырливого классового врага, знает, как часто пытается кулак надеть маску "душевного" бедняка, заботящегося за народ, "за всеобщую действительность". Подобного типа кулацкие агенты стремятся использовать и художественную литературу. Одним из кулацких агентов указанного типа является писатель Андрей Платонов, уже несколько лет разгуливающий по страницам советских журналов в маске "душевного бедняка", простоватого, беззлобного, юродивого, безобидного "усомнившегося Макара"».

Что было делать Андрею Платоновичу в этой ситуации? Предчувствую трагический конец, он попытался оправдаться, не знаю, то ли искренне, то ли надеясь, что своим письмом удастся ввести в заблуждение вождя:

«В журнале "Красная новь" напечатана моя повесть "Впрок"… Получилась действительно губительная работа, ибо ее только и можно истолковать во вред колхозному движению… Я увидел, что товарищи из РАППа – правы, что я заблудился и погибаю… Вся моя забота – в уменьшении вреда от моей прошлой литературной деятельности. Над этим я работаю с осени прошлого года, но теперь я должен удесятерить усилия, ибо единственный выход находится в такой работе, которая искупила бы вред от "Впрока"… Этим письмом я не надеюсь уменьшить гнусность "Впрока", но я хочу, чтобы вам было ясно, как смотрит на это дело виновник его – автор, и что он предпринимает для ликвидации своих ошибок».

Что характерно, в этом письме Платонов не заверяет вождя в своей личной преданности, не обещает написать то, что нужно Сталину и Политбюро – он всего лишь обещает работать над исправлением ошибок. Скорее всего, Платонов полагал, что всё же удастся наступить на горло собственной песне и написать что-то такое, что понравилось бы Сталину. Однако писать нечто угодливое, явно на заказ – это не всякому по силам. Не получилось ни у Платонова, ни у Булгакова.

Бенедикт Сарнов в своём четырёхтомнике «Сталин и писатели» выражает удивление, как так могло случиться, что «погибли в сталинских лагерях Мандельштам, Бабель, Пильняк, Артем Веселый», а вот Платонов почему-то уцелел: