Юная Кармен

– Запретный плод всегда слаще, – наполнила фотокор.

– В таком случае, назовите, хотя бы одного печатника, кто пил на крыше?

– К чему вы меня склоняете? Никогда стукачом не была и вам не советую, – резко осадила она. Цаль хотел было упрекнуть ее в дружбе с чекистами, но благоразумно сдержался, чтобы диалог не перерос в конфликт и взаимную неприязнь. Алла Константиновна попеняла.

– Пусть ваши сотрудницы не шастают под чужими окнами, радуются, что коровы не латают и лепешки сверху не бросают. Впрочем, с чего вы взяли, что пробка вылетела из моего окна?

– Потому, что окна из других кабинетов во двор не выходят. Светлана уверена, что брошена из вашего окна, Оно было раскрыто настежь, доносились веселые голоса и задорный смех. У нее сложилось впечатление, что вы отмечали какое-то приятное событие, пили вино, травили анекдоты…

– Прямо таки открытие и ежу понятно, что неприятные события не отмечают, – заметила Алла Константиновна – Окна были раскрыты из-за жары, имею право проветрить помещение. Или, по-вашему, я должна париться в духоте?

– Имеете право, но зачем бросать пробки, одна из них пролетела мимо, а вторая попала в женщину. И это в разгар рабочего дня, когда все трудятся в поте лица? Могли бы бросить пробки в урну для мусора.

– Спасибо за «мудрый» совет, я еще из ума не выжила, – усмехнулась фотокор. – Уборщица обнаружит пробки и сообщит редактору. Как, я после этого буду выглядеть? Зачем мне неприятности. Я настаиваю на том, что пробка могла скатиться на голову вашей изнеженной сотруднице с крыши?

– Откуда ей там взяться, ворона или сорока принесла?

– Не исключено!

– У вас в кабинете, почитай, что не день, то праздник, застолье, – упрекнул Цаль. – Если продолжите, не глядя, метать пробки, то есть риск, что и другие сотрудники типографии пострадают.

– Во-первых, легкая пробка – не кирпич, не может причинить боли и трамвы. Во-вторых, я не виновата, что у меня вредная для здоровья работа. Имею дело с химическими реактивами, а вино, особенно «Бахчисарайский фонтан» и Каберне выносят из организма радионуклиды и токсины. Вынуждена принимать для профилактики. И, в-третьих, с чего вы взяли, что бутылку сдуло ветром с подоконника моего кабинета? Свидетелей и доказательств нет. Как говорят: не пойман – не вор.

– Мне, что же сдать пробку эксперту-криминалисту? – заметил директор. – Хотя на ней могут быть отпечатки не только ваших пальцев, но и верстальщицы Светланы, других работниц и мои. Скандала тогда не оберешься. Информация дойдет до райкома партии, а там долго разбираться не станут, быстро сделают оргвыводы. Можете пострадать.

–Успокойтесь, мне никто и ничего не угрожает, а с вас могут снять стружку. За то, что сотрудницы нарушили правила техники безопасности, ходят без касок.

– Какие еще каски?! – удивился и возмутился Евгений. – У нас не строительно-монтажное управление, не стройплощадка, а типография, каски не обязательны.

– Все равно, – настояла на своем Алла Константиновна. – Неслучайно говорят, что береженного бог бережет. Обойдемся без голословных обвинений и ярлыков. Даже, если гипотетически предположить, что пробка выпала из моего окна, что невероятно, то прикажите своим сотрудникам не шастать под моим окном, не подслушивать чужие разговоры.

– Из ваших пояснений я сделал вывод, что пробка брошена из окна фотолаборатории, – констатировал директор.

– Это ваши досужие на грани клеветы домыслы Не отвлекайте меня от срочного дела, – твердо заявила фотокор, давая понять, что разговор закончен. «Женская логика непостижима, хоть кол на голове теши, а будет гнуть свою линию», – с досадой подумал Цаль и направил стопы к редактору.

– Юрий Павлович, поговорите с Аллой Константиновной, чтобы она впредь не бросала пробки от бутылок из окна, не травмировала моих сотрудниц, – попросил он. – Будь она моей подчиненной, то объявил бы выговор и лишил премии.

– Легко сказать, – с грустью заметил редактор. – У нее серьезные покровители в райкоме партии, райисполкоме и городском отделе КГБ, проблем не оберешься. С ней надо по-хорошему, ласково, чтобы не обиделась. Не наломать бы дров, чтобы не вышло боком.

Никто из сотрудников редакции, в том числе и автор этих строк, не сомневался, что пробка вылетела из окна фотолаборатории. А вот, кто, не глядя, выбросил ее в окно, устанавливать не стали.

Два первые этажа здания, расположенного на возвышенности рядом со школой и домом культуры, занимала типография, а на третьем находились кабинеты сотрудников редакции районной газеты «Слава труду». Среди творческих работников пьяниц, а тем более, алкоголиков, не было, но вино, особенно «Бахчисарайский фонтан», названный в честь знаменитой поэмы Александра Пушкина, посетившего Ханский дворец в 1820 году, почитали больше, чем водку, коньяк и другие ликероводочные напитки.

Неудивительно, ведь в городе в ту пору действовали два винзавода и почти в каждом совхозе и колхозе, где процветали виноградарство и садоводство, работали предприятия по производству вина и соков. Редко какая командировка на «Волге» с водителем Павлом за баранкой, не заканчивалась в дегустационном зале. Водитель с завистью поглядывал на участников пития, но эта пытка ему компенсировалась презентом на «посошок» – бутылкой марочного вина.

Корреспондент и фотокорреспондент, которые тогда, словно альпинисты, работали в связке, с пустыми руками домой не возвращались. К пишущей братии виноделы и, не только они, по понятным причинам, проявляли максимум внимания, радушия и гостеприимства. Печатное слово обладало магической силой, и каждый руководитель норовил увильнуть от стрел критики.

Для того, кто не смог избежать этой участи, последствия были суровые, так как на критику оперативно реагировали горкомы, райкомы партии, райисполкомы, комитеты народного контроля и правоохранительные органы. Особенно чиновники опасались неожиданных визитов офицеров ОБХСС, не говоря уже о сотрудниках КГБ.

Не помню, чтобы в крымской прессе и на ТВ трудовые коллективы или руководство знаменитых объединений «Массандра», «Магарач», «Новый Свет», «Золотая балка» подвергались критике. Даже в период горбачевской перестройки и всеобщей борьбы за трезвость и здоровый образ жизни, массовой вырубки виноградников, обошлось без громких скандалов.

Незадолго до ситуации с летучей пробкой, Алла Константиновна была приглашена на юбилей первого секретаря райкома партии Шапталы, где по заказу юбиляра сделала серию снимков с торжества. Сейчас бы это назвали фотосессией для пиара первого лица, хозяина района. После проявки снимков она развесила их в фотолаборатории и кабинете.

Когда туда заглянул редактор Юрий Павлович, то ощутил дискомфорт, как на заседании бюро райкома партии во главе Шапталой, который в годы оккупации полуострова фашистами командовал одним из партизанских отрядов. Он отличался твердым характером и крутым нравом, никто не желал попасть под горячую руку.

Редактор догадался, что фотокор вхожа в кабинет главного начальника, поэтому к ее поведению и поступкам относился снисходительно, прощал женские капризы. Кроме того, витали слухи, о ее дружбе с офицерами горотдела КГБ. Не исключено, ведь будучи опытной и сообразительной, она сама содействовали усилению своей значимости.

Когда директор типографии, рассказав редактору об инциденте с пробкой, попросил повлиять на фотокора, то Юрий Павлович лишь слегка пожурил:

– Алла Константиновна, постарайтесь, чтобы в фотолаборатории и кабинете не было лишней стеклотары, мало ли кто может заглянуть.

– Шеф, не волнуйтесь, проблем не возникнет, ситуация под контролем! – четко, по-военному ответила она. В какой-то мере редактор был ей обязан.

Еще до того, как я появился в редакции, к очередной районной партконференции был выпущен праздничный номер «Слава труду». На первой странице в красном цвете было напечатано: «Пламеннный привет делегатам партконференции!»

Утром Юрий Павлович взял в руки пахнущий свежей краской номер и обомлел. Увидел три буквы «н» в слове «пламенный» и подумал: «Не сносить мне головы». Накатил страх, засевший еще со времени сталинской эпохи, последние годы которой он тогда ощутил на себе. До начала конференции его вызвал на «ковер» секретарь райкома по идеологии, курирующий прессу и радио.

– Что же вы, Юрий Павлович, опытный журналист, не одну собаку в этом деле съели и допустили такую оплошность? Что о нас, коммунистах, люди подумают? Скажут, безграмотные, неучи, хоть ликбез и избы-читальни, как в двадцатые-тридцатые годы открывай, – обрушил секретарь залп вопросов. – Досадно, что накануне переназначения вас на должность редактора, такой прокол. Может кто-то специально свинью подложил, чтобы скомпрометировать? Так тогда поручим КГБ разобраться.

– Не надо никому ничего поручать, я сам несу персональную ответственность, – признался редактор и решил схитрить. – Не акцентируйте внимание на грамматической ошибке, суть не в ней. Мой творческий замысел состоял в том, чтобы третьей буквой «н» подчеркнуть, усилить пламенность привета. Почувствуйте протяженность, экспрессию звучания: пла-мен-н-ный. Звучит, как колокол и отзывается долгим эхом…

Идеолог догадался о его лукавстве и лишь заметил:

– Не ловчите, Юрий Павлович, я – стрелянный воробей, на мякине не проведешь, филолог по образованию. Эту оригинальную версию изложишь первому секретарю, он и решит, оставить в кресле редактора или перевести на менее ответственную должность.

– Не надо никуда меня переводить, – попросил редактор, серьезно озабоченный ситуацией.

По информации, которую я впоследствии почерпнул от сотрудников, Алла Константиновна замолвила за редактора слово. Он, даже простого, то есть без занесения в учетную карточку, выговора избежал. С той поры фотокор чувствовала себя «вольной художницей». Инцидент с пробкой благополучно разрешился, редактор из своего фонда выписал «пострадавшей» печатнице Светлане гонорар за перенесенные моральные страдания от удара пробкой по голове.

Отношение к тому, что журналисты прикладываются к горлышку, тогда, на закате брежневского застоя, который официально называли развитым социализмом, последней ступенькой перед входом в светлое здание коммунизма, было снисходительным. Главное, чтобы не напивались до чертиков, не устраивали семейные скандалы, не порочили звание члена КПСС.

Считали, что профессия журналиста сопряжена с принятием допинга, которым замещают вдохновение, творческое озарение, редко посещающее авторов. При этом часто, в качестве аргумента, ссылаясь на мистически мрачную поэму «Черный человек» приводят в пример поэта Сергея Есенина, который, якобы перед тем, как взять в руки перо, согревал душу вином или водкой. Убежден, что это навет, поскольку он употреблял не больше других поэтов и прозаиков.