Время красного дракона

Придорогин от пари воздержался. Он решил проверить Хитарова на сигнале парторга Маркина с автобазы, хотя не было никакого смысла проверять факты. Девяносто процентов из состава шоферов в автоколонне были спецпереселенцами, бывшими махновцами, эсерами. Поразительно, что на это никто не обратил внимания раньше. А если на каждый грузовик установить по пулемету, то получаются автотачанки похлеще махновских. Один пулемет уже найден. Выяснилось и связующее обстоятельство: начальник автобазы Андрей Иванович Сулимов бывал иногда в гостях у старика Меркульева, который спрятал пулемет в гробу. Меркульев пока еще не пойман, в бегах. Сулимов с ним бражничал. Сулимов – тип ущербный. В годы революции служил в бронеотряде левых эсеров, воевал на стороне красных, перешел в партию большевиков. Но и в большевиках продержался не так долго, был исключен из партии за великодержавный шовинизм: протестовал против передачи Башкирии города Белорецка. В партию Сулимов был принят вновь в 1928 году. Кабаков и направил его первым к Магнитной горе, чтобы он организовал питание и жилье для первостроителей. В общем магнитогорец № 1, так его называют. Но для чего же он сконцентрировал на автобазе махновцев?

Хитаров пообещал Придорогину:

– Разберемся, направим в автохозяйство комиссию, которую возглавит честный коммунист, умный человек.

– Кто это будет? – попытался уточнить сразу начальник НКВД.

– Голубицкий.

Придорогин не любил Голубицкого по трем причинам. Во-первых, он был свидетелем пьяной стрельбы на кладбище по суслику, по крестам. Во-вторых, у него была очень уж красивая жена. Даже более прекрасная, чем у Пушкова. Это унижало начальника милиции. И, в-третьих, самое главное: Голубицкого премировали легковой машиной эмкой. Придорогин ездил на развалюхе, чихающей и дымящей, бренчащей, как связка ржавых консервных банок. А какой-то жалкий технарь Голубицкий красовался по городу, будто миллионер. Если бы Голубицкого удалось арестовать, то машину можно было бы реквизировать для НКВД. Но доносы на Голубицкого не подтверждались. И за спиной этого удачливого и счастливого человека стояли слишком крупные фигуры – Завенягин, Орджоникидзе.

Голубицкий принял партийное поручение с неохотой, но отчет написал обстоятельный, объективный. Сулимов действительно формировал кадры автобазы по личным симпатиям к бывшим эсерам.

– А махновцы, што ли, не люди? – ерошился Сулимов.

Однако связь Андрея Ивановича Сулимова с местным казачеством не подтвердилась, Сулимов не любил казаков, считал их врагами советской власти. И первого же казака, у которого поселился еще в 1929 году, отправил в тюрьму, конфисковав у него оговором усадьбу и дом.

Секретарь партийной организации Маркин был злобным человеком, ни к чему не пригодным. В годы Гражданской войны он мародерствовал, был одно время в карательном отряде Самуила Цвиллинга, расстреливал оренбургских казаков, позднее потрошил нэпманов, раскулачивал крестьян, отличился в разоблачении троцкистов. Последние заслуги, однако, ценились весьма высоко. Охарактеризовать биографию Маркина отрицательно Голубицкий не решился. Он и сам был активным разоблачителем троцкистов.

Вожак магнитогорского комсомола Лева Рудницкий был в составе комиссии, которая проверяла автобазу. Рудницкий и Калмыков не присоединились к выводам председателя комиссии. В противовес Голубицкому они пришли к решению, что положением дел в автохозяйстве должен заниматься не горком партии, а НКВД. Хитарову пришлось согласиться с этим предложением. Он еще не знал хорошо ни города, ни людей. Единственном близким ему человеком из руководителей был Авраамий Завенягин, который находился в отъезде. Прокурор Соронин и начальник НКВД Придорогин начали арестовывать шоферов, слесарей, работников автобазы. Маркин обличал на очных ставках Сулимова, заведующего кабинетом кадров, начальников гаражей и мастерских. Махновцы держались на допросах стойко, отвечали следователям дерзко, с грубоватым народным юмором. Груздев спрашивал:

– Грицько, ты кем был в банде Махно?

– Конюхом.

– Мы заглянем в твое бандитское прошлое.

– Загляни мине у сраку, гражданин следователь.

В тюрьме махновцы сидели в разных камерах, небольшими группами; но непостижимыми путями поддерживали связь, сговаривались. Удался у них и сговор погубить Маркина. В один из дней они вдруг начали признаваться, что главным их вожаком был не Сулимов, а Маркин. Выездная военная коллегия разбираться не стала. Маркина арестовали и расстреляли вместе с махновцами. Сулимову дали десять лет.

У Придорогина в штате НКВД было всего 55–60 человек, им помогали 30 бригадмильцев, а в трудные дни подключались и бойцы пожарной части, и охрана исправительно-трудовой колонии Гейнемана, и тюремные надзиратели, часовые. При чрезвычайных обстоятельствах под ружье можно было поставить около 300 человек. А население в городе – 200 тысяч. Пять сотен осведомителей в расчет не брались. По распоряжению Ягоды огнестрельное оружие у бригадмильцев было изъято. Однако сексоты и бригадмильцы были надежной опорой и без револьверов. Они ходили по пивнушкам, базарным толкучкам, стояли с народом в очередях за хлебом и ситцем, прислушивались к разговорам, легко входили в доверие к разным бродягам. Сексот Махнев выследил белого офицера. Разенков нашел антисоветчика Монаха. Студентка Лещинская изобличила группу молодежи, настроенную антисемитски.

Через полгода после ликвидации махновцев в городе отличился заведующий вошебойкой имени Розы Люксембург – Мордехай Шмель. Он изобрел аппарат по уничтожению паразитирующих насекомых, весьма эффективный и простой по конструкции. В столитровую железную бочку заливалось ведро воды, затем туда опускались решетки с лапками. На решетки Шмель раскладывал вшивое белье и одежду рабочих. Бочка закрывалась крышкой, под ее дном разводился костер. Передвижная вошебойка Шмеля была внедрена во всех концлагерях, а изобретатель получил премию и благодарственную грамоту за личной подписью начальника ГУЛАГа Матвея Бермана.

В порядке шефской помощи сельским труженикам, а также для стирания грани между городом и деревней Шмель выезжал со своим аппаратом в казачьи станицы. Голод и тиф косили людей на всем великом пространстве России, поэтому вошебойка Шмеля действительно приносила пользу.

Но поездки сексота по деревням и казачьим станицам имели и другую цель. Шмель умело выявлял мужиков и баб, которые были недовольны колхозами и советской властью. На площади станицы Анненской, когда собралась толпа, Шмель развел огонь под бочкой и обратился к народу с речью:

– Дорогие товарищи! Не победив кровососущих паразитов, мы не одолеем мировую буржуазию, не перегоним Америку. На данный политический момент главными врагами социализма являются троцкисты и вши. Но социализм овладел умами миллионов людей, и он непобедим!

При этих словах Шмель заметил в толпе седые усы старика Меркульева. Вот где он скрывается! Живет в Анненской, наслаждается ароматом соснового бора, а мы его ищем по всей стране. Надо вести себя осторожнее, дабы не спугнуть контру. И кто знает, сколько у него спрятано еще пулеметов, маузеров? Одно дело, когда тебя побьют и сбросят в яму с калом. Другое – когда подойдут и выстрелят в упор. Лучше уж уйти…

– Где у вас туалет? – спросил Шмель у стоящей рядом бабы, притворно хватаясь за живот.

– Какой тавулет? Клуб, што ли? – не поняла баба.

– Не клуб, а сортир, уборная. Живот у меня что-то заболел, понимаешь? Понос!

– Как не понимать? Меня самуе понош намедни прошиб с лебеды.

– Ты, глупая баба, не рассказывай мне про свой понос, а скажи, где сортир?

– Сратир вота, рядом, супротив сельсовета.

В селах и даже районных городках туалеты в те времена не строили, обходились без них – зарослями конопли, прикрытием плетней. Но Анненская станица была, стала при советской власти и железнодорожной станцией. В ознаменование 15-летия революции здесь поставили общественную уборную. Шмель заметил, что старик Меркульев проталкивается через толпу к вошебойке. Вот сейчас он пробьется, подойдет и выстрелит в упор. За пазухой у него что-то спрятано, оттопыривается. Конечно же, это маузер! Никакого сомнения быть не могло. Надвигалась неминуемая гибель. Какая глупая смерть! А в толпе не было представителей сельсовета, не было милиционера. Куда же бежать? Лучше всего – в туалет!

– Ой, живот болит! – пролепетал еще раз сексот и засеменил к дощатой, горбылястой уборной, где на одной двери было выведено суриком «К», а на другой «Б». Шмель как человек культурный остановился в растерянности: «К» означало – «казакам», буква «Б» – бабам. Но городской человек не мог расшифровать это «КБ». Вариантов было слишком уж много: коммунистам – беспартийным, крестьянам – барышням, командированным – безбожникам, конструкторское бюро…

– Дикари! – ругнулся Шмель, заскочив за дверь с буквой «К», ибо возле нее было больше окурков.

Он закрыл дверь хилым проволочным крючком, выглянул через щель в горбылях на станичную площадь. Грозный старик Меркульев вышел из толпы и зашагал по-медвежьи к сортиру. Уйти от преследователя не было никакой возможности. Сейчас он сорвет проволочный крючок, откроет дверь уборной и начнет стрелять. Потом сбросит глумливо окровавленный труп в отхожую яму. Какой ужас! Неужели это судьба? Как же спастись? А если самому спрыгнуть в эту яму с калом и дождевыми стоками? А выбраться через женское отделение с буквой «Б»? Пока убийца разберется, можно ведь и убежать.

Обреченный протиснулся ногами вниз через «очко», обмакнулся по пояс в зловонное месиво, повис на руках. Железный проволочный крючок отлетел с петли в резком рывке. Дверь сортира открылась. Террорист вошел, чтобы прикончить здесь свою жертву. Шмель разжал пальцы, скользнул вниз, но яма, к счастью, оказалась мелкой, по горло.

– Слава богу! – подумал преследуемый, торопливо двигаясь к женской половине.

Он подпрыгнул, ухватился за склизкие доски, но увидел перед собой голый, дряблый зад старухи. Проклятая старуха окатила Шмеля напористой струей поноса, залепила ему глаза, да еще и завопила блажно, выскочив из уборной. В этом происшествии никто не мог понять ничего. Старик Меркульев был подслеповат, Шмеля он не узнал, убивать его вовсе не собирался. В уборную Меркульев зашел по малой нужде. Сердобольные люди отвели выскочившего из сортира горожанина к пруду. Ну, приключилась беда, упал человек в яму с говном. С кем не бывает неприятностей?

Шмель уехал в Магнитку с первым товарняком, бросив свою вошебойку в Анненске. Сержант Матафонов не пропустил сексота к начальству:

– Ты што? Тебе, кажись, ндравится нырять в дерьму. Подь сначала в баню, одень нову одежу, надеколонься.

Мордехай бушевал:

– Но мы упустим врага народа! Надо срочно окружить станцию Анненскую. Я там обнаружил Меркульева.

– Ну и хорошо, приходь завтра, расскажешь…

Придорогин никак не мог поверить в то, о чем ему доложили. Шмеля он допросил лично, открыв окно, вытащив пистолет…

– Поведай снова, подробно.

– Я приехал в Анненскую демонстрировать передвижную вошебойку.

– Про вошебойку не надо, – погладил ствол револьвера Придорогин.

– В толпе я увидел Меркульева с маузером за пазухой.

– Почему полагаешь, что с маузером?

– Там оттопыривалось, товарищ начальник.

– Валяй дальше.

– Меркульев пошел на меня через народ, убивать. Я спрятался в уборной, закрылся на крючок. Он сорвал дверь с крючка, ударил меня чем-то по голове, сбросил в жижу экскрементов.

– Значит, он узнал тебя?