Ван Тхо – сын партизана. Воспоминания морского пехотинца США о вьетнамской войне

– Надо разобрать камни, понимаете? Надо разобрать проклятые камни и спасти людей. Помогите мне, так вашу!..

Я схватился голыми руками за одну из глыб, но она даже не шелохнулась, и я в полном отчаянии сел на холодные каменные плиты. Самый пожилой крестьянин сразу все понял и отправил куда-то двух смышленых юрких парней.

Через несколько минут они вернулись с ломиками и кирками в руках. Оказалось, что жители живут неподалеку в землянках и частенько наведываются сюда, колют обвалившиеся глыбы и используют камень для своих нужд. Чтобы каждый раз не таскать с собой тяжелые инструменты, они оборудовали в развалинах удобную нишу и держали кирки и ломы в ней, а я это укромное место не заметил.

Огоньком свечи в моем сердце затеплилась надежда! Получается, я был прав, полагая, что не все местные селения могут быть обозначены на наших картах.

Весь день и всю ночь я вместе с вьетнамскими мужчинами ворочал камни, долбил их и разбивал на куски, а женщины складывали обломки в большие плетеные корзины и выносили наверх. Наверное, старик быстро смекнул, что из этого свежего завала они легко наберут столько превосходно сохранившегося камня, что смогут сделать свою деревню белокаменной, поэтому так быстро и без всяких уговоров согласился помочь. Когда у моего фонаря сел аккумулятор, вьетнамцы притащили огромную размером с канистру масляную лампу, она горела ровно и ярко, мало в чем уступая моему суперсовременному канадскому фонарю.

Под утро мы, наконец, пробили брешь, но помощь пришла слишком поздно. Нудс и еще несколько моих боевых товарищей, которые не попали под смертоносный обвал и чудом уцелели, умерли от удушья.

Они лежали друг на друге вповалку и, словно большие рыбы, выброшенные на берег, страшно выпучили глаза и жутко разинули рты. Это зрелище я помню настолько отчетливо, как будто только вчера закончилась та кошмарная вьетнамская ночь.

Как мы ни старались, как ни бились, пройти по коридору дальше нам не удалось. Обвалившиеся камни лежали тяжело и неподвижно, и ничего их не брало, – ни лом, ни кирка.

Старик показал жестом, что все бесполезно, своды едва держатся, здесь из местных никто не ходит, – опасно, и стал что-то деловито сооружать из каменных обломков. Оказалось, что склеп. Я помог ему, и скоро все было готово. Мы сложили тела внутрь, а затем накрыли проем обломками каменных плит, которыми изобиловало это жуткое подземелье.

Я впал в ступор, как будто вместе с жизнью товарищей из меня ушла моя собственная жизнь. Кажется, я что-то говорил и плакал, склонившись над импровизированной могильной плитой, а когда пришел, наконец, в себя, никого рядом с собой не обнаружил. Старик и его односельчане исчезли, словно растворились, и унесли с собой все корзины с камнями.

Я невольно поежился, вспомнив висевшее на суку тело. Если эти вьетнамские крестьяне связаны с партизанами, а покойный Нудс был убежден, что они все с ними связаны, то, похоже, нас с радистом ожидает незавидная участь.

Глава четвертая

Весь покрытый пылью, страшный, голодный и уставший, я поднялся на колокольню. Джунгли окрасились в алый цвет утренней зари, я разбудил радиста, он спал как младенец, тихо посапывая и причмокивая, словно во сне сосал соску. Вот так он охранял рацию и оружие, пока я надрывался внизу!

– В эфир не выходил?

– Нет, сэр.

– Точно?

– Говорю вам, сэр! Если бы я даже вышел в эфир, то все равно не смог бы ничего передать, я не знаю условный шифр на эвакуацию нашей группы.

Я снисходительно похлопал его по плечу.

– Эх, парень! Если бы люди, подталкиваемые страхом, не делали глупостей, то мы давно жили бы в раю.

– Говорю вам, сэр…

– Ладно, ладно, верю.

– Что с ребятами, сэр?

– Они все погибли.

У радиста вытянулось лицо.

– Как так, сэр?

– Надеюсь, ты не будешь распускать нюни? Нам с тобой следует срочно убираться отсюда.

– Известие ужасное, сержант, сэр, но я не буду плакать, обещаю, сэр.

– Хорошо, включай рацию, выходи на волну.

Он, кусая губы от волнения, надел наушники, включил рацию и нашел нашу волну.

– Позывной, сэр?

– Джерри.

– Пароль?

– Орлы гибнут в вышине.

– Есть, сэр, передаю, сэр!

Сверившись по карте, я указал координаты, он принялся отстукивать буквы и цифры в эфир, и вдруг дрогнул всем телом, уронил голову и завалился набок, а снаружи щелкнул звук винтовочного выстрела. Пуля, похоже, влетела сквозь проем в полуразрушенной стене колокольни и попала ему в голову. Я инстинктивно подался в угол, там светлел узкий оконный проем, и в эту секунду вторая пуля, противно взвизгнув, чиркнула по каменной кладке и тупым мощным ударом в грудь опрокинула меня навзничь. Сокрушительный удар оглушил, но сознание я не потерял, и увидел, как третья пуля точно угодила в корпус рации, и она, жалобно пискнув, вышла из строя. Стреляли с возвышенного места, иначе стрелок просто не смог бы увидеть нас в проломе стены.

Я подобрался к радисту и нащупал его пульс. Он был мертв.

Выглянуть в боковое окно и определить, что единственной подходящей точкой для огня могло служить лишь дерево с густой кроной, возвышавшееся над колючками в ста шагах от храма, было делом нескольких секунд. Плотные заросли помогли подобраться скрытно, и когда сверху посыпалась древесная труха, я понял, что мой человек спускается вниз.

Вместо матерого и вооруженного до зубов вьетконговца, которого я ожидал увидеть, на землю спрыгнул тот самый вьетнамский парнишка, который стрелял в Нудса и едва не застрелил меня, а затем ловко ускользнул по подземному ходу, оборудованному под бутафорским очагом хижины. Все стало на свои места, – в руках мой парень сжимал пропавшую два дня назад нашу снайперскую винтовку.

От неожиданности рука моя дрогнула, и мой армейский нож вонзился не в шею противника, а в мягкий и податливый древесный ствол. Мальчик вцепился зубами в мое предплечье, но все было тщетно, – не прошло и половины минуты, как юный партизан сидел у моих ног с кистями, стянутыми за спиной рукавами его собственной куртки.

Он рычал, словно звереныш, угодивший в западню, и снова попытался укусить меня, на этот раз в ногу, но я вовремя подался в сторону, и его белоснежные зубы, словно клыки молодого, но чрезвычайно злобного волчонка, щелкнули в воздухе. Минуту он бился в жутких конвульсиях, а потом вдруг затих, как видно, смирившись со своей участью.

– Дай воды, много дай, – неожиданно сказал он по-английски с сильным акцентом.

– Ты знаешь английский? – сказал я, когда он жадно осушил мою походную фляжку.

– По-английски я не очень, а по-французски хорошо. Кто приходит нас обижать, тех язык мы знаем.

– Как тебя зовут?

– Ван Тхо.

– Где ты учился?

– Я и сейчас учусь!

– Не может быть! Откуда в этой глуши школа? Здесь одни джунгли и болота.

– Есть школа, есть, а больше я ничего не скажу. Теперь убивай меня!

– Зачем мне тебя убивать, это ты только что убил американского солдата.