Маленькое сердце

– Здравствуйте, герр Келер, – произнесла явно чем-то озабоченная девушка. – У нас в первом «А» классе – девочка с больным сердцем. За ней ухаживает герр Кроне, но…

– Ну же, смелее, – преподаватель превращений улыбнулся.

– Вот сейчас, например, до спальни она дойти не может из-за самочувствия. А если девочка, например, в туалет захочет? – сказала Бригитта.

– Отнести вы её не можете? – спросил герр Келер.

– Так она весит-то сколько? – ответила ему куратор первоклашек. – Хорошо, если в половину меня… Я её не подниму просто.

– Незачёт вам по левитации, – вздохнул учитель. – Впрочем, есть и другой вариант, я поговорю с мальчиком. А вы вспоминайте второй класс, а то будете мне экзамен сдавать.

– Ой… – густо покраснела девушка, не подумавшая о самом простом выходе.

***

Бригитта вернулась красная, как помидор, но повеселевшая. Сказала, что если в туалет захочу, сказать ей. Хм… Как-то меня уже смущает её предвкушающее выражение лица. Может, она не на мой счёт предвкушает? Немного страшно. Слабость, кстати, немного отпускает, и я даже, наверное, смогу сесть. Я же смогу? Нет, не выходит.

Филипп, увидев мои попытки, подскочил и быстро помог, опять поцеловав в нос. Кажется, я немножко смутилась, но вокруг никто не прокомментировал, спасибо им за это. Филипп меня погладил и предложил поспать. Спать действительно немного хочется, он прав. Очень хочется переложить на него всю ответственность за себя, а самой побыть маленькой девочкой, но нельзя. Просто нельзя. Не приведи Господь мне расслабиться – кардиореанимации здесь нет. Но, Боже, как же хочется…

Надо мыслить логически. Я умею, честное слово! Мне плохо, слабость нарастает, несмотря на таблетки. Ходить тяжело, значит… Знаний не хватает, вот что это значит. Надо взять себя в руки, а не растекаться, я сильная, я смогу! Двенадцать лет прожила и ещё смогу… Я ведь смогу, да? Ну, пожалуйста… На этой мысли глаза закрываются, и я засыпаю.

Как мне не хочется сейчас умирать! Я готова к этому, наверное, но, Господи, как не хочется! У меня появился Филипп, который уже, кажется, больше, чем просто друг, я в колдовской школе… Ну почему, почему мне так плохо, а? Я стала больше ходить, потому что раньше-то – больше на папиной машине да на руках… Только сейчас я поняла, что делал папа – он не хотел пугать меня коляской и носил на руках. А я, дура малолетняя, ничего не понимала. Дура я, да? Ну, пожалуйста, если есть кто-то там наверху, разрешите мне ещё пожить! Я на что угодно согласна, лишь бы жить! Пусть даже в коляске! Я согласна! Ну, пожалуйста…

Проснулась я от того, что меня обнимали и прижимали к себе, уговаривая не плакать. Филипп, конечно. Он сразу увидел, что я плачу, и принялся обнимать… Кажется, это действительно больше, чем дружба, я читала в книжках. Может быть, отпустить себя? Так хочется и так нельзя. Страшно себя отпускать, а вдруг это всё мне только кажется, и Филипп ни о чём таком не думает, а я себе всё нафантазировала? Наверное, надо встать. Я сильная, я же сильная, я могу встать, могу, вот… Ой. Я слабая…

Филипп принёс учебник, у нас завтра Миксты, так предмет называется. Говорят, преподаватель очень строгий и не любит детей. Значит, может быть страшно. Надо приготовиться, всё повторить и не бояться. Нельзя бояться, страх – это смерть. Как там было? «Я не боюсь, страх убивает разум, страх – это малая смерть, несущая забвение»[1 - Один из первых вариантов перевода романа Фрэнка Герберта «Дюна».]… Не помогает. Зато есть Филипп, вот он помогает. Его рука почему-то сразу избавляет от страха. Я слабая…

– Ты сильная, – слышу я шёпот почти на ухо. Кажется, я пожаловалась вслух. – Ты всё сможешь, всё получится, вот увидишь.

Откуда в нём эта уверенность, это желание помочь, спасти даже от самой себя? Может быть, потому что он – сын героев? Нет, вряд ли, он такой же ребёнок, как и я. Но вот смотрит на меня и дарит уверенность. Уверенность в том, что я проснусь завтра. Это так необычно… Столько лет я засыпала, не зная, проснусь ли утром, и вот появился мальчик, который одним своим взглядом убеждает, что проснусь. Какая-то я сегодня слезливая, это не к добру, наверное. А если не к добру, то может быть приступ. Только бы не…

Спустя некоторое время, я даже не заметила какое, Бригитта спросила, дойду ли я до столовой, и я уверенно кивнула. Зря я так, наверное, это же Филипп сын героев, а не я. Откуда у меня эта глупая «героичность», когда не надо? Ну, вот мы и пошли, кажется, на ужин. Через некоторое время я в шутку предложила тащить меня за ногу, но Филипп сказал, что мы дойдём. И мы идём медленно, спокойно – здесь совсем недалеко, а кажется, что за спиной – мили пути. Вспоминается Киплинг. Тяжело-то как… Почему я вдруг стала такой слабой? Совсем недавно же здесь, а как-то молниеносно всё происходит, даже не успеваю адаптироваться. Но мы всё же идём на ужин. Я сцепила зубы, мобилизовала все свои силы и иду. Кажется, будто я прошла пол-Европы, и впереди – ещё половина. Я дойду, я смогу! Ведь смогу же, да?

Ушли мы совсем недалеко, только спустились по ступенькам, а я уже дышала, как загнанная лошадь. Воздуха не хватало, у меня перед глазами расплывались радужные разводы, и тогда Филипп взял меня за руки, повернулся спиной, присел и… дальше я ехала у него на спине, прося отпустить, ведь я же тяжёлая, но он меня не слушал. Совсем не слушал, даже когда я пообещала рассердиться.

У самых дверей школьной столовой нас увидел Йенс, он охнул и сделал обеими руками какой-то замысловатый жест. Я воспарила и влетела в столовую, явно направляясь к столу нашего класса. Вижу, как одна незнакомая тётя делает злое выражение лица, возмущённо поднимается из-за стола и тут же опускается на место. Что случилось? А, это наш ректор ей что-то сказал, и тётка сделала вид, что её тут нет. Интересно…

Йенс опустил меня за стол, точно приземлив меня на стул. Рядом сразу же сел Филипп, взял мою тарелку и наложил мне еду. Даже не спросил, что я хочу, как будто и так знал. Он положил, конечно, именно то, что я хотела, но… Странно как-то. Ладно, об этом можно подумать после, а сейчас мне надо было поесть. «Господи, как дрожит рука, я вилку вообще мимо рта не пронесу?» – оценила я состояние конечностей.

– Давай я тебя покормлю, – предлагает Филипп.

– Смеяться же будут, – прошептала я ему в ответ. Я насмешек боюсь, конечно, как и каждая девочка…

– Да пусть, тебе не всё равно? – улыбается мальчик. – Нужно покушать, а смеются те, у кого мозгов нет.

– Правильно, – одобрила подошедшая откуда-то сзади Бригитта.

Я вздохнула и покорилась. Филипп начал меня кормить, почему-то придерживая спину. Когда я чуть оперлась на его руку, мне стало действительно легче. Так написано в той книжке, что он читал? Почему-то начала появляться какая-то уверенность в себе. Странно, но в столовой никто не прокомментировал этой сцены, не пытался посмеяться, не показывал пальцем.

– Ты на себя в зеркало давно смотрела? – сказала мне наш куратор, увидев, что я сильно удивилась. Она как-то поняла, чему я удивлялась. – Сидит смертельно бледная девочка, которую кормит мальчик. Всем же понятно, что сама ты не можешь. Старшие заткнули тех идиотов, кто нашёл это забавным, вот и не смеётся никто.

Оказывается, колдуны – тоже люди, тоже умеют понимать и не издеваться над другими… Почему тогда тот злой дядька со мной так?

Глава 4

В комнату меня доставили так же, как в столовую, я даже не поняла, как именно, но Бригитта сказала, что нам на уроках расскажут про левитацию. Доставили, конечно, после того, как я попрощалась с Филиппом. Почему-то девочки странно смотрели на наше прощание, а некоторые, кажется, опять плакали. А я ведь просто сказала ему, что он очень хороший, и я очень рада, что мы подружились, даже если я завтра не проснусь, то он всё равно будет самым лучшим, что случилось в моей жизни. А Филипп обнял меня и сказал, что я обязательно проснусь. У меня почему-то от этого появилась надежда. Ну, на то, что проснусь… И страх куда-то делся. Филипп совсем не рассердился, что я так прощалась, хотя я видела, что он занервничал. Просто если вдруг… а я даже не попрощаюсь, ведь некрасиво же будет?

Когда пришла Рената, она как-то странно посмотрела на меня и сказала, что если мне будет плохо, то нужно сразу её разбудить. Я удивилась – в прошлый раз она не говорила так, а теперь вдруг. Это, наверное, потому что Филипп меня кормил в столовой?

– Твой Филипп мне полчаса рассказывал, как для тебя может быть опасно, поэтому я лучше не высплюсь, чем буду бояться, – сказала мне девочка, вздохнув при этом. А мне стало тепло на душе от этого «твой». Мой Филипп…

– Не надо бояться, – всё-таки ответила я. – Я знаю с детства, что каждый день может стать последним, поэтому не бойся, это не страшно, только холодно очень.

– Вот только не умирай мне тут, – сказала она и обняла меня. – Ты нужна нам живой.

– Я постараюсь, – пообещала я, стараясь не заплакать от такой заботы. Почему-то я стала плаксивой, дома так не было. И это при том, что у меня, кажется, появились настоящие друзья.

А потом я лежала и не могла прийти в себя. Филипп подумал и об этом – он опасался, что ночью мне может быть плохо, а ведь мальчикам нельзя в комнаты девочек… Ну, тут какое-то колдовство, так Бригитта сказала, чтобы девочки и мальчики спали отдельно и не размножались раньше времени, интернат же. Филипп такой хороший, я бы, наверное… Впрочем, об этом думать не ко времени, надо было готовиться ко сну.

Написала папе ежедневный отчёт, сообщила даже про то, что меня пришлось тащить. Это же папа, я от него ничего не скрываю… Да, и про Филиппа написала. И даже про ту книжку, которую читал Филипп, чтобы меня… мне… Ой, я сейчас, кажется, заплачу. Так необычно – эта забота, эта его ласка, кажется, мы действительно больше, чем друзья. Неужели со мной случилось то, о чём написаны книжки, которые мне нельзя было читать, потому что я плакала?

Засыпала я с мыслями о Филиппе, от чего мне хорошо засыпалось, как-то спокойно… Необыкновенно. Сон накатывал, сон, в котором мы бегали по какому-то парку, взявшись за руки…

Вот просыпалось тяжело. Как будто камень лежал на груди – не вдохнуть. Я пыталась вдохнуть, пыталась, в ушах шумело, глаза не раскрывались, и было так страшно, просто не передать, как. По рукам и ногам бежало много мурашек, очень много, как будто они толпами по мне бегали, но я не могла даже позвать никого, потому что не дышалось. Казалось, становилось даже темнее, и вот, когда я поняла, что умираю – вдруг стало светло. Рядом оказался Филипп, он помогал мне вдохнуть, давил на грудь и делал искусственное дыхание, я такое видела в одном учебном фильме. Немножко неловко, но он действительно помогал мне вдохнуть, а я тянулась к нему и к воздуху, казалось, всем своим существом.

Пока Филипп мне помогал, я дышала, тянулась к нему, хотя понимала, что, наверное, умираю. Потому, что было очень холодно и шумело в ушах… Но мальчик не останавливался, и холод начал медленно отступать, когтистая лапа, которая сдавливала что-то в груди, тоже меня отпустила. Значит, получается, он меня спас, отнял у смерти, как папа…

Вокруг стало больше людей, пришёл герр Нойманн. Он улыбнулся мне и помахал рукой, отчего мне стало легче дышать.

– Филипп, не уходи, – взмолилась я, когда мне показалось, что он сейчас исчезнет.

Я почему-то очень боялась остаться без Филиппа, поэтому нас с ним переместили куда-то в другую комнату, где никого не было, и положили на стоящие рядом кровати. Он гладил меня, хотя был сонным, я видела. Но он гладил меня и уговаривал не бояться. А потом я, кажется, уснула.

Герр Нойманн каким-то образом понял, что я боюсь без Филиппа, и сделал так, чтобы мне не было страшно. Почему мне с этим мальчиком не страшно, почему? Я не понимаю этого, просто совсем…

***

– Герхард, так дело не пойдет, мы получим труп, – сказал Уве Келер, заходя ранним утром в кабинет к мирно попивающему кофе ректору.

– Что случилось? – всполошился герр Рихтер.

– Девочка ночью чуть не умерла, – ответил наблюдающий за первыми классами учитель. – Её мальчик этот, Кроне, спас. Соседка её панику подняла, когда услышала, как девочка хрипит, и кураторы парня левитацией перенесли.

– Вдвоём? – улыбнулся Герхард Рихтер. – Да, помню… Что ты предлагаешь?

– Ну, домой отпустить мы её не можем, договор, да и убьёт её это… Значит… – Уве сделал паузу, – надо их поселить вместе.

– Мальчик и девочка, Уве, – напомнил ректор.