Большая алия. Сборник рассказов о репатриации в Израиль

Его бы здесь и не было, если бы он мог жить у себя дома.

Как они радовались, когда поступали в университет, какие планы были, мечты, как они старались, как были счастливы, гуляя по залитым солнцем улицам после экзаменов или целуясь вечером в парке под шум осеннего ветра и листопада. Кому всё это мешало?!

Они ведь никому не делали зла, просто любили друг друга и хотели жить. Всего несколько месяцев назад было окончание университета, а сегодня уже совсем другая жизнь, убогая, чужая, с вечной войной, которую выдают здесь за романтику и почти неприкрытым рабством.

– Чем же вам наша любовь помешала, уроды? – скрипел зубами Илья, сжимая кулаки.

– Я бы вам всё простил: свою боль, унижение, эту тюрьму среди пустыни, где некуда идти. Но её я вам не прощу! – думал он.

Он скрипел зубами и пока молчал. Потому что если им сказать в лицо всё, что он думает, они наверняка поднимут визг, но от этого ничего не изменится. Какой толк объяснять им, что это ведь не он у них украл, а они у него?!

Им не понять, зачем ему нужна эта гойка.

– Мало мы от них натерпелись, а теперь ты собираешься её сюда привезти?! – возмущался его сосед. – Найди себе хорошую еврейскую девочку, которая будет тебя понимать.

Он ничего никому не стал объяснять. Просто перестал разговаривать и даже здороваться с такими, как этот Михай.

Тоже и на работе, где были одни арабы из Газы. Они тоже ненавидели его, и он никак не мог понять, за что. Такие же несчастные как он. Вряд ли большинству из них светит в жизни что-то другое, кроме тяжёлой работы, пока они могут работать.

Может, боятся, что он отнимет у них кусок? Или это просто инстинктивная ненависть к чужакам?

Дистанцию с арабами держать было непросто. Они не оставляли попыток задеть его. Больше всего их интересовал вопрос, с кем он живёт, есть ли у него жена или хотя бы подруга.

Особенно «доставал» его молодой крепкий араб с раскосыми глазами. Завидев Илью, он каждый раз орал ему: «РУсия!» (Россия) Илья старался сохранить спокойствие, но злость, как пыль, стремительно накапливалась в нём, и в любой день могла вспыхнуть.

Если его о чём-нибудь спрашивали, он отвечал односложно или просто молчал. Арабы постарше, внешне доброжелательные, старались задеть его, каждый раз начиная одну и ту же тему – о женщинах. Те, что помоложе, молчали и злобно ухмылялись.

Что-то должно было произойти – слишком много всего накопилось и у него на душе и вокруг. Илья только не знал, когда.

И вот в один из дней, как всегда во время перерыва, отказавшись от приглашения арабов сесть с ними обедать, Илья сидел метрах в десяти от них и снова держал в руках её письмо и фотографию.

Араб, всё время кричавший ему «Руссия!», появился неожиданно.

– Это твоя девушка? – спросил он, сверкая глазами. – Дай посмотреть! – и протянул к Илье руку. Илья вскочил. Араб изготовился, а Илья торопливо спрятал письмо и фотографию Светы в нагрудный карман. Араб резко протянул руку навстречу к Илье, но тот отработанным движением увернулся от протянутой руки, как от удара, и со всей силы нанёс удар сбоку, услышав, как хрустнул нос парня.

Араб, вскрикнув, отлетел, а Илья, давно уже готовый к такому развитию событий, схватился за лопату. Обычная лопата в руках Ильи в миг превратилась в грозное оружие. Ему было достаточно сделать одно движение, чтобы голова поверженного врага отделилась от тела. Но ненависть уже сменила жалость к поверженному, беспомощному врагу. Остальные арабы застыли, как вкопанные. Видимо, было что-то такое в лице Ильи и во всём его теле, что не оставляло сомнений – этот человек готов на всё.

На шум примчался прораб, а за ним подъехал и хозяин.

– В чём дело? – барственно спросил хозяин.

Илья промолчал и, не выпуская лопату, пошёл работать.

Арабы жаловаться не стали, и с того дня уже никто не заговаривал с ним, но постоянно злобно косились.

– Ты настоящий еврей! – сказал ему потом хозяин. – Я сам рос среди них в Ираке. С ними иначе нельзя.

Илья, как всегда, ничего не ответил.

Однажды арабы надолго застряли с куском породы – это была целая скала, которую они пытались расколоть кирками. Илья тоже взял кирку и, подойдя к породе, размахнулся и со всей силы ударил в самый центр. Кусок скалы рассыпался на куски с первого удара.

После этого на него перестали злобно коситься, но он оставался всё таким же одиноким, особенно возвращаясь пешком после работы по уже знакомой дороге, мимо сотен и тысяч арабов, ждавших автобусов, чтобы вернуться к себе домой.

Он шёл среди чужих людей неприветливой страны, но теперь уже представлял себе, что это дорога к дому, к Свете, и что он её обязательно пройдёт, как бы ни устал

Грёзы старого еврея

Менахем – старый еврей из Ирака. Когда он приехал в Израиль, ему было 26 лет. Теперь ему 75. Из-за маленького роста и худобы, издали его можно принять за подростка. Пока Менахем был молод, он работал на стройке. Теперь, когда здоровья почти не осталось, он работает ночным сторожем, а днем, заботится о своей престарелой маме- покупает для нее продукты, готовит ей еду, убирает квартиру, помогает выходить на прогулку. Кроме престарелой матери, у Менахема есть жена и четверо взрослых детей, у которых есть уже свои, взрослые дети. Жизнь одной из двух дочерей Менахема не сложилась. Она живет одна с двумя детьми и Менахем помогает ей как может.

Из-за дочери, старик сильно переживает и это пожалуй главная причина, по которой он до сих пор работает.

Его положение на работе весьма неустойчивое. Он боится, что его уволят и поэтому соглашается работать по ночам, почти без выходных и терпит насмешки со стороны начальства.

Как-то раз например, инспектор, совсем еще молодой парень, развлекался с приятелями и коллегами тем, что устроил старику экзамен на профпригодность, заставляя его в течении получаса на время доставать пистолет из кобуры. Менахем не успевал уложиться в установленное время и инспектор снова и снова заставлял старика выполнять упражнение, а в конце сурово предупредил, что если тот хочет остаться на работе, то должен как следует потренироваться. Скучающим юнцам из северного Тель Авива- так называемым «северным», что подразумевает местный бомонт, было весело. Менахем тогда лишь напомнил инспектору о своем возрасте. Впрочем, одними насмешками и придирками дело не ограничивалось. Так например, в выдаваемой ему зарплате регулярно не хватало 40, 50, а иногда и больше шекелей. Ошибка, спокойно объясняли ему в бухгалтерии компании, но деньги возвращать не торопились. Меня поразила реакция этого пожилого человека на, как принято теперь выражаться «крысятничество» работодателей. Он не возмущался, не ругал своих работодателей. Вместо этого он пустился в глубокомысленные рассуждения о том, что Храмов возможно было не только два, а гораздо больше. Может быть 10, или даже 20, задумчиво говорил старик. И все они пали от нечестности и ненависти людей друг к другу. В то время мы учились до поздна, просиживая за компьютерами иногда и за полночь и выходя из лаборатории, я случайно услышал этот задумчивый монолог. Рассуждения этого с виду простого человека, произвели на меня сильное впечатление. Разговорившись с ним, я узнал его историю, помимо всего и о том, что он был солдатом еще в иракской армии, а здесь в Израиле прошел все войны вплоть до Войны Судного Дня. С тех пор, мы время от времени беседовали с Менахемом.

Он почти никогда не жаловался. Вместо этого, он любил вспоминать дни своего детства и юности проведенные в Багдаде среди родителей, многочисленных братьев, сестер и близких друзей, которых был целый двор. Он часто рассказывал о том, как ему нравилось учиться в школе, но из-за того, что отец его рано ушел из жизни, ему не довелось закончить школу и он начал работать будучи еще подростком, чтобы помочь матери и своим младшим братьям и сестрам.

Жизнь никогда не баловала Менахема, но свою бывшую Родину, затерявшуюся во времени, он всегда вспоминал с каким то особым благоговением.

Израиль же так и не стал для Шауля домом, хотя он часто с гордостью говорил о своем «доме». Так он называл свою квартиру в старом доме в Южном Тель-Авиве. Дом был, а чувство дома так и не пришло к нему.

По ночам, он часто слушал радио на арабском языке и не раз проходя мимо него я замечал, что он не то говорит, не то страстно спорит с кем-то невидимым.

Как-то я не удержался и спросил его, с кем он говорит по ночам. мне, что говорит «С Богом» – спокойно ответил мне он так, как будто речь шла о беседе с соседом по дому. Старик внимательно посмотрел на меня и заметив мое удивление, с улыбкой сказал: «Я вижу его как сейчас тебя и так, каждую ночь». «Это правда», продолжал Менахем будто испугавшись, что я ему не поверю, «как жив Господь!» – воскликнул он, «Скоро наступит мир и тогда я смогу вернуться в Багдад, в наш двор и наконец увижу всех своих друзей. Наконец-то я смогу с ними встретиться! Как жив Господь», продолжал старик, «Это будет и очень скоро, вот увидишь», с жаром говорил старик и его глаза сияли от счастья в предвкушении скорой встречи.

А я смотрел в его всегда печальные глаза сейчас преображенные счастьем и начинал сам верить, что все именно так и будет.

Здесь слишком жарко!

– Здесь жарко! Слишком жарко! – Всё время повторял Слава. – Можно привыкнуть, приспособиться, смириться… Но полюбить – нельзя!.. Здесь всё слишком чужое, и никогда оно не станет для нас родным. Жизнь проходит тут бесцельно. У меня такое чувство, как будто я и не жил все эти годы… Вот вроде бы и в армии здесь побывал, и много чего повидал… А жизни нет, нечего вспомнить! Работа – счета, работа – счета, работа – счета! И всё время эта бессмысленная война! Снаружи и внутри! Ты не живёшь, а выживаешь. Если сейчас войны нет, то потом она всё равно обязательно будет. Там ты враг, а здесь ты чужой. Одна радость, что все евреи. Но что мне радости от того, что тут все евреи?! – Разгорячённый вином и эмоциями, Слава изливал нам свою душу. Мы все слушали его молча, не перебивая и никто из нас его не осуждал: хочешь уехать – уезжай. Мы ведь живём в свободной стране. Ты не первый и не последний.

Слава отличался от других уезжающих разве что тем, что уезжал, вернее улетал, громко, лишком громко, будто чего-то стыдясь и всё время оправдываясь, не то перед нами, не то перед самим собой.

Все остальные уезжали тихо и если говорили об отъезде, то крайне скупо: подали документы в канадское посольство, прошли интервью, ждём разрешения на въезд в страну, взяли билеты…

Сейчас то время, когда мы были единым целым, кажется мне таким же далёким, как и эпоха Древней Греции. А ведь прошло всего каких-нибудь семнадцать лет… Для жизни человечества это доли секунды, но для отдельно взятого человека – целая эпоха, время за которое успевает родиться и вырасти новое поколение, уже мало похожее на своих предшественников. Другая жизнь…

По прошествии этих семнадцати лет из прежних друзей уже почти никого и не осталось. А ведь поначалу все были «мы». Это потом наша дружная компания разделились на своих и чужих, на удачников и неудачников, а чуть позже ещё на уехавших и оставшихся.

Первым отделился Стас – самый тихий и незаметный в нашей компании. Он не пропускал ни одной из наших посиделок и был единственным, кто всегда оставался трезвым. Говорил он редко, всегда оставался серьёзным, и это было причиной многочисленных насмешек над ним. Учился Стас прилежно и так же, как и все мы, работал в свободное от учёбы время везде, где придётся. В армию он ушёл уже после окончания университета и, отслужив срочную службу, подписал контракт и остался в армии. Сейчас он был уже подполковником. Стас хорошо вписался в новую жизнь, наслаждался семейным счастьем и воспитывал троих детей. Я не помню, когда он перестал приходить на наши попойки и посиделки. Время от времени мы вспоминали его, но ему было уже, по-видимому, не до нас.

Игорь стал полицейским, не найдя работы после армии, а Миша, последовав его примеру, служит в качестве офицера тюремной охраны. С ними мы тоже давно потеряли связь, хотя несколько раз при встрече разговаривали с каждым, как старые приятели. Но на том наше общение и закончилось.

Первыми уехали Феликс и Фаина. Встретились они в нашей компании и поженились, когда были ещё студентами. Фаина, тихая, скромная девушка, была старательной студенткой, но звёзд с неба не хватала. А Феликс, наоборот, сорвиголова и вундеркинд, аидише копф, как с гордостью говорила о нём его мать. Диплом магистра он защитил через два года после того, как получил первую академическую степень, а вскоре после защиты докторской они с Фаиной уехали в Штаты по контракту. Все предположения друзей и родных о том, что они останутся в Америке навсегда, Феликс категорически отвергал: они любят Израиль и жить без него не смогут. Вот поработают немного в Америке – и вернутся обратно уже навсегда. Но годы шли, а Феликс с Фаиной не приезжали даже в гости, навестить родителей и друзей.

– Нет времени, – сетовал Феликс по телефону. – Работы навалом…

Между тем они купили в Калифорнии дом, потом поменяли его на другой, более просторный. В Америке у них родились дети, которых они определили сначала в детский сад при еврейской общине, а потом в частную школу при той же общине. Сам Феликс стал набожным, правда, не настолько, чтобы целиком посвятить себя изучению священных книг. Но ему нравится ходить в синагогу и соблюдать шабат.