Большая алия. Сборник рассказов о репатриации в Израиль

Дети каждый день говорят мне- папа, ты эту землю должен по пять раз в день стоя на коленях целовать. И я готов это делать!

При этих словах он с вызовом посмотрел на собеседника и даже костыль выставил чуть вперед, будто выражая тем самым свою готовность защищать Святую Землю.

– Ну и целуй себе, хоть сто раз на день, хоть двести! От меня тебе чего надо?! -Не выдержал Невеселый.

– Ты чего такой злой? -опешил Веселый.

– Чего?! -Невеселый рассердился не на шутку. У него даже вены вздулись на шее и на лбу. – А вот чего!!! – и он приподнял свой костыль.

– На ноги тебя, говоришь, подняли?! А я своих ног здесь лишился, работая на стройке! Теперь вообще работать не могу!

Квартиру сдаете на Украине? А я ипотеку плачу и у меня тоже дети есть! Из чего я теперь ипотеку платить буду?! Моя жена в супере на кассе сидит по две смены, чтобы мы на улице не оказались!

Страна чудес?! Вот уж точно! Мы приехали сюда молодыми, здоровыми, полными сил и желания работать. А теперь-мы оба инвалиды. За что?! – заорал Невеселый так, что сбежалось все отделение.

– Тебя вылечат… – пролепетал Веселый, -здесь такая медицина…

– Тебя может и вылечат, а меня-нет. Профессор так мне и сказал: первая операция- от силы шестьдесят процентов успеха. Вторая-сорок. Третья- всего двадцать. Операция сложная- после любой из них я могу вообще никогда с больничной койки не подняться. А повторные операции – неизбежны.

Жене повезло больше-у нее перелома нет, только диски выпали, сразу три, когда она мебель перетаскивала на уборке вилл в богатом районе. А может, когда стариков на себе в богодельне таскала. Поэтому теперь в супере на кассе сидит.

Врачи ее успокоили: с вашим заболеванием можно хоть до ста двадцати лет жить и работать тоже.

Вот так и живем теперь… -немного успокоился Невеселый.

– Неужели ничего нельзя сделать- ведь медицина здесь всесильна, – изобразил на своем лице сожаление Веселый.

– Врачи рекомендуют ходить в бассейн, побольше плавать, – презрительно усмехнулся Невеселый.

– А что ж вы так, у тебя же жена вроде юридическую Академию в Союзе заканчивала.

– Да и у меня не семь классов образование, -усмехнулся Невеселый.-Говорят, дипломы у нас не те. Да нам самим первое время было не до того, чтобы переучиваться и экзамены сдавать. Детей поднимать нужно было.

Если бы не они, не знаю, где бы мы сейчас были.

– Они у тебя в армии?

– Закончили они у меня с армией, -зло сказал Невеселый, – поначалу днем служили, а вечером с базы отпрашивались, чтобы в ресторане работать.

Начальство сначала отпускало их, а потом на принцип пошло: армия, мол, государство, превыше всего.

Ну а дети у меня тоже не робкого десятка. Невеселый гордо расправил плечи:– Ты, что-ли за меня и моих родителей долги платить будешь?! -наехал сын на своего командира.

Пока они с братом в армии служили, нас тут адвокаты и судебные приставы со всех сторон обложили…

Святая Земля, говоришь? Дети наши под камнями арабов ходят, а нам свет за неуплату в доме отключают. Вот тебе и вся святость.

Бросили они армию, сейчас работают оба…

Веселый уже и сам не знал, как бы закончить этот неприятный для него разговор и мысленно искал повод.

Но Невеселый выговорившись и сам закончил свой монолог довольно грубо: -А за тебя я рад, – сказал он оглядев Веселого с ног до головы.-Извини, некогда мне.

Веселый протянул ему было руку, но Невеселый, то ли не заметив, то ли сделав вид, что не замечает протянутой ему руки, пошел дальше по коридору, тяжело опираясь на костыли.

Любопытные, собравшиеся на крики в коридоре, проводив Невеселого недоверчивыми взглядами, стали расходиться.

Враги

С тех пор, как Илья получил от Светы последнее письмо, прошло уже дней десять, а он всё держал его то в кармане рубашки, то в сумке, то в руках, но так до сих пор и не ответил.

Вот и сейчас он ехал в автобусе на работу и всю дорогу держал в руках её письмо, но не читал, а пребывал в оцепенении, глубоко погружённый в свои мысли.

Сказать в письме хотелось о многом. Можно, конечно, написать о жаре, о тяжёлой работе, об одиночестве, о депрессии… Или наоборот, бодро написать о том, что всё хорошо, что нужно только потерпеть и всё образуется. Но и то, и другое будет ложью, скрывающей главное: всё оказалось совсем не так, как он думал перед отъездом, и вернуться за ней он не может – не потому, что разлюбил, а просто потому, что его никогда отсюда не выпустят. Раньше людей держали в неволе посредством решёток, охраны, колючей проволоки, а теперь вот долговое рабство, и даже если у тебя на руках паспорт, то с ним тебя никуда не выпустят; не выпустят, да ещё будут считать неблагодарным.

– Она вон там мается на свою нищенскую зарплату, голодная ходит на работу, а ты оказался в стране, где собаки едят лучше, чем оставшиеся у тебя на родине близкие тебе люди, – так недавно сказал ему сосед-старожил, имевший очень престижную и хорошо оплачиваемую работу.

Илья сдержался, потому что сосед этот не так давно перенёс инфаркт, уже не первый, но перестал здороваться, не только с ним, но и вообще с соседями. Их сытые рожи начали раздражать его.

При нынешнем раскладе собрать деньги было почти невозможно – львиная доля зарплаты уходила на оплату квартиры, еду и счета. Работал Илья много, но зарплаты всё равно не хватало, а других доходов не было. Теперь он с горечью вспоминал о том, как мечтал заработать денег, чтобы выкупить для них квартиру у своего упыря-родственничка, прихватизировавшего оставшиеся от стариков две комнаты в коммуналке.

Этому кровососу, всю жизнь промышлявшему левым товаром, было бы самое место здесь – среди таких же, как он, как его нынешний хозяин и та семейка, у которой он арендует квартиру, как все эти частные бюро по трудоустройству и маклерские конторы, наживающиеся на Илье и на таких, как он. Но родственничек сюда не хотел никакими судьбами.

– Что ж, я последний дурак, что ли?! – возмущался он, если его спрашивали о том, не собирается ли он к своим единоверцам. – Мне и здесь неплохо.

Иногда Илья начинал думать, что вот такие, как его родственничек, специально для того и испоганили их со Светой жизнь и миллионов таких, как они, чтобы теперь он, Илья, работал на них не поднимая головы и платил за съёмную квартиру каким-нибудь упырям. Можно, конечно, на всё плюнуть и вернуться… Ни с чем – у него ведь ничего нет.

Пока он здесь умирал на солнце, цены на жильё там подскочили раза в два, а то и в три. Он упрямо пытался всё время что-то отложить, но разве спасут его эти несчастные пять или даже десять тысяч?..

За всё нужно платить. За всё, кроме воздуха, пока. И никого не интересует, где ты возьмёшь деньги. В жизни нужно уметь устраиваться: выгодно купить и вовремя продать, найти работу по-чёрному, чтобы пособие не потерять, и деньги заработать и отложить, или, ещё лучше, воровать, или быть предприимчивым и открыть свою маклерскую контору. А такие, как он, умеют только работать, и поэтому, они лохи, обворованные рабы у предприимчивых, умеющих воровать и обманывать, купить за шекель и продать в четыре раза дороже.

Как ей объяснить, что он попал в рабство, став жертвой бессовестных прохиндеев?..

Письма здесь писались тяжело. То ли небо давило, то ли жизнь была совсем другая. Илья никак не мог найти подходящих слов… Он представил, как она одна возвращается по пустынным тёмным улочкам после работы, совершенно одна. На обед покупает себе несколько пирожков или что-нибудь с творогом. Она ждёт его… Илья чуть не заплакал, но, собрав всю волю в кулак, сдержался.

– Не дождетесь! – со злостью подумал он.

Отчаяние превращалось в ненависть. Нужно было приехать сюда, в эту отсталую, провинциальную страну, чванливую, злобную и убогую, чтобы понять, кто твой враг.

– За что вы украли у нас страну, будущее? За что разрушили нашу жизнь, за что так ненавидите нас?!

Кому они мешали, кому мешало их счастье?! Разве они так много занимали места в этой жизни? Разве так много от неё хотели?

Они всего-то и хотели жить, работать и быть счастливыми. Но им, этим ненасытным упырям, показалось, что это слишком много. И они отняли у них со Светой даже это.

Ему никогда не заработать на собственный угол для них, никогда не освободиться из рабства у этих упырей, которые по любому поводу презрительно бросают: «А что, там тебе было бы лучше?»

– Тебя ведь никто не заставлял сюда ехать, – с гадливой улыбочкой говорили ему бальзаковского возраста жирные бабы с густо приправленными косметикой рожами, почувствовавшие себя начальницами, – и никто здесь не держит. Езжай обратно.