Забытые кости

– Да, я читала. – Сьюзен поежилась.

В 2012-м студия «Экспрешнс» в Сан-Франциско была одним из крупнейших центров дистрибуции детской порнографии в Калифорнии. Первоначально расследование координировала налоговая служба, заподозрившая владельца студии Хью Джарвиса в уклонении от уплаты. Именно во время компьютерного аудита и были обнаружены папки с фотографиями. Прежде чем Министерство внутренней безопасности успело произнести «тридцать лет тюремного заключения и 250 тысяч долларов штрафа», Джарвис успел сдать своих покупателей. Их оказалось пятьдесят девять, включая Джеральда Никола.

Доказательств физического насилия Джеральда над своими жертвами обнаружено не было – они появились позднее, после обнаружения тела ребенка, – но материалов для обвинения его в хранении детской порнографии хватало вполне. И не только в хранении, но и в распространении: он обменивал фотографии Джарвиса онлайн точно так же, как фанаты бейсбола обменивались карточками любимых игроков.

– В суде у Джеральда не было никаких шансов, – продолжал Эд. – Даже не знаю, почему они утруждали себя судом. Наверное, потому что суда заслуживает каждый. Адвоката ему дали прямо из юридической школы – парень до скамьи еще не дорос. Ненависть его к сексуальным насильникам была настолько очевидной, что он вполне мог бы нанять самолет для воздушного поздравления в день вынесения Джеральду приговора. Когда тебя ненавидит твой собственный адвокат, дело плохо.

– И вот теперь его выпустили, – хмуро заметила Сьюзен. – Места на всех не хватает.

В Калифорнии действительно не хватало мест для всех заключенных и тех, кто был осужден по ненасильственным статьям и хорошо вел себя в тюрьме, иногда выпускали досрочно. Единственное насилие, с которым Джеральд столкнулся в исправительном учреждении Миллстоун, было направлено на него со стороны других заключенных, которые если и ненавидят кого-то больше, чем доносчиков и копов, то именно насильников над детьми.

– Я позвонила его надзорному, Джуно Томисато.

Эд поднял брови.

– Мне доводилось иметь с ним дело – брюзга, да и то в хороший день. Бьюсь об заклад, ты его обрадовала звонком среди ночи.

– И даже больше того. В общем, он не удивился, что Джеральд сделал ноги. Сказал, что он скорее покончит с собой, чем вернется в тюрьму.

– Вот и хорошо. Сбережет налогоплательщикам немного денег.

В разговоре со Сьюзен Джуно Томисато сказал, что тюрьма для растлителей малолетних – сущий ад. И это мягко выражаясь. Как обычно, приговоры заключенных вроде Джеральда держат в секрете, но в тюрьме всегда всё узнают. Даже в защищенном заключении – ЗЗ-дворике, как это называют обитатели Миллстоуна – Джеральду ежедневно угрожали избиением, изнасилованием, кастрацией. У него крали пищу, его камеру обчищали начисто, его матрас и простыни обливали всевозможными жидкостями. С ним творили все, что только можно творить с человеком, все, что нормальный человек не пожелал бы даже увидеть во сне. Доказательства чинимой дикости присутствовали у него на лице: рваный шрам в форме полумесяца, след пореза бритвой вдоль скулы, от уха до подбородка. Эмблема Миллстоуна, носить которую он обречен вечно.

– Такой, как он, вечно скрываться не сможет, – сказал Эд. – Ни друзей, ни денег, ни настоящей семьи. Кстати, его мать в доме престарелых, так что у нее он прятаться не может. Рано или поздно этот мерзавец выползет из-под того камня, под которым скрывается, и мы его прижучим.

– Я, пожалуй, поговорила бы с матерью Джеральда утром.

– Ни черта ты из нее не выжмешь. Ей сейчас, наверное, лет под сто. – Эд постучал себя по голове. – У нее и мозги-то уже разжижились.

– Ей девяносто шесть, – подтвердила Сьюзен. – Ты ее знаешь?

Эд покачал головой:

– Нет, но в таком городишке, как наш, каждый о каждом что-то знает.

Сьюзен потерла глаза и моргнула, пытаясь вернуть мир в фокус. К черту сериальный марафон, к черту мороженое. Добраться до дома, и в постель.

– Ладно, я все равно хочу с ней поговорить. В любом случае не помешает, да?

Эд снова пожал плечами.

– Если думаешь, что это поможет. Только на многое не рассчитывай. – Он сделал попытку подняться. – Иди-ка ты домой. Сейчас все равно ничего уже не сделаешь. Я тоже снимусь, как только получу ответ из округа.

– Да? Они что, помощь хотят предложить?

– Пока ответ не получу, ничего не знаю. Непонятно только, чем они там, в офисе шерифа, заняты в такое время, что перезвонить не могут.

– Мне завернуть к ним по пути домой? Узнать, из-за чего задержка?

– Ты в зомби сейчас превратишься. Посмотри на себя в зеркало – глаза уже не голубые, а красные. Так или иначе, скоро ответят. – Он потряс газетой. – А я пока почитаю. Все, отправляйся домой и выспись.

Повторять не пришлось. Она отправилась домой и легла спать.

Глава 4

Эрик слышал где-то, что потерять все – это пережить катарсис. Теперь он все больше укреплялся в мысли, что так, скорее всего, говорят люди, которые на самом деле все потеряли и говорили себе это, чтобы вылезать каждое утро из постели и чувствовать себя чуть менее умирающими.

Утрата всего – не только жены, дома, брата, самоуважения и престижной преподавательской должности, но и вещей – не принесла ощущения свободы. Скорее, он чувствовал себя полным неудачником. С ящиками из-под молока, заполненными пластинками, и мешками для мусора, набитыми одеждой, Эрик как будто перенесся в прошлое, где был скорее студентом колледжа, как в двадцать, чем респектабельным профессором, как теперь. Одеваясь по утрам в темноте, он словно выворачивал себя наизнанку.

Милая хозяйка снятой в Перрике квартиры, встретив Эрика на подъездной дорожке, окинула взглядом его джип, присвистнула и сказала:

– Ну и ну, ты и впрямь путешествуешь налегке.

Эрик смутился – то, что увидела Дорис Кирш, не было просто багажом. Это был весь его скарб, все, что осталось от прошлой жизни.

Раздел по справедливости (чего Мэгги, откровенно говоря, не заслужила) был идеей Эрика. К концу развода он так вымотался, что сказал ей забрать себе все, что останется после него. Еще он сказал, что не желает спорить и что она, если хочет, может чиркнуть спичкой, предать все огню и станцевать в свете пламени – ему на это сто раз начхать. Он хочет одного: двинуться дальше по жизни и обо всем забыть.

Забыть, что он ее знал.

Движимая чувством вины, Мэгги (насчет мотива вопросов быть не может) попыталась уговорить бывшего мужа забрать то, что принадлежало ему по праву. Или, по крайней мере, поделить все пополам.

Ради приличия.

Эрик не стал и слушать – не только потому, что они уже вышли за рамки приличий (это случилось в кафе «Мунфлауэр», когда его кулак столкнулся с лицом Джима), но также и потому, что сама мысль встретиться с Мэгги для обсуждения вопроса о праве на тот или иной прибор или вкладе каждого из них в покупку софы показалась ему ужасной.

Он не хотел верить, но допускал возможность, что Мэгги, в случае его согласия с ее предложением, будет чувствовать себя менее виноватой и посчитает, что искупит вину за супружескую измену кухонной посудой, лампами, ковриками, книгами, велосипедом и прочей ерундой.

Этого – чтобы с ним обращались как с участником какого-нибудь дебильного игрового шоу, в котором противно улыбающийся и похожий на Джима ведущий отправлялся в постель с его бывшей женой в обмен на весь вот этот почти новый хлам, работу с понижением в зарплате и препаршивую жизнь в солнечной Калифорнии! – Эрик допустить не мог. Даже представить, что Мэгги преисполнится великодушия, сочтя щедростью акт возвращения Эрику его собственной собственности… Нет! Вот черта вам лысого!

По справедливости, если уж вдаваться в детали, большая часть собственности действительно принадлежала ему. Конечно, с преподавательской зарплатой богачом считаться трудно, но все равно он получал намного больше, чем Мэгги зарабатывала как художница. Купленные ею вещи в их симпатичном (ей нравилось это слово, симпатичный) домике с двумя спальнями составляли меньшинство. Так что если кто и имел право на медаль за великодушие, то это, конечно, Эрик.

Меньше вещей – меньше возни с ними. Обстоятельство это оказалось весьма кстати, поскольку снятый им дом сдавался с мебелью. Вот только с какой мебелью…

Стиль оформления коттеджа Дорис был крайне дик, его можно было бы описать как «викторианский дом терпимости в сочетании с тропическим рыбацким домиком и примесью текс-мекс с точки зрения гринго[6 - Гринго – в Мексике прозвище неиспаноговорящих (прежде всего англоязычных) иностранцев; текс-мекс – смесь мексиканской культуры и культуры примыкающих к Мексике штатов США («текс» – от оригинального названия штата Техас – Тексас).]»: на полках стояли снежные шары, засушенная морская звезда и деревянные лобстеры, бронзовые держатели для книг, в кухне на стенах красовались лакированные сомбреро, лампы под абажурами с золотой каймой соседствовали с черными кружевными подушечками, а крышку стульчака покрывал фиолетовый с блестками чехол.

В целом прогулка по домику производила впечатление наркотического трипа, в котором что-то пошло очень-очень не так.

Большую часть утра Эрик занимался тем, что избавлялся от хлама. Что, в недоумении спрашивал он себя, заставляет пожилых людей заполнять каждый дюйм свободного пространства безделушками, как будто каждая добавленная мелочь увеличивает жизнь на еще один год? К моменту окончания уборки Эрик собрал шесть ящиков разного хлама для отправки на хранение в гараж. Оставалось только подумать, как объяснить потом Дорис голые полки и стены коттеджа.

По возвращении из гаража Эрик хлопнулся на софу и положил ноги на подлокотник. Он знал, как опасна праздность, потому что уже ощущал наползающую, как тень вампира, депрессию. Прошлый опыт подсказывал, что лучшее средство борьбы с этим чувством – движение, что страдание – ракушка, которая не прилепится к нему, если не сидеть слишком долго.

И все-таки двигаться не хотелось.

Спустя какое-то время Эрик ощутил безмолвие, такое плотное, с которым не сталкивался никогда в жизни, безмолвие столь глубокое, что у него зазвенело в ушах. После обнаружения Измены ему пришлось решать множество разных задач, связанных с новой работой и переездом на другое побережье через всю страну, и лишь теперь он понял, что именно эта занятость решением мелких проблем, возможно, не позволила ему полностью развалиться. Теперь, когда он обосновался на новом месте и уже собирался начать новую жизнь, перед ним впервые за последние недели встал вопрос: «И что же мне делать?»

Круг его знакомых в Филли[7 - Филли – прозвище Филадельфии.] был невелик и существенно уменьшился с потерей двух так называемых лучших друзей: соблазнителя и похитителя жен

(говнюка)