Любовные похождения барона фон Мюнхгаузена в России и ее окрестностях, описанные им самим

Сей русский царь, как мне поведал градоначальник, был исторической персоной весьма результативною и немало содействовал укреплению государства Российского, для чего и извел большое число своих подданных, кои противились новым веяниям и плели многочисленные заговоры против законного властителя и божьего помазанника.

Во время повествования градоначальник так разволновался, что даже стянул с себя картуз – именно тогда я и узрел его непомерную зеркальную лысину, – и тут из его правого уха вылетела пчелка, описала круг над его головой и исчезла в левом, после чего он поспешил натянуть картуз обратно и более уже при мне с ним не расставался.)

Хотя у градоначальника и был большой счет к Англии и неиссякаемая любовь к Ивану Васильевичу, но вскоре он перешел на другие темы.

– Мы – народ православный, – говорил он, – нам нужны храмы, мы построим в городе еще десятки храмов, чтобы народ молился за императрицу нашу и за Ее наследников, поскольку так уж устроена русская душа.

Я согласно кивал, чувствуя, что желудок у меня уже начинает бунтовать. Но градоначальник сказал, что хочет показать мне еще свою пасеку – может, я буду покупать его мед в целях расширения торговли между Российской империей и Нижней Саксонией и ради взаимной выгоды.

Я поплелся за градоначальником – тот шел впереди, а я поотстал на десяток шагов, и тут в одном из темных коридоров открылась дверь и чья-то цепкая рука затащила меня в комнату. Ко мне прижалось громадное жаркое тело, и голос шепнул в ухо: «Я приду в твою комнату сегодня в полночь. Жди». После чего рука вытолкнула меня назад в коридор – и как раз вовремя, потому что градоначальник в этот момент повернулся и проговорил: «Не потеряйтесь тут в наших лабиринтах».

Как вы уже догадались, рука и жаркое тело принадлежали супруге градоначальника, чьи слоноподобные формы были мне отнюдь не по сердцу, отчего перспектива провести с нею ночь вызвала у меня оторопь и озноб.

За скудным обедом градоначальница подмигивала мне тем глазом, который не виден был ее супругу, и вообще выглядела не в меру возбужденной и общительной. Она умудрялась под столом доставать своею ногою до моей и в то же время улыбаться супругу, уныло размазывавшему ложкой по тарелке тыквенную кашу с медом, которая, несмотря на мой пустой желудок, никак не лезла мне в рот.

Мы выпили еще по чарке горькой за здоровье Ее величества дражайшей императрицы Анны Иоанновны, после чего губернатора сморил сон, и он начал похрапывать прямо за столом. Голова его свесилась на грудь, картуз сбился набок. Его супруга улыбнулась мне, подмигнула обоими глазами, а затем принялась будить градоначальника.

– Ты устал, мой любезный супруг, – ворковала она. – Дела государственные – тяжелое бремя. Тем паче для человека в твоих летах. Федька проводит тебя в опочивальню. Эй, Федька, – крикнула она, и в комнату тут же вбежал лакей, который помог хозяину подняться со стула и повел его прочь из залы.

Мы остались вдвоем, и у меня от тоски и безысходности сжалось сердце. А градоначальница, плотоядно поглядывая на меня, принялась еще настойчивее тереться своею ногой об мою. Однако если она рассчитывала распалить меня этим, то эффекта добилась противоположного. Мой мозг судорожно искал выход из создавшегося положения. Выход, однако, нашелся всего лишь один, и я, несмотря на приближающуюся ночь, был готов им воспользоваться.

Извинившись перед хозяйкой, я сказал, что с сожалением вынужден покинуть ее на некоторое время по причинам нужды, о которой за столом не говорят. После чего, натянув на лицо фальшивую улыбку, я удалился из залы и поспешил вниз в конюшню, предполагая быстро оседлать моего скакуна и немедля отправиться в путь.

Каково же было мое разочарование, когда я увидел пустое стойло, куда я собственными руками завел сегодня днем моего не знающего устали коня. Не было видно и конюха, хотя я несколько раз и позвал его громким требовательным голосом. В конечном счете мне пришлось отказаться от моего отчаянного плана и за неимением лучшего вернуться в залу, где на своем месте восседала хозяйка сего дома. На лице ее гуляла блудливая улыбка.

– Изволили проведать боевого коня? – спросила она.

– Да, видите ли, привычка – я забочусь о нем, а он выручает меня.

– Пойду и я проведаю своего коня – он у меня к старости совсем скакать перестал. Его все больше в сон клонит. А мне другое нужно, – сказала она, в очередной раз подмигнув мне. – Федька проводит тебя в отведенную опочивальню. Только ты смотри – не усни. Все равно приду разбужу.

Не буду посвящать читателя в подробности этой ночи. Скажу лишь, что далась она мне нелегко. Чтобы добиться хоть какого-то результата, мне приходилось представлять перед собой всевозможных прелестниц, с которыми сталкивала меня жизнь, – без них градоначальница ушла бы из моей постели не солоно хлебавши, как уходила из постели своего супруга.

Впрочем, в конечном счете я уехал из города N., исполнившись самых теплых чувств к градоначальнице, вернувшей мне за ночные труды моего коня (который, как уже понял догадливый читатель, был украден, как и все, что кралось в этом городе), и я, размышляя о непостижимой русской душе, поскакал дальше – меня ждал Петербург, до которого со мной, впрочем, случилось еще немало приключений, достойных того, чтобы я вспомнил о них в этих мемуарах.

Восстановление справедливости

Путь до следующего города был неблизкий, и я то дремал в седле, положась на моего верного четвероногого друга, то скакал во весь опор. Но, так или иначе, новая остановка случилась у меня лишь через неделю. Да и то не в городе, а в поместье, вокруг которого раскинулось село с крепостными крестьянами.

Принимал меня там радушный хозяин – помещик лет шестидесяти, убеленный сединами и с громадным лбом, выдававшим в нем незаурядного мыслителя, коими оказалась так богата Россия.

Но до того поместья оставалась еще неделя пути, и я, покачиваясь в седле, предавался размышлениям о своем будущем, которое пока было темно для меня. Да, я знал, что меня ждет Его милость герцог Антон Ульрих, но какова будет моя карьера, каких высот смогу я достичь на новой службе, какие приключения и сражения мне предстоят – обо всем этом я даже догадываться не мог, хотя уже тогда чувствовал, что ведет меня сама судьба, говорить о намерениях которой пока не настало время...

Теперь, в 1796 году я уже твердо знаю это: да, меня вела судьба, счастливая или несчастливая – не мне об этом судить. Пусть решают потомки. Но бесспорно одно: иначе как великой ее не назовешь, хотя ее и пытались принизить некие темные личности, вознамерившиеся отравить мне жизнь. Но нас, Мюнхгаузенов, никто не смог и не сможет сломить – ни враг на поле кровавой битвы, ни подлый писака!

Ах, до чего же они лживы и смешны! Но при всей своей лживости даже солгать-то толком не умеют. Ну зачем им, скажите на милость, понадобилось умалять мои подвиги смешной и нелепой историей о том, как я будто бы вытащил себя вместе с конем из болота за волосы? И нашлись же такие, кто поверил этому вранью! Кому может прийти в голову тащить себя откуда бы то ни было за волосы?! Попробуйте – у вас быстро пропадет охота! Волосы – материя тонкая. И болезненная.