Под маской скомороха

– Твой потешный ящик называется у немцев вертепом. Только в нем представляют житие святых, а ты вон што удумал… Хулы не боишься? А то ведь с этим у нас строго.

– Дак ведь не съемши кислицу, вкусу ее не познашь.

– Вот не ожидал познакомиться с доморощенным философом… – Матвей Гречин добродушно улыбнулся. – Твоя правда. Только потешек, по-моему, маловато для представления.

– Сам знаю. Я хочу изготовить ишшо немца, старуху, лекаря и козла. Есть у меня занимательные задумки…

– Вижу, котелок у тебя варит. Боярский сын – а поди ж ты…

– Так как с моим заказом? Сговоримся?

– А куда теперь денешься? Признаюсь – сразил ты меня наповал. Диво дивное удумал. Тебе бы к скоморохам податься, денгу будешь грести лопатой…

Так они и познакомились. Матвей Гречин не просто разрисовал вертеп, а вложил в него душу. Наверное, малевать образа ему прискучило, вот он и развернулся на потешном ящике во всю ширь своего недюжинного таланта. Гречин даже отчеканил двух петушков из яркой бронзы и поместил их на ставнях. А еще в помещении потешных палат он приклеил на стенку крошечные звездочки все из той же тонкой бронзы, и на свету они сверкали как золотые. Истома был на седьмом небе от счастья – экое диво сотворил мастер!

Расстались они почти друзьями, несмотря на разницу в возрасте; творческие натуры быстро находят общий язык. Гречин даже не хотел брать деньги за работу, но Истома настоял. Он нашел хитрый ход, сказав, что дает на краски, которые стоили недешево, особенно привозные, заморские.

Пока Матвей Гречин занимался художеством, Истома с его разрешения познакомился поближе с содержанием книжного шкафа. Судя по количеству рукописных книг и инкунабул[32 - Инкунабулы – книги, изданные в Европе от начала книгопечатания и до 1 января 1501 г. Издания этого периода очень редки, так как их тиражи составляли 100–300 экземпляров.] (все они принадлежали лично иконописцу), Гречин был богатым человеком, потому как книги ценились очень высоко. Чего стоило лишь одно «Евангелие», над которым изрядно потрудился златописец[33 - Златописец – мастер, покрывавший золотом заставки и отдельные участки миниатюр. В создании рукописной книги кроме златописцев участвовали не менее семи ремесленников: доброписец чернописный – писец, воспроизводивший основной текст; статейный писец – воспроизводивший киноварью вязь, подстрочные и надстрочные записи, точки и другой текст, впоследствии прописывавшийся золотом; заставочный писец – художник, рисовавший заставки и буквицы; живописец иконный – художник, рисовавший миниатюры; златокузнец, среброкузнец и сканный мастер – ювелиры, изготовлявшие драгоценный оклад книги.]. Видать, большую часть своего заработка – а он явно был немалым – Матвей Гречин пускал на приобретение кладези знаний. Впрочем, не исключено, что некоторые книги достались ему по наследству.

В том, что Истома заинтересовался книгами, Гречин не усмотрел ничего странного – дети бояр, купцов и священников практически сплошь были грамотными. И не только они. В Великом Новгороде было много разных училищ, в которых обучались дети горожан независимо от их зажиточности и общественного положения. Кроме того, существовали еще и школы «мастеров грамоты». Мастера грамоты сделали промысел из обучения. Они основывали школы в семьях, в домах учителей, при монастырях и церквях.

Особенно заинтересовала Истому книга «Хождение во Флоренцию». Он приник к ней, как жаждущий путник, бредущий много дней по пустыне, к роднику. Эта книга очень отличалась от всего того, что Истоме довелось читать в школе дьякона Есифа.

Имя автора книги он так нигде и не нашел; судя по всему, это был какой-то суздальский книжник. Но это обстоятельство не смущало юного боярина. В книге описывалось хождение митрополита Исидора во главе русского посольства на Ферраро-Флорентийский собор в 1437 году и возвращение его на Русь спустя два года. Ливония, Германия, Италия, Сербия, Венгрия, Польша, Литва и города, встречавшихся на пути посольства, представали перед глазами впечатлительного Истомы во всем их живом великолепии и многообразии – так, как будто он видел все воочию.

Он настолько увлекся чтением, что время, которое Истома провел в мастерской иконописца, – два дня и две ночи – пролетело совершенно незаметно. Юный боярин и про сон забыл, читал даже ночью с милостивого соизволения Гречина, воткнув лучину в светец, чтобы не переводить зазря дорогое масло в жировом светильнике.

Вернувшись домой, – мать совсем извелась, дожидаясь своего беспутного сына, – он первым делом обустроил на заднем дворе «театр» (приказал слугам притащить несколько бревен и разложить их полукругом), а затем созвал приятелей-одногодков, а также их братьев и сестер меньших, и устроил первое представление, которое увенчалось сногсшибательным успехом. Вскоре вертеп Истомы стал знаменательным событием в жизни Колмогор. Как и было задумано, он смастерил еще несколько персонажей для своих пьесок, которые придумывал, что называется, на ходу, и, к его удивлению, на представления начали ходить даже убеленные сединами старцы, которые жили по соседству.

Отцу затея Истомы пришлась не по нраву, но он не стал перечить сыну, обладавшему упрямым и независимым характером. Пусть забавляется, по здравому размышлению решил Семен Яковлев. Все ж не баклуши бьет, а занимается делом, хотя оно и принижало боярское звание. Но нравы в Заволочье были даже демократичней, нежели в вольном городе Новгороде, поэтому старший Яковлев махнул рукой на забавы сына – пусть его. Еще год-два – и Истоме будет не до игрищ. Да и забот у Семена Яковлева хватало.

Боярин Филипп Григорьев, хоть и слаб был характером, а все-таки дожал Яковлевых. Конечно, не будь у него жены, отличающейся жадностью непомерной и коварством, которая вилась над богатыми угодьями Яковлевых как черный коршун, можно было договориться ко всеобщему удовольствию, но безвольный Филипп был под каблуком у Марфы, и сделка состоялась. Что поделаешь, долг платежом красен, и отдавать его все равно нужно. Поэтому отцу Семену Яковлеву пришлось воспользоваться советом брата Нефеда.

Несколько позже Истоме удалось тайком прочитать договор: «Се купи Филип Григорьев у Яковлих детей у Нефедья и Семена Корельской наволок, землю и воду, и пожни, и рыбные ловища и всякие угодья от Тойнокурьи до Кудмы; и по Кудме вверх землю и воду, и пожни, и бобровые ловища, и всякие угодья до озера, и в озере ловлю рыбную; и на Малокурьи землю и воду, и пожни, и рыбную ловлю до Улонимы. А дал Филип две тысячи белки Нефедье и Семену…»

Конечно, две тысячи белок – это был сущий мизер. Но план дяди Нефеда удался на славу – Яковлевы оставили себе «никчемные» земли по реке Неноксе и по Керети, где рудознатцы нашли залежи соли и мусковита.

Вскоре рудники заработали, и семейное предприятие братьев Яковлевых начало давать большую прибыль. Верные люди донесли, что боярыня Марфа, узнав, как ее ловко обвели вокруг пальца, взбесилась. Конечно же она затаила на Семена и Нефеда Яковлевых зло, но, как говорится, близок локоток, да не укусишь. Надобность в займах отпала, торговля солью и мусковитом шла бойко, – купцы низовые в очередь становились – и в семье Истомы воцарился мир и покой.

Когда пришла зима и завьюжило, Истома вдруг попросился, чтобы его отправили на обучение к Матвею Гречину. Решив, что сын намеревается заточить себя в монастыре, отец поначалу пришел в ужас, – кому дело передать?! – сам он уже в годах, а остальные дети мал мала меньше – но Истома успокоил его. Ему всего лишь хотелось научиться рисовать, а главное, продолжить книжное обучение. Узнав об этом намерении, Семен Яковлев оттаял, даже обрадовался, и едва на Волхове стал крепкий лед, самолично отправился на переговоры с благочинным, настоятелем монастыря, – естественно, не с пустыми руками. Просьба щедрого боярина нашла понимание, Матвей Гречин не возражал (даже воспрянул духом; с монахами ему было скучновато), и юный боярин поселился в его мастерской-келье.

В отличие от школы дьякона Есифа, где Истома учился неважно, в монастыре он набросился на книги с невероятным рвением. Он читал все подряд, а в перерывах между чтением инкунабул слушал уроки иконописца и сам пробовал рисовать. Гречин обучал его, как готовить краски и лаки, в каких пропорциях их составлять, чтобы получился нужный цвет, какое дерево годно для досок, на которых малевали образа, как его сушить и обезопасить от древоточцев, какие грунты нужны под краски, из чего делать кисти, и многому другому. Это дело оказалось для Истомы чрезмерно трудным, хотя приемы писания икон он перенял. Но изображать святых, как должно, он так и не научился; они получались у него непотребными, совсем непохожими на канонические образы.

Впрочем, Матвей Гречин особо его и не напрягал; рожденный ползать летать не может. Он понимал, что для Истомы художество – это баловство. Главным для юного боярина было книжное чтение и долгие беседы по вечерам, возле печи, в которой жарко пылали поленья. Гречин стал для боярского сына настоящей сокровищницей полезных знаний. Он был широко образованным человеком и рассказывал Истоме такие вещи, о которых на Руси имели понятие только редкие книжники.

Два года жизни и учебы в монастыре пролетели незаметно. За это время Истома стал совсем другим человеком, несмотря на свой юный возраст – более серьезным, жестким и начитанным. Книги открыли для него другой мир, и он был необычайно интересным, увлекательным, не то, что прозябание в северной глуши. Его душе хотелось чего-то иного – простора, шири необъятной, приключений, но отец решил по-своему.

– Собирайся! – сказал он однажды. – Будем знакомиться с нашими владениями. Пора тебя приставить к делу, вон какой большой вымахал. Да и уму-разуму набрался, как мне доложил Гречин.

Раньше Истома воспротивился бы отцовской воле, но теперь смолчал. «Поживем – увидим, как оно дальше будет», – не по летам рассудительно подумал юный боярин. Так он оказался в карбасе, который плыл по Керети, направляясь к руднику Яковлевых, где добывали мусковит.

Глава 4

ГОРОД

Расположенный по течению реки Волхов, в двух верстах от ее истока из озера Ильменя, вольный город Великий Новгород разделялся рекой на две половины или стороны – Торговую на восточном и Софийскую на западном берегу. Первую сторону в народе называли Купецкой, потому что там велась вся торговля, а вторую – Владычней, где жил новгородский владыка.

Центром Новгорода был просторный и хорошо укрепленный град на Софийской стороне – Детинец. Новгородцы не сомневались, что его высокие каменные стены и башни могут выдержать многодневную осаду; если, конечно, среди защитников Детинца не найдется христопродавец, готовый за богатую мзду продать не только сограждан, но и мать родную. Внутри Детинца высились золотые главы церкви Святой Софии, и располагался двор владыки. Кроме того, там же было еще несколько церквей, судебная изба и дворы, построенные улицами. В 1334 году над всей стеной Детинца была сделана кровля, а на воротах, в каменных башнях, устроены церкви – Богоявления, Воскресения, церковь Василия на Прусских воротах и церковь Преображения, откуда был выезд в Людин конец, на юг.

За пределами Детинца простирался Великий Новгород, разделенный на концы. На Софийской стороне полукружием около Детинца располагались три конца: на юг – Людин конец, или Гончарский, на запад – Загородный конец, а на север – Неревский. Ближайшая часть города к Детинцу называлась Околоток. На Торговой стороне было два конца: на юг – Славенский, на север – Плотницкий.

В Славенском конце в любое время года бурлил Торг – главное доходное место новгородцев практически всех сословий. Главным на Торге считался Великий ряд, где находились постоянные торговые лавки и амбары. Там же находились весовщики, собиравшие «весчее» – сбор за взвешивание товара, и менялы со своими стольцами.

На Торге находилось и Ярославово дворище, получившее свое название по имени князя Ярослава Мудрого. Там располагался его княжий двор. В разные времена на Торге было построено много церквей, а между ними стояла Вечевая Башня со ступенями, на которой висел колокол, созывавший народ на вече. Неподалеку от Ярославова дворища находились торговые дворы: Немецкий, Готский и Плесковский. Из Славенского конца от Вечевого майдана через Волхов шел в Людин конец мост, уставленный купеческими лавками для красного товара.

Город со всеми его пятью концами был окружен земляным валом, а за ним – глубоким и широким рвом, наполненным водой. Его выкопали в 1372 году, когда Новгород, после разорения Торжка войсками Твери, опасался нашествия дружины тверского князя. В 1383 году, чтобы упредить наступление князя Дмитрия Донского, новгородцы расширили этот вал более чем на три сажени[34 - Сажень – старорусская единица измерения расстояния. В Древней Руси применялась не одна, а множество разных саженей. Здесь сажень городовая равна 284,8 см.], в некоторых местах соорудили каменные башни – «костры», а поверх вала поставили деревянный частокол.

За Неревским концом у самого вала протекал ручей Гзень; он поворачивал к востоку и впадал в Волхов. За Людиным концом находилось Жидическое озеро, или Плесо, Торговая сторона была окаймлена речкою Копанью, а на южной стороне, за Славенским концом, протекал ручей Жилотуг, сливавшийся с другим протоком, Малым Волховцем. Ближе к валу, за Плотницким концом, протекала речка Витка. Все эти незначительные ручьи и речушки в половодье приносили немало бед, но на все воля Божья, как смиренно говорили новгородцы.

Вал, огибавший Новгород на обеих сторонах Волхова, не был границей городских построек. За ним, на значительном пространстве во все стороны, располагались посады, прилегавшие к монастырям. Их было много, и все они принадлежали не Новгородской земле, а самому Господину Великому Новгороду. Эти посады с дворами, рассеянными там и сям, с огородами и садами, придавали Новгороду вид огромнейшего города. Его окрестности были болотистыми, и в сильные разливы покрывались водой, исключая возвышенности, где стояли монастыри; но иногда случалось, что вода доставала и до самых монастырских стен.

Все это было хорошо знакомо Ратше в отличие от калик, которые были родом из других краев земли Русской. Ему пришлось выступать в роли зажиточного хозяина, который водит гостей по своим богатым хоромам, рассказывая, где находится горница, где светлица и сенник[35 - Сенник – холодные покои; обычно в них устраивалась брачная постель.], и как пройти в повалушу[36 - Повалуша – комната для приемов гостей; всегда ставилась особняком от жилых хором и соединялась с ними сенями – крытым переходом.] или в его личные покои. Но, главное, он просто обязан объяснить им, в каком закутке располагается нужный чулан – чтобы во время застолья они не смущали пирующих непристойными расспросами и не терпели адские муки, когда надо маленько разгрузить желудок, наполненный вкусной едой под самую завязку, или, что самое худое, куда бежать, когда прижмет естественная надобность, да так, что невмоготу.

На мосту, который соединял вечевой майдан с Людиным концом, новгородцы, по своему обычаю, выясняли отношения с помощью мордобоя. В Новгороде такие драки были обыденным явлением – как, к примеру, летний дождик или зимой вьюга. При этом шум и гам над мостом стоял такой, что, наверное, рыба в Волхове глохла.

– Это смута какая, али што?! – испугались слепцы.

Для их острого слуха гвалт от бузы на мосту был нестерпимо громким. Граждане вольного города пытались понять, из-за чего разгорелся сыр-бор и к какой стороне примкнуть, чтобы всласть почесать кулаки.

– Народ дурью мается… – буркнул Ратша. – Обычное дело. Уйди, не то зашибу! – рявкнул он, увидев, что на него несется здоровенный дылда с пудовыми кулачищами.

Похоже, парень был «клиновым»[37 - Клиновой – боевой холоп; в кулачных боях «стенка на стенку» он становился на «челе» – в центре построения.]. Видимо, ему здорово досталось по башке, и в мозгах у него случилось помутнение, после чего людским водоворотом он был выброшен в толпу зевак. А когда оклемался, то перепутал грешное с праведным, посчитав Ратшу, который держал в руках ослоп, за одного из бойцов противоборствующей стороны, хотя тот и прицепил длинную седую бороду, изображая почтенного старца. Ведь в кулачных боях принимали участие все, кто мог крепко стоять на ногах, невзирая на возраст. К тому же в схватках на новгородском мосту нередко использовались палки, посохи, кистени, разнообразные тяжелые заначки в рукавицах и даже ножи – в зависимости от значимости события. Поэтому дубье в руках «старца» подействовало на детину, как красная тряпка на быка.

Скорее всего, решил Ратша, в данный момент решается какое-то серьезное дело, связанное с вече. Договориться полюбовно на всеобщем собрании не удалось, вот теперь народ и решал в кулачном бою, чей будет верх. Ведь победитель всегда прав.

Дылда не послушался доброго совета, и Ратше не оставалось ничего другого, как вспомнить молодость. Бить здоровилу ослопом он не стал, – чужие разборки ему были ни к чему – лишь слегка отступил в сторону, пропуская его мимо себя, а затем припечатал таким смачным пинком ноги пониже спины, что забияка пропахал носом добрую сажень хорошо утоптанной землицы. После этого Ратша, не дожидаясь, пока дылда очухается и возжаждет мести, увел калик в толпу, которая скрыла их так, будто они были за стеной деревьев в глухом лесу.

– Похоже, простому народу малое вече на больную мозоль наступило, – сообщил Ратша каликам, немного расспросив ротозеев. – Вот черный люд и взбунтовался. А супротив них выступили житьи люди. Ясное дело, не сами, а наняли таких, как тот бугай, которому я рога пообломал.

– Что такое малое вече? – живо поинтересовался Волчко, который имел смутное представление о новгородских порядках, так как родом был из Киева.

Он знал грамоту и любил складывать в своей изуродованной башке интересные факты, чтобы при случае щегольнуть не только разными штуками, на которые был горазд, но и ученостью.

– Вот нас, к примеру, всего шестеро, и то нередко спорим до хрипоты, – ответил Ратша. – А бывает, что и за грудки хватаем друг друга. Каждый считает свое мнение самым верным. Не будь атамана, мы уже давно передрались бы и разбежались в разные стороны. Так и на новгородском большом вече. Людишек там – не сосчитать. И каждый свое долдонит. Это же так можно судить-рядить до нового пришествия. Поэтому было решено выбрать наиболее уважаемых граждан – их назвали «триста золотых поясов», штоб они представляли весь народ. Малое Вече собирается возле Никольского собора, а Большое – возле Софийского. А ишшо есть уличные и кончанские[38 - Во главе каждого новгородского конца стоял выборный кончанский староста, который вел текущие дела. Он правил не один, а вместе с коллегией знатных обывателей, составлявших кончанскую Управу. Она была исполнительным учреждением, действовавшим под надзором кончанского Веча, имевшего распорядительную власть.] народные собрания. Уж там-то почти всегда доходит до драки.

– Нам бы чего-нибудь откушать, – мрачно заявил Спирка. – Со вчерашнего дня не емши…

– Укатали сивку-бурку крутые горки! – хохотнул Волчко. – И то верно – любовью сыт не будешь. Похоже, брат, Милава выжала тебя досуха.