многочисленных полках и в шкафах со стеклянными дверцами лежало оружие разных
эпох и народов.
Помню массу кинжалов, сабель, ятаганов, палашей, шпаг в узорчатых ножнах, каких-то еще смертельных приспособлений. А рядом – десятки экспонатов
огнестрельного оружия, блестящие рыцарские доспехи.
В общем, мы с приятелем переглянулись, он стал запихивать во внутренний карман
пальто крупный кинжал, богато украшенный драгоценными каменьями, а я прихватил
другую вещицу, которая на несколько недель в корне изменила мою жизнь.
Нам очень повезло: как зашли мы туда, так и вышли – никем не замеченными.
Пошли на квартиру ко мне, я тогда снимал угол у немолодой разбитной еврейки Цили на
улице Воровского, и там стали рассматривать неожиданную добычу.
Володя, увидев, как гнется легкое алюминиевое лезвие кинжала, да рассмотрев
грубые цветные стекляшки на пыльных, из пресс-папье ножнах, был страшно расстроен и
с нескрываемой завистью поглядывал на мой трофей. Действительно, в моих руках было
подлинное чудо образца сороковых годов двадцатого столетия: великолепный немецкий
«шмайссер», создавший столько проблем для наших солдат в начале Великой
Отечественной.
Конечно же, это был всего лишь деревянный муляж. Но какой муляж! Ничем
внешне не отличаясь от своего настоящего собрата, он – хорошо продуманными деталями: тусклыми свинцово-матовыми потертостями, рифлеными полустершимися пластинками
на рукоятке, массивным переключателем одиночной и автоматической стрельбы, -
кажется, даже превосходил его!
Иметь такое чудо – и ни с кем не поделиться своей радостью! – это было не в моем
стиле. Отныне я бродил по городу, с удовольствием ощущая под тяжелой, с меховым
воротником «московкой», купленной мамочкой, когда я учился в девятом классе, непривычно-угловатый предмет и ища, кому бы его показать, чтобы вызвать очередную
порцию удивления и восхищения столь необычной для того времени крутизной. Надо ли
говорить, что все принимали грозный автомат за настоящий…
Как мне тогда казалось, эта игрушка серьезно поднимала мой статус, а может быть, так оно и было. По улицам большого южного города ходил студент, который изредка, вроде невзначай, распахивал тяжелые полы своего укороченного зимнего пальто, и его
собеседники, опасливо оглядываясь по сторонам, дрожащими голосами продолжали
разговор, будто ничего особенного не произошло. Вопросов, как правило, не возникало.
Ну, носит человек автомат, значит, так надо. Слава Богу, с пулеметом не ходит, и то
ладно…
Интересно, что они тогда обо мне думали? Почему никто не донес в милицию, ведь
это продолжалось более двух месяцев?
Иногда я показывал эту штуку девушкам. Боже, в какой трепет их это приводило!
Как быстро они пытались улизнуть от меня под любым предлогом! Но у одной из них
ответно загорелись зеленые кошачьи глаза. В ее взгляде я прочитал то, чего мне всегда не
хватало: полный восторг и безоговорочное преклонение. К чести своей, я сразу понял: вот
девушка моей мечты!
Она сразу и навсегда разделила со мной все мои, выдуманные на скорую руку, бредни о беспощадных преследователях, бродячий безденежный образ жизни, волчью
затравленность и постоянную настороженность. Не помню уже, что я болтал ей, но ее
влюбленный взгляд и то, что она покорно позволяла делать со своим прекрасным, живущим собственной жизнью телом, пока мой верный друг-автомат лежал на стуле
19
перед жалким студенческим топчаном, осталось в моей памяти навсегда. Может быть, это
были лучшие дни моей жизни.
Мы встречались на моей квартире, вернее, в том углу, который я снимал на
Воровского, а после – гуляли втроем по заснеженному городу. Я, мой автомат и моя
подруга… Я шел, чуть набычившись, шаря исподлобья мрачным мужественным взглядом.
Мои руки утопали в глубоких карманах теплой московки, касаясь угловатого предмета, висевшего чуть ниже пояса. Все-таки интересная это вещь – оружие. Уж я-то прекрасно
знал, что у меня муляж, но как он придавал уверенности нам обоим, мне и моей спутнице!
Она ходила, как и я, немного насупившись и недоверчиво оглядывая редких
прохожих. Ее сердце билось в унисон моему – мы были вместе боевой единицей. Я был