Сельское чтение…

Сельское чтение…
Виссарион Григорьевич Белинский

«Эта книга, не принадлежа собственно к тому, что обыкновенно называется «литературою», – тем не менее принадлежит к важнейшим произведениям современной литературы и весом своей внутренней ценности перетянет многие пуды романов, повестей, драм – даже «патриотических». Явление такой книжки, как «Сельское чтение», должно радовать всякого истинного патриота, всякого друга общего добра. Бедна наша учебная литература, беднее ее наша детская литература, и мы сказали бы, что беднее всех их наша простонародная литература, если бы только у нас существовала какая-нибудь литература для простого народа…»

Виссарион Григорьевич Белинский

Сельское чтение…

СЕЛЬСКОЕ ЧТЕНИЕ. Книжка, составленная из трудов: А. Ф. Вельтмана, Н. С. Волкова, С. С. Гадурина, В. И. Даля, П. И. Иванова, М. Н. Загоскина, П. И. Победина, К. Ф. Энгельке, князем В. Ф. Одоевским и А. П. Заболоцким. Санкт-Петербург. 1843. В типографии министерства государственных имуществ. В 8-ю д. л. 133 стр.

Эта книга, не принадлежа собственно к тому, что обыкновенно называется «литературою», – тем не менее принадлежит к важнейшим произведениям современной литературы и весом своей внутренней ценности перетянет многие пуды романов, повестей, драм – даже «патриотических». Явление такой книжки, как «Сельское чтение», должно радовать всякого истинного патриота, всякого друга общего добра. Бедна наша учебная литература, беднее ее наша детская литература, и мы сказали бы, что беднее всех их наша простонародная литература, если бы только у нас существовала какая-нибудь литература для простого народа. Целые горы бумаги ежегодно печатаются для него под названием «Похождений Георга, аглицкого милорда», «Похождений Ваньки Каина», «Анекдотов о Балакиреве» и серобумажных книг, вроде «Разгулья купеческих сынков в Марьиной роще», «Козла-бунтовщика» и т. п. Все эти пошлости расходятся: стало быть, их покупают и читают. Но какая же польза от этих книг? – Пользы никакой, а вред может быть: от них только грубеют и без того грубые понятия простолюдина, тупеет и без того неизощренная его мыслительная способность. Был некогда на Руси почтенный человек – профессор Николай Курганов; издал он книжицу, или, лучше сказать, книжищу: «Письмовник, содержащий в себе науку российского языка со многим присовокуплением разного учебного и полезно-забавного вещесловия, с присовокуплением книги: «Неустрашимость духа, геройские подвиги и примерные анекдоты русских» и с таковым замысловатым эпиграфом:

Духовной ли, мирской ли ты? прилежно се читай:
Все найдешь здесь, тот и другой; но разуметь смекай.

Книга эта имела успех чрезвычайный: еще в 1796 году была напечатана она уже шестым изданием и до сих пор еще перепечатывается так, как была, без изменений, только разве с выпуском кое-где смысла. Для своего времени эта книга – просто золото; теперь она никуда не годится[1 - «Повесть о приключении аглинского милорда Георга и о бранденбургской маркграфине Фредерике-Луизе» (1782) и «Жизнь и похождения российского Картуша, именуемого Каином» («Похождения Ваньки Каина», 1777) – романы М. Комарова. «Козел бунтовщик, или Машина свадьба» (1841) – роман Н. Базилевича. «Полное собрание анекдотов Балакирева, шута, бывшего при дворе Петра Великого» и «Разгулье купеческих сынков в Марьиной роще» (1836) – произведения лубочной литературы. Первое издание «Письмовника…» Курганова вышло в 1769 г., одиннадцатое – в 1831, последнее издание его книги – М., «Художественная литература», 1976.]. И не нашлось на Руси ли одного литератора, который бы издал для народа такую же книгу, только сообразную с требованиями нашего времени, в отношении к языку и выбору статей! Кроме изданной г. Максимовичем «Книги Наума о великом божием мире»[2 - «Книга Наума о великом божием мире» вышла в 1833 г.], не было ни одной замечательной попытки написать что-нибудь полезное а вместе завлекательное для простого народа. Да и самая книжка г. Максимовича оказалась неудовлетворительною. Простой народ похож на ребенка, только говорить с ним еще труднее: у ребенка ум мягок, как воск, и чужд всяких привычных понятий, а у простого народа ум и неразвит и упрям: за него надо приниматься умеючи и с толком. Главное правило тут – не торопиться, не желать сделать многое вдруг, не высказывать всего зараз и всегда держаться в уровень с понятием простолюдина. Избегая книжного языка, не должно слишком гоняться и за мужицким наречием: простолюдины обыкновенно недоверчивы к собственному способу выражения и думают, что бары смеются над ними, говоря по-печатному их глупым языком. Простота языка должна, в этом случае, быть только выражением простоты и ясности в понятиях и в мыслях.

«Сельское чтение» вполне удовлетворяет всем этим требованиям. Оно знает, с кем имеет дело, и не потчует паштетами того, кому калач в сласть и лакомство. В книгах такого рода обыкновенно думают, что дело в шляпе, если наговорили с три короба нравоучений: «Сельское чтение» понимает, в каком нравоучении нуждается наш народ, и, как искусный врач, оно не лечит от подагры человека, который пьет не шампанское, а сивуху. Внушая простому человеку правила религии, преданность и благодарность престолу, «Сельское чтение» постоянно держится в сфере быта и положения простого человека, – в сфере чисто практической. У всякого народа свои добродетели и свои пороки, и с каждым народом поэтому должно говорить особенным языком. Русский мужик вообще кроток и спокоен, как северянин и притом славянин, необыкновенно смышлен и сметлив; но в то же время он ленив и телом и умом; чтоб скорее отделаться от работы, любит делать все на «авось». Авось – это болезнь русского человека; это такой же нравственный его недостаток, как у швейцаров[3 - Швейцарцев, жителей Швейцарии.] физический недостаток – кретинство (cretinisme). И «Сельское чтение» представляет целую повесть об «авось», которая простому крестьянскому уму покажется изящнее всякого романа Вальтера Скотта, убедительнее истины, что когда солнце светит – светло бывает. Потом, к числу пороков русского крестьянина принадлежит страсть зашибаться хмелиной; к этой страсти присоединяется нерасчетливость, составляющая общий недостаток русского человека, который как будто родится мильонером и уважает только рубли, а с копейками и гривнами, из которых составляются рубли, обходится, как с сором: и на этот счет «Сельское чтение» предлагает поучительный «Рассказ о том, как крестьянин Спиридон научил крестьянина Ивана не пить вина, и что из того вышло». Русский человек по натуре своей склонен к повиновению властям, но по неразвитости своей не всегда умеет понимать благие намерения власти, особенно если эти намерения для него новы и непривычны. Тогда людям, которые любят в мутной воде рыбу ловить, весьма легко смущать и сбивать с толку мужика злонамеренными объяснениями простого дела. Так, например, теперь мужик не вооружается против прививания коровьей оспы детям его, но прежде он смотрел на эту меру благодетельного правительства, как на что-то страшное, грозящее гибелью… Нельзя не отдать справедливости уменью и ловкости, с какими «Сельское чтение» внушает простому народу безусловное доверие к распоряжениям правительства. Чтоб показать это читателям, выписываем отрывок из «Разговора между тремя крестьянами в селе Михайловском»:

Тришка. – Слышь, объявлено предписание, чтоб сажать картошку.

Тихон. – То есть картофель, или земляные яблоки; да что ж тут важного?

Тришка. – Говорят-де, небывальщина.

Тихон. – Ну так что ж? Велят и делай. Мужику ли рассуждать, когда начальство приказывает. И то сказать, вам, дуракам, все то кажется небывальщиной, чего не было на ваших памятях. Не почитали ли вы указа, чтоб не стрелять дичи с 1 марта по Петров день, новым, тогда как им подтверждается лишь давний закон.

Тришка. – Гм, гм… Стало быть, о картошке уж был указ?

Тихон. – То-то, глупый вы народ! Сами не знаете, о чем толкуете. Предписание о посеве картофеля и наставление, как за ним ходить, было издано еще в царствование блаженной памяти государыни императрицы Екатерины Алексеевны.

Старик, упоминая о великой государыне, снял шляпу и, перекрестясь, прошептал: «Помяни ее, господи, во царствии твоем».

Тут подошел еще один крестьянин, широкоплечий, с рыжею бородою.

Тихон. – Здравствуй, Филат; кажись, и ты из кабака?

Филат. – Да, был на сходке стариков: посмекали кой о чем.

Тихон. – И пропили последний рассудок.

Филат. – Пропили рассудок? да за него целовальник вина не даст!

Тихон. – Эх ты, дуралей!

Тришка. – Ха, ха, ха!

Тихон. – На чей же счет вы пили? Уж не на мирской ли?

Филат. – Поди-ка! Нынче не прежнее время, не приходится старикам пить на мирской счет. Такого-де расхода, толкует писарь, не уломаешь в отчет. Там все, слышь, объясни и выкажи до последней денежки.

Тихон. – Так и надобно. Конец мироедам. Все мирские доходы должны быть на счету, все поборы определены или общим законом, или частными предписаниями начальства; словом, общественный приход и расход должен быть чист, как стекло.

Тришка (почесывая затылок). – Вестимо, Парамоныч!

Филат (призадумавшись). – Никак намедни то ж толковал окружный.

Тихон. – Да, да, ни копейки не должно быть ни из мирских доходов израсходовано, ни с крестьян взято безгласно и безотчетно. Никому не дозволено щетиться от государственных крестьян.

Старик Парамоныч, сняв шляпу и возведя взор к небу, с видимым благоговением произнес: «Ущедри, господи, своими благами нашего благочестивейшего царя-надежду; он любит нас и печется о своих подданных, как родной отец».

– Что же ты, Филат, не расскажешь, о чем судили и рядили вы в кабаке?

Филат. – Кажись, Трифон Гаврилыч уж сказывал тебе, про что там калякали.

Тихон. – Про картофель; да о чем тут было толковать?

Тришка. – Слышь, Дурковская волость не хочет садить картошку.

Тихон. – Чего доброго! Диавол во все мешается; он того лишь и ищет, чтоб смутить людей. Но дурковских строптивцев уймут, они будут сажать картофель и еще скажут начальству спасибо за то, что научило их уму, разуму. А вы-то? Неужели так же смекаете, как бы не выполнить повеленного?

Филат. – Да слышь, картошка-то – зелие поганое.

Тихон. – Поганое? Исполать! вот те новость. Это суеверие откуда взялось? Разве картофель не богом же создан? Богом, который «произвел траву скотам и злак на службу человекам»? Смыслите вы, невежды, что значит «поганые»? не картофель поган, вы-то поганы, замышляя не слушать начальства. Знаете ль, «что нет власти не от бога» и что православный христианин веру свою наипаче показывает в преданности царю и покорности установленным от него властям?

Филат (почесываясь). – Вестимо, Парамоныч, кому лучше знать все это, как не тебе: ты человек грамотный, а мы люди темные.

Тихон. – Темные, а гомозитесь. Разве слепой Анкудин упирается, когда его водят? Темному должно тем охотнее слушаться и следовать указаниям тех, которые пекутся о нем, что у него и в башке и в глазах темно!

Филат. – Не что!

Тришка. – Однако бывают же грибы поганые.

Тихон. – Вот то-то и есть! Народ прозвал их погаными, потому что они ядовиты, вредны, человеку в пищу негодны. Но кто может сказать это о картофеле? Картофель пища самая здоровая, вкусная, сытная; картофель не только можно приготовлять для еды вареный, но даже смешанный с мукою ржаною или пшеничною, он дает сытный и вкусный хлеб. Притом картофель родится почти всякий год, если его не лениво опахивают или окапывают; короче, это растение одно из лучших даров, которыми божия щедрость наделила человека. А тебе, Тришка, все это достаточно известно. Ты жил под городом, где крестьяне давно уже сеют картофель, и сам, как сказывал мне, охотно ел его. Здесь же ты прикидываешься и поешь старую песню дураков. Не правду ли я сказал? Ну, скажи, из чего ты криводушничаешь: из алтына или из чарки вина?

Тришка. – Что ж? С волками жить, по-волчьи и выть.

Тихон. – Да, двуязычничать куда как хорошо!

Филат. – Но воля твоя, Парамоныч, все-таки хлеба на картофель по сменяешь?

Тихон. – Ой ты мне, Филат Филатович! Кто велит вам, дуракам, сменять хлеб на картофель? Он вводится начальством лишь как лучшее подспорье хлебу. В голодные годы люди едят мякину, солому, траву, древесную кору, белую глину и бог знает что; не лучше ли в такую годину есть картофель?

Тришка. – Что говорить? Не дай бог дожить до другого такого года, каков был лет за восемь, кажись, третий после холеры. Жутко приходилось народу; ели и в нашей волости глину.

Филат. – Ели, да не наедались, пухли и мерли с голоду.

Тихон. – Вот то-то; помните же это и слушайтесь желающего вам добра начальства. Статочное ли дело, чтоб оно наводило вас на дурное? Ведаете ль, что в тех землях, где сеют много картофелю и где вообще земледелец не на одном хлебе сидит, никогда голоду не бывает?