Пятидесятилетний дядюшка, или Странная болезнь

Пятидесятилетний дядюшка, или Странная болезнь
Виссарион Григорьевич Белинский

По словам В. С. Межевича, близко знавшего Белинского, «Пятидесятилетний дядюшка» писался две-три недели для бенефиса М. С. Щепкина, очевидно, по просьбе последнего. Пьеса была представлена в московский театр 2 декабря 1838 г. Следовательно, она была написана в ноябре этого года. Ольдекоп, цензуровавший пьесу Белинского 9 декабря 1838 г., в своем отзыве о ней писал, что среди пьес, рассмотренных им, «Пятидесятилетний дядюшка» – «самая скучная, предлинная и утомительная, но, к счастью, невинная пьеса. Старый дядя влюблен в молодую свою племянницу и готов на ной жениться, но, узнав, что она любит своего двоюродного брата, он великодушно отступает и соединяет молодых»

В.Г. Белинский

Пятидесятилетний дядюшка или Странная болезнь

Драма в пяти действиях[1 - «Моск. наблюдатель» 1839, ч. II, № 3 (ценз. разр. 1/III), отд. II, стр. 1–110).По словам В. С. Межевича, близко знавшего Белинского, «Пятидесятилетний дядюшка» писался две-три недели для бенефиса М. С. Щепкина, очевидно, по просьбе последнего. Пьеса была представлена в московский театр 2 декабря 1838 г. Следовательно, она была написана в ноябре этого года. Ольдекоп, цензуровавший пьесу Белинского 9 декабря 1838 г., в своем отзыве о ней писал, что среди пьес, рассмотренных им, «Пятидесятилетний дядюшка» – «самая скучная, предлинная и утомительная, но, к счастью, невинная пьеса. Старый дядя влюблен в молодую свою племянницу и готов на ной жениться, но, узнав, что она любит своего двоюродного брата, он великодушно отступает и соединяет молодых» (Архив петроградских академических театров. Цензурный отдел, 1839, № 620). В первый раз «Пятидесятилетний дядюшка» шел на московской сцене в бенефис М. С. Щепкина 27 января 1839 г., а затем повторен 30 января того же года. Пьеса в общем имела успех, хотя больше и не появлялась на сцене. Обстоятельный отзыв о пьесе и постановке ее на сцене дал Л. Л. (В. С. Межевич) на страницах «Галатеи» (1839, № 6).Другой отзыв, менее обстоятельный, помещен на страницах «Моск. наблюдателя» (1839, ч. I, № 2, отд. VII, стр. 34–39); он представляет собою вторую часть статьи «Театральная хроника», первая часть которой написана Белинским (см. № 30 и примеч. 1411).Для второго спектакля Белинский исключил из «Пятидесятилетнего дядюшки» отца Катеньки и Лизаньки Думского, горничную Машу и сократил текст его почти на треть. Сделал он это с помощью М. С. Щепкина, следы правки которого сохранились в рукописи пьесы. Цензурный экземпляр пьесы со всеми внесенными в нее переделками хранится в Центральной библиотеке русской драмы государственных академических театров (XVIII. 3. 83. 5975). Рукопись заключает в себе 3 ненумерованных и 57 нумерованных листов писчей бумаги in folio, занятых текстом с обеих сторон. Листы сшиты и заключены в картонный переплет. На лицевой стороне первого нумерованного листа имеются пометы карандашом: «М. Дек. 2 № 2374», и далее чернилами: «Пьеса сия назначена к представлению в последних числах сего декабря месяца 1838 года № 37. Пятидесятилетний дядюшка, или Странная болезнь, драма в пяти действиях. Сочинение Виссариона Белинского № 620. Одобряется к представлению. СПб. 9 декабря 1838 года. Ценсор Евст. Ольдекоп. Из Библиотеки императорского театра».По этой рукописи в сокращенном и переработанном виде Белинский напечатал «Пятидесятилетнего дядюшку» на страницах «Моск. наблюдателя» (см. выше, стр. 1053).Первая редакция пьесы, т. е. текст рукописи до правки и сокращения, полностью воспроизведена в издании: «В. Г. Белинский. Пятидесятилетний дядюшка, или Странная болезнь, драма в пяти действиях. Неизданный текст с предисловием и примечаниями А. С. Полякова. Книгоиздательство «Путь к знанию», Петроград – 1923».Среди рукописей Белинского, обнаруженных в 1952 г. в Государственном Историческом музее (Москва), сохранились отдельные фрагменты «Пятидесятилетнего дядюшки» (конец III, IV и V явления первого действия, I–X явления второго действия, конец VI явления третьего действия и часть VII явления четвертого действия). Всего 12 л. in folio, на синей плотной бумаге, с текстом на обеих сторонах листа. Авторская пагинация: 7–14, 16, 20, 21 и без номера. Судя по ряду внешних признаков, рукопись служила наборным оригиналом при печатании драмы в «Моск. наблюдателе». Рукопись чистовая, с рядом крупных купюр, сделанных чернилами, рукой самого Белинского. Одна купюра произведена карандашом, неустановленной рукой: в действии I, явлении IV, в реплике Горского, после слов «беспорядка, суматохи» зачеркнуто: «Бочки уж должны быть поставлены и доски на них положены – стряпки чтоб не зевали».Остальные купюры в рукописи совпадают с купюрами, сделанными Белинским в описанной выше рукописи, представленной в театральную цензуру, и приводимыми ниже. Только в конце явления I второго действия, в монологе Лизаньки, после слов: «что нам надо расстаться», Белинским зачеркнуто: «Мое положение так странно, и с другой стороны… Во мне происходит что-то непонятное и странное… Жизнь мне становится в тягость».В настоящем издании воспроизводится вторая редакция «Пятидесятилетнего дядюшки» по тексту «Моск. наблюдателя». Наиболее существенные варианты и выкидки, имеющиеся в цензурном экземпляре рукописи, приводятся ниже.]

Мгновенно сердце молодое

Горит и гаснет. В нем любовь

Проходит и приходит вновь,

В нем чувство каждый день иное.

Не столь послушно, не слегка,

Не столь мгновенными страстями

Пылает сердце старика,

Окаменелое годами;

Упорно, медленно оно

В огне страстей раскалено;

Но поздний жар уж не остынет

И с жизнью лишь его покинет.

    Пушкин

Действующие лица:

Н. М. ГОРСКИЙ, уездный помещик, пятидесяти лет.

ЛИЗАНЬКА и КАТЕНЬКА, сестры-сироты, воспитанницы Горского, старшая двадцати, младшая восемнадцати лет.

В. Д. МАЛЬСКИЙ, племянник и воспитанник Горского.

М. К. ХВАТОВА, уездная сплетница и сваха.

ПЛАТОН ВАСИЛЬЕВИЧ и АННА ВАСИЛЬЕВНА, дети Хватовой, оба лет тридцати.

А. С. КОРКИН, племянник Хватовой, уездный исправник, лет тридцати.

Ф. К. БРАЖКИН, отставной судья, старик лет пятидесяти пяти.

ИВАН, старый слуга Горского.

Действие первое

Явление I

ИВАН (метя комнату). Барин скоро встанет, а я не успел еще и подмести порядком. Но, того и гляди, что зазвонит. Да кто же виноват? Поди туда – скажи то, всё я да я – с ног сбился, а встал ни свет, ни заря.[1 - Далее в рукописи (ниже сокращенно – Р) зачеркнуто простым карандашом:(Смотрит на стенные часы). Еще, кажись, нету и седьмого часу – часовая-то скоро станет… постой… три палочки – это я знаю – третий час, а четыре палочки – четвертый, а вот эта развилинка – пятый, а тут опять пошло по палочкам – шестой, сямой. Стало быть, скоро пробьет семь раз – и будет сямой час… Фу ты, нелегкая – прости господи! Сколько лет служу в барском дому – и вырос-то в хоромах, а не возьму себе в толк: как это господа считают часы – пробьет пять раз, а они говорят – шестой час… слышишь ты – шестой, а не пятый… Иван, говорят, посмотри-ко, сколько часов. Сямой час – только что пробило семь, – а они смеются! Да пусть смеются! Иной раз и вправду готов соврать, чтобы только их потешить…] О барине что и говорить: такого барина не найдешь в целом свете. Только вот что: он что-то всё, то есть, не так как прежде. Иной раз и не узнаешь его – словно чужой. То молчит, то есть задумывается – уж зачитался, что ли? Ино место ни к чему придерется – хоть бы вчера: слышь – не туда книжку положил, так и беда – разбранил да и только! А уж вот сколько служу – до сей, то есть, минуты дурака не слыхал от него, а нынче и осел и скотина – нипочем. Иной раз ведь нешто боязно слово сказать ему и ничем-то не угодишь – и то не так, и это зачем… Вытаращишь на него глаза да только творишь молитву,[2 - Слова: да только творишь молитву – в Р цензурой густо зачеркнуты красным карандашом и чернилами (повидимому, рукой цензора).] – а он и пуще, а после ведь и самому станет совестно… Уж словно напущенное, али с глазу, или уж не болен ли чем – в добрый час молвить, в худой помолчать. Вот и теперь – день рождения, а боюсь. Прибрать хорошенько, чтоб не придрался к чему. Барышни уж давно встали… Экие барышни-то – сущие ангелы… прости господи!.. Эх, кабы да Лизавете-то Петровне жонишка бог хорошенького послал!.. А то что? – родства нет, сироты круглые… Отец давно умер… Оно хоть они и зовут барина, то есть, дяденькой, хоть он и любит их, как родных дочерей – да что? – всё чужой – не свой. Оно, коли пойдет на правду, он любил покойника Петра Андреича – батюшку-то их, пуще отца родного, и с тем и взял их на руки, чтоб быть им отцом – да всё ведь чужая кровь – что ни говори (Смотрит в окно). Да вон и они сами, и Владимир Дмитрич с ними… Ну, это покончено – поскорей приниматься за другое.

Явление II

Входят Лизанька, Катенька и Мальский.

КАТЕНЬКА. Ну, что, Иван – дяденька проснулся, встал? Посмотри, какие мы сделали ему букеты! Но мой лучше всех, хоть Владимир Дмитриевич и спорит, что его лучше. По правда ли, Иван, ведь мой лучше?

ЛИЗАНЬКА. Эх, Катенька! Ты из-за букета забыла и дяденьку. Что, Иван, голубчик, встал дяденька?

ИВАН. Нет еще – заспались знать – вчера долго книжку читали.

КАТЕНЬКА. Ах, как дяденька обрадуется, когда, проснувшись, вдруг увидит наши подарки!.. Я уверена, что ему больше всего понравится мой портфель, с охотником и собакою. Я вышивала его целые полгода и так ловко, что он ни разу не застал меня за работою. (Слышен колокольчик).

ИВАН. Звонит – бегу! (Уходит).

КАТЕНЬКА. Ах, дяденька проснулся, встал! Постой же, я знаю, что надо сделать! это будет забавно! Я приготовлюсь, как мне поднести ему мой букет. Вот отворяется дверь – он показывается – я подхожу к нему с важным, торжественным видом – важно приседаю – он подумает, что я хочу произнести ему поздравительную речь; (улыбаясь Мальскому), а у нас кстати есть и господин ученый, которому ничего не стоит написать прекрасную речь – и, пожалуй, стихи – вдруг я оставляю свой важный вид – бросаюсь ему на шею – обнимаю его – целую – он называет меня шалуньею, ветреницею, глупою девочкою, а сам целует – у него на глазах слезы – он бережно берет мой букет – и я…

ЛИЗАНЬКА. Ах ты глупенькая девочка!

КАТЕНЬКА. Да, госпожа скромница, что ни говорите, а глупенькая девочка живет веселее вас: вы всё задумываетесь – мечтаете, словно влюбленная, а я пою, прыгаю, шалю – меня бранят и целуют, целуют и бранят…

ЛИЗАНЬКА (целует ее). Да как тебя и не целовать и не бранить! Ты мила, как ребенок, и резва, как ребенок.

КАТЕНЬКА. Милая сестрица, ведь – странное дело! – и я люблю тебя за то, за что всегда браню, – за то, что ты всегда тиха, важна, задумчива, точь в точь, как героиня какого-нибудь романа, с бледным челом, голубыми глазами…

ЛИЗАНЬКА (прерывая ее поцелуем). Полно, полно, болтушка…

КАТЕНЬКА (продолжая свою речь). Да чего лучше! – точь в точь как Татьяна Пушкина; а я – я настоящая Ольга, пустенькая, веселенькая девочка! Для сходства с нею мне недостает только Ленского, да и это не велика беда: я надеюсь, что Владимир Дмитриевич не откажется быть Ленским новой Ольги – он же и Владимир и студент, хотя и не Геттингенского, а Московского университета, он же и поэт…

МАЛЬСКИЙ. Полноте, Катерина Петровна; Владимир и студент – к вашим услугам; но поэт – извините…

КАТЕНЬКА. Полноте – не хочу и слышать. Еще в прошлое лето, как вы только что кончили свой курс и приехали к нам кандидатом, вы читали мне свои стихи, и очень милые, и теперь вдруг вздумали важничать, играть роль философа, смеяться над своим стихотворством, как над глупостию детства, из которого вы уже вышли. Полноте, полноте – вы дали мне слово быть моим кавалером на всё время, которое проживете с нами, и потому прошу мне ни в чем не противоречить: все стихи, какие ни прочту я в «Библиотеке для чтения» и других журналах – лучшие из них – ваши, только под чужим именем: из скромности или из гордости…[3 - Далее в Р зачеркнуто простым карандашом:МАЛЬСКИЙ. В «Библиотеке», если угодно вам, все мои – не спорю.КАТЕНЬКА. Этого мало: вы должны написать мне новых.МАЛЬСКИЙ. Таких, как в «Библиотеке» – извольте! При первой бессоннице напишу вам длинную мистерию.КАТЕНЬКА. Нет, это скучно – лучше элегию, помните, какие вы прежде писали…] Итак, я Ольга Ларина – вы Владимир Ленский – до дуэли я вас не допущу ни с кем, но изменить вам для улана… не ручаюсь за верность до гроба…

ЛИЗАНЬКА (с легким упреком). Ах, Катенька, ты вечна разболтаешься!..

КАТЕНЬКА. Ну, полно, моя идеальная Татьяна; не всё важничать – не худо иногда и подурачиться. Как хочешь, а я непременно[4 - Вместо: Как хочешь, а я – в Р: Хочешь или нет, приятно тебе или неприятно, но я. Эта переделка, перешедшая в печатный текст, произведена в рукописи простым карандашом рукой М. С. Щепкина.] и сейчас же, в кругу наших знакомых, отыщу тебе Онегина… Постой… Степан Алексеич Коркин… хороший человек, только не Онегин… Иван Семенович Сахаркин – но это Петушков; Никанор Николаевич Курочкин – но это бог знает что такое… Экая досада! в нашем уезде нет Онегина! Как же мне с тобою быть, моя милая Татьяна?.. это жалко!.. Я, простая, не идеальная девушка, которой поприще окончится прозаическим браком без любви, – я имею обожателя в лице Владимира Дмитриевича Мальского; а ты, моя милая, такая прекрасная, такая достойная любви…

ЛИЗАНЬКА. Но… Катенька, твои шутки становятся наконец нестерпимы, – и если ты не замолчишь, я в самом деле рассержусь на тебя. Прошу тебя, не порть мне нынешнего прекрасного дня…

КАТЕНЬКА (бросаясь ей на шею). Сестрица! милая, душенька! не сердись! В самом деле, я такая глупая – всегда разоврусь и наговорю глупостей, которые тебя выведут из терпения, хоть у тебя и ангельский характер…