Басни Ивана Крылова

Басни Ивана Крылова
Виссарион Григорьевич Белинский

«…Басня есть поэзия рассудка. Она не требует глубокого вдохновения, которое производится внезапным проникновением в таинство абсолютной мысли; она требует того одушевления, которое так свойственно людям с тихою и спокойною натурою, с беспечным и в то же время наблюдательным характером и которое бывает плодом природной веселости духа. Содержание басни составляет житейская, обиходная мудрость, уроки повседневной опытности в сфере семейного и общественного быта…»

Виссарион Григорьевич Белинский

Басни Ивана Крылова

БАСНИ ИВАНА КРЫЛОВА. В восьми книгах. Сороковая тысяча. Санкт-Петербург. В типографии А. А. Плюшара. 1840. В 8-ю д. л. 300 стр.

Басне особенно посчастливилось на святой Руси. Отец русской литературы, сам Ломоносов, низошел с своего лирико-эпико-драматического котурна (прозаически называемого теперь ходулями), чтобы написать басенку – «Волк в пастушьей одежде». Плодовитая и досужая бездарность Сумарокова наводнила современную ему литературу уродливыми «притчами». Наконец явился талантливый Хемницер и написал своего превосходного «Метафизика», который и доныне и всегда будет превосходен, как ловко написанная эпиграмма; но мы не знаем, можно ли одною эпиграммою, хотя бы и отличною, составить себе бессмертие. Кроме «Метафизика», Хемницер написал еще басни две или три, отличающиеся хорошим, по-тогдашнему, языком и какою-то наивною игривостию ума; потом сочинил еще басни две или три, примечательные теми же достоинствами, но уже с грехом пополам; потом еще десятка два или три басен, в которых, кроме дурного языка и отсутствия таланта, ничего не имеется. Недавно Хемницер как-то попал в моду; его стали издавать в Москве и в Петербурге. Разумеется, порядочных изданий было по одному в обеих столицах и потом вышло еще несколько площадных, на оберточной бумаге, с лубочными картинками, из типографий гг. Кузнецова и Кириллова. Не помним, к которому из них, впрочем, кажется, к обоим, старые и почтенные литераторы приписали по предисловию, где изложили кстати биографию Хемницера и вообще рассуждали о нем с приличною важностию, словно о каком-нибудь Гомере или Шекспире[1 - В № 40 «Литературной газеты» за 1840 г. содержится следующее признание: «Мы не успеваем извещать о новых изданиях басен Хемницера, которые появляются если не еженедельно, то по крайней мере ежемесячно в Москве…» К порядочным изданиям критик, по всей видимости, относит «Басни и сказки…» (СПб., 1838) с биографическим очерком Кс. А. Полевого и «Басни и сказки…» (ч. V–III, СПб., 1838) с биографическим очерком И. Сахарова; площадные издания – «Басни и сказки…» (кн. 1–3, М., 1837; типография В. Кириллова, «Басни…» (кн. 1–3, М., изд. А. Кузнецова, 1838) и ряд других. В № 5 «Отечественных записок» за 1840 г. вслед за данной рецензией был помещен отклик Белинского на «новое, только что выпущенное издание <Хемницера>, напечатанное именно в типографии г-на Кириллова» (Белинский, АН СССР, т. IV, с. 153).]. То же самое учинил другой кто-то в одном отставшем и мнениями и книжками журнале, поместив целую статью о Хемницере, которую, для пущей важности, назвал «критикою»[2 - Имеется в виду статья Н. А. Полевого «Басни Ивана Хемницера» («Библиотека для чтения», 1837, т. XXIV, отд. V, с. 25–52; перепечатано в кн.: Н. А. Половой. Очерки истории русской литературы, ч. I. СПб., 1839, с. 383–412). В журнале эта статья публиковалась в разделе «Критика».]. Что делать? – у всякого свой герой: Гомер пел героя Ахиллеса, а Виргилий ханжу Энея. Но как бы то ни было, а Хемницер все-таки удержится в истории нашей литературы, и дети никогда не перестанут смеяться от его «Метафизика». Уж за одно то большая ему честь, что с него началась русская басня. Басни Дмитриева – искусственные цветы в нашей литературе. Эти растения явно пересажены с родной почвы на чужую и взращены в теплице. В них блистает салонный ум XVIII века; в них язык наш сделал значительный шаг вперед. Конечно, мы уже не можем восхищаться баснями Дмитриева и даже никогда не чувствуем охоты перечесть их; но с ними связаны самые сладостные воспоминания о золотой поре нашего детства, и наши дети, пока будут детьми, не перестанут ими восхищаться. Некоторые забавники и теперь еще сказки Дмитриева ставят выше «Онегина» Пушкина,[3 - Намек на высказывание Ф. В. Булгарина, процитированное в рецензии «Репертуар русского театра… Третья книжка» (наст. т., с. 390; см. также прим. 23 к указанной рецензии).] и мы уверены, что многие старики от души соглашаются с этими забавниками. Suum cuique!..[1 - Каждому свое! (лат.) – Ред.] Однако ж басня все-таки многим обязана Дмитриеву. – Потом писали басни В. Л. Пушкин, В. Измайлов, и некоторые из их басен не уступают в достоинстве басням Дмитриева. Но выше их обоих Александр Измайлов, который заслуживает особенное внимание по своей оригинальности: тогда как первые подражали Хемницеру и Дмитриеву, он создал себе особый род басен, герои которых: отставные квартальные, пьяные мужики и бабы, ерофеич, сивуха, пиво, паюсная икра, лук, соленая севрюжина; место действия – изба, кабак и харчевня. Хотя многие из его басен возмущают эстетическое чувство своею тривиальностию, зато некоторые отличаются истинным талантом и пленяют какою-то мужиковатою оригинальностию. Таковы, например: «Священник и крестьянин», «Пьянюшкин, отставной квартальный»[4 - Критик приводит первую строку «сказки» А. Е. Измайлова «Пьяница» (1816).] и пр. Но лучшее его произведение, доставившее ему особенную славу, есть «Павлушка медный лоб»[5 - «Павлушка – медный лоб (приличное прозванье!)…» – первая строка «сказки» А. Е. Измайлова «Лгун» (1823).]. Граф Хвостов и Маздорф написали множество басен и с равным успехом. Последний печатал свои басни в «Вестнике Европы», а особо не издал. Много можно бы начесть и еще баснописцев, но мы забыли их имена, а справляться некогда, да и не нужно; и без того видно, что басня была некогда любимым родом поэзии и процветала на Руси преимущественно перед всеми родами поэзии.

Но истинным своим торжеством на святой Руси басня обязана Крылову. Он один у нас истинный и великий баснописец: все другие, даже самые талантливые, относятся к нему, как беллетристы к художнику. Кстати: может быть, многие спросят нас, что мы понимаем под словом «беллетристика»? Здесь не место объяснять это, и мы поневоле должны отложить объяснения по сему предмету до другого времени,[6 - Об этом см., например, в начале статьи «Герой нашего времени», а также в статье к наст. т.] а пока заметим только, что беллетристика относится к искусству, как статуйки для украшения каминов, столов, этажерок и окон, бюстики Шиллера, Гете, Пушкина, Вольтера, Жан-Жака Руссо, Франклина, Тальони, Фанни Эльслер и проч. относятся к Аполлону Бельведерскому, Венере Медичейской и другим памятникам древнего резца, – и как эстампы относятся к оригинальным картинам великих мастеров.

Басня есть поэзия рассудка. Она не требует глубокого вдохновения, которое производится внезапным проникновением в таинство абсолютной мысли; она требует того одушевления, которое так свойственно людям с тихою и спокойною натурою, с беспечным и в то же время наблюдательным характером и которое бывает плодом природной веселости духа. Содержание басни составляет житейская, обиходная мудрость, уроки повседневной опытности в сфере семейного и общественного быта. Иногда басня прямо высказывает свою цель, но не холодным резонерством, не бездушными моральными сентенциями, а игривым оборотом, который обращается в пословицу, поговорку. Басня не есть аллегория и не должна быть ею, если она хорошая, поэтическая басня; но она должна быть маленькою повестью, драмою, с лицами и характерами, поэтически очеркнутыми. Самые олицетворения в басне должны быть живыми, поэтическими образами. Так, у Крылова всякое животное имеет свой индивидуальный характер, – и проказница мартышка, участвует ли она в квартете, ворочает ли из трудолюбия чурбан или примеривает очки, чтобы уметь читать книги; и лисица у него везде хитрая, уклончивая, бессовестная и больше похожая на человека, чем на лисицу с пушком на рыльце;[7 - Перефразированная строка из басни «Лисица и сурок» (1813).] и косолапый мишка везде – добродушно честный, неповоротливо сильный; лев – грозно могучий, величественно страшный. Столкновение этих существ у Крылова всегда образует маленькую драму, где каждое лицо существует само по себе и само для себя, а все вместе образуют собою одно общее и целое. Это еще с большею характерностию, более типически и художественно совершается в тех баснях, где героями – толстый откупщик, который не знает, куда ему деваться от скуки с своими деньгами, и бедный, но довольный своею участью сапожник; повар-резонер; недоученный философ, оставшийся без огурцов от излишней учености; мужики-политики и пр.[8 - Имеются в виду басни «Откупщик и сапожник» (1811), «Кот и повар» (1812), «Огородник и философ» (1811), «Три мужика» (1830).]. Тут уже настоящая комедия! А между тем во всем явное преобладание рассудка и практического ума, которого поэзия в том и состоит, чтобы рассыпаться лучами остроумия, сверкать фейерверочным огнем шутки и насмешки. И, разумеется, во всем этом есть своя поэзия, как и во всяком непосредственном, образном передавании какой бы то ни было истины, хотя бы и практической. Самые поговорки и пословицы народные, в этом смысле, суть поэзии, или, лучше сказать, – начало, первый исходный пункт поэзии; а басня, в отношении к поговоркам и пословицам, есть высший род, высшая поэзия, или поэзия народных поговорок и пословиц, дошедшая до крайнего своего развития, дальше которого она идти не может.

Во времена псевдоклассицизма басню почитали одним из важнейших родов поэзии и Лафонтена ставили ничуть не ниже Гомера. Из басен брали, в реториках и пиитиках, образцы низкого, среднего и высокого слога, – брали, вероятно, потому, что тогда верили существованию низкого, среднего и высокого слога. Теперь другое время. Однако ж и теперь никто не сомневается, что басня есть поэтическое произведение, а баснописец – поэт, который местами даже может, так сказать, выходить из ограниченного характера басни и впадать в высшую поэзию, смотря по предметам своих изображений. Так, например, сколько идиллической поэзии в этом описании песни соловья:

Защелкал, засвистал
На тысячу ладов, тянул, переливался,
То нежно он ослабевал
И томной вдалеке свирелью отдавался,
То мелкой дробью вдруг по роще рассыпался.
Внимало все тогда
Любимцу и певцу Авроры;
Затихли ветерки, замолкли птичек хоры,
И прилегли стада.
Чуть-чуть дыша, пастух им любовался
И только иногда,
Внимая соловью, пастушке улыбался![9 - Критик цитирует басню «Осел и соловей» (1811).]

Или вот это описание бури, которым так поэтически замыкается басня «Дуб и Трость» и которое наши классики с такою гордостью выставляли в образец высокого слога:

Вдруг мчится с северных сторон,
И с градом, и с дождем, шумящий аквилон.
Дуб держится, – к земле тростиночка припала.
Бушует ветр, удвоил силы он,
Взревел, – и вырвал с корнем вон
Того, кто небесам главой своей касался
И в области теней пятою упирался.

В баснях Крылова можно найти еще и лучшие примеры поэтической силы и образности в выражениях.

Но басни Крылова, кроме поэзии, имеют еще другое достоинство, которое, вместе с первым, заставляет забыть, что они – басни, и делает его великим русским поэтом: мы говорим о народности его басен. Он вполне исчерпал в них и вполне выразил ими целую сторону русского национального духа: в его баснях, как в чистом, полированном зеркале, отражается русский практический ум, с его кажущеюся неповоротливостию, но и с острыми зубами, которые больно кусаются; с его сметливостию, остротою и добродушно-саркастическою насмешливостию; с его природною верностию взгляда на предметы и способностию коротко, ясно и вместе кудряво выражаться. В них вся житейская мудрость, плод практической опытности, и своей собственной, и завещанной отцами из рода в род. И все это выражено в таких оригинально русских, не передаваемых ни на какой язык в мире образах и оборотах; все это представляет собою такое неисчерпаемое богатство идиомов, руссизмов, составляющих народную физиономию языка, его оригинальные средства и самобытное, самородное богатство, – что сам Пушкин не полон без Крылова в этом отношении. О естественности, простоте и разговорной легкости его языка нечего и говорить[10 - В черновой статье «Возражение на статью «Атенея» (1828) Пушкин, в частности, писал: «Кстати о Крылове. Вслушивайтесь в простонародное наречие, молодые писатели – вы в нем можете научиться многому, чего не найдете в наших журналах» (Пушкин, т. VII, с. 77).]. Язык басен Крылова есть прототип языка «Горя от ума» Грибоедова, – и можно думать, что если бы Крылов явился в наше время, он был бы творцом русской комедии и по количеству не меньше, а по качеству больше Скриба обогатил бы литературу превосходными произведениями в роде легкой комедии. Хотя он и брал содержание некоторых своих басен из Лафонтена, но переводчиком его назвать нельзя: его исключительно русская натура все перерабатывала в русские формы и все проводила через русский дух. Честь, слава и гордость нашей литературы, он имеет право сказать: «Я знаю Русь, и Русь меня знает»[11 - Белинский имеет в виду следующее высказывание Полевого из «Разговора между сочинителем русских былей и небылиц и читателем», предваряющего его роман «Клятва при гробе господнем. Русская быль XV века» (ч. I, M., 1832, с. IX): «Но кто читал, что писано мною доныне, тот конечно скажет вам, что квасного патриотизма я точно не терплю, но Русь знаю, Русь люблю, и – еще более, позвольте прибавить к этому – Русь меня знает и любит».], хотя никогда не говорил и не говорит этого. В его духе выразилась сторона духа целого народа; в его жизни выразилась сторона жизни мильонов. И вот почему еще при жизни его выходит сороковая тысяча экземпляров его басен, и вот за что, со временем, каждое из многочисленных изданий его басен будет состоять из десятков тысяч экземпляров. Вот и причина, почему все другие баснописцы, вначале пользовавшиеся не меньшею известностью, теперь забыты, а некоторые даже пережили свою славу. Слава же Крылова все будет расти и пышнее расцветать до тех пор, пока не умолкнет звучный и богатый язык в устах великого и могучего народа русского. Нет нужды говорить о великой важности басен Крылова для воспитания детей: дети бессознательно и непосредственно напитываются из них русским духом, овладевают русским языком и обогащаются прекрасными впечатлениями почти единственно доступной для них поэзии. Но Крылов поэт не для одних детей: с книгою его басен невольно забудется и взрослый и снова перечтет уж читанное им тысячу раз.

Теперь об издании сороковой тысячи. Оно опрятно и украшено портретом автора, виньетою, прекрасно сделанными, и двадцатью четырьмя превосходными политипажами. Может быть, многим странно покажется, что из трехсот семи басен[12 - В рецензируемом издании было опубликовало не 307, а 186 басен.] только к двадцати четырем приложены политипажи. Эти картинки взяты с великолепного парижского издания: оттого и лица на них и костюмы явно иностранные, а на некоторых заметите вы французские надписи, которые издатель не догадался стереть. Разумеется, что политипажи приложены только к тем басням, которых содержание или взято из басен Лафонтена, или сходно с ними; но как-то дико видеть при русских, при крыловских баснях эти немецкие лица и костюмы. А политипажи при баснях Лафонтена – превосходны: не говоря уже о чудесной работе, какая прекрасная мысль – одеть животных в платья и сделать в них что-то среднее между мордою животного и лицом человеческим. Вот хоть этот толстый господин в сюртуке, с бычьею физиономией) и рогами, который так гордо смотрит на низенького франта во фраке с лягушечьего мордою, брюхом и тоненькими ножками; франт, закинув голову, надувается, чтобы сравняться в росте и дородности с толстым господином-быком! В изобретениях такого рода французский гений торжествует: никто лучше француза не сочинит карикатуры, виньетки, гротеска какого-нибудь; никто лучше француза не придаст этой безделке столько ума, грации, жизни. У нас есть и свои художники с дарованьем – и при этом мы невольно вспомнили об очерках г. Сапожникова к известному изданию басен Крылова in-quarto:[2 - в четвертую долю листа (лат.). – Ред.][13 - Имеются в виду иллюстрации А. П. Сапожникова к «Басням Ивана Крылова» (ч. I–II, СПб., 1834).] сколько в этих очерках таланта, оригинальности, жизни! какой русский колорит в каждой черте! И что же? – Нашим художникам пока еще нечего делать: во-первых, у нас нет хороших гравировщиков, и мы по необходимости посылаем в Лондон собственные рисунки[14 - В эпоху Белинского гравирование на стали (что позволяло печатать оттиски большими тиражами) производилось исключительно за границей. Только в 1838 г. К. Я. Афанасьев осуществил в России первый опыт в этом роде. В 1840-е гг. появляются оригинальные русские иллюстрации, резанные на дереве (политипажи). Первая книга, вышедшая с отечественными политипажами (работы К. К. Клодта) – «Провинциальные сцены…» Д. Н. Бегичева (1840). В рецензии на нее Белинский писал: «Издание… украшено политипажною виньеткою и четырьмя политипажными картинками, прекрасно исполненными. Картинки сделаны г. Клодтом; в изобретении есть оригинальность и много жизни» (Белинский, АН СССР, т. IV с. 155).], а во-вторых, наша публика мало читает русские книги и еще меньше покупает их. К этому присоединяется излишняя доверчивость ко всему иностранному, излишняя недоверчивость ко всему русскому, – и, надо сказать, то и другое не всегда бывает без основания. У нас вообще никто еще не приучился хорошо делать и при средствах. Например, какие огромные средства даны были для издания Пушкина, и что же? Пушкин дурно напечатан, на оберточной бумаге, с страшными опечатками, с выпуском важных пьес (например, «Демона», «К Морфею»), с ложным размещением по родам; пущен по неимоверно высокой и нисколько не соответственной с безобразием издания цене, и притом без целой трети сочинений Пушкина, за которые надо платить новые деньги и которых, бог знает, когда дождется наша публика![15 - Критик имеет в виду восемь томов «Сочинений Александра Пушкина» (СПб., 1838) – первого посмертного издания. Три последних тома этого издания (IX, X, XI) вышли в 1841 г.] Вот и еще новый и притом самый свежий пример сказанного нами – сороковая тысяча басен Крылова: бумага хорошая, печать тоже; портрет автора, виньетка, политипажи, хоть и чужие, – но цена умеренная (5 рублей ассигнациями): видно, что у издателя были средства и он не щадил их; но что за безвкусие! – поля узенькие, шрифт чересчур крупен – и что за аккуратность! – просмотрите басню «Скупой», и вы прочтете в конце 256 страницы следующие четыре стиха:

Так на прощанье, в знак приязни,
Мои сокровища принять не откажись!
Так на прощанье, в знак приязни,
Мои сокровища принять не откажись!

Два стиха повторены! Боже мой! кому поручают издатели смотрение за своими изданиями!..

notes

Сноски

1

Каждому свое! (лат.) – Ред.

2

в четвертую долю листа (лат.). – Ред.

Комментарии

1

В № 40 «Литературной газеты» за 1840 г. содержится следующее признание: «Мы не успеваем извещать о новых изданиях басен Хемницера, которые появляются если не еженедельно, то по крайней мере ежемесячно в Москве…» К порядочным изданиям критик, по всей видимости, относит «Басни и сказки…» (СПб., 1838) с биографическим очерком Кс. А. Полевого и «Басни и сказки…» (ч. V–III, СПб., 1838) с биографическим очерком И. Сахарова; площадные издания – «Басни и сказки…» (кн. 1–3, М., 1837; типография В. Кириллова, «Басни…» (кн. 1–3, М., изд. А. Кузнецова, 1838) и ряд других. В № 5 «Отечественных записок» за 1840 г. вслед за данной рецензией был помещен отклик Белинского на «новое, только что выпущенное издание <Хемницера>, напечатанное именно в типографии г-на Кириллова» (Белинский, АН СССР, т. IV, с. 153).

2

Имеется в виду статья Н. А. Полевого «Басни Ивана Хемницера» («Библиотека для чтения», 1837, т. XXIV, отд. V, с. 25–52; перепечатано в кн.: Н. А. Половой. Очерки истории русской литературы, ч. I. СПб., 1839, с. 383–412). В журнале эта статья публиковалась в разделе «Критика».

3

Намек на высказывание Ф. В. Булгарина, процитированное в рецензии «Репертуар русского театра… Третья книжка» (наст. т., с. 390; см. также прим. 23 к указанной рецензии).

4

Критик приводит первую строку «сказки» А. Е. Измайлова «Пьяница» (1816).

5

«Павлушка – медный лоб (приличное прозванье!)…» – первая строка «сказки» А. Е. Измайлова «Лгун» (1823).

6

Об этом см., например, в начале статьи «Герой нашего времени», а также в статье к наст. т.

7

Перефразированная строка из басни «Лисица и сурок» (1813).

8

Имеются в виду басни «Откупщик и сапожник» (1811), «Кот и повар» (1812), «Огородник и философ» (1811), «Три мужика» (1830).