Железнодорожный заяц

Железнодорожный заяц
Висенте Бласко-Ибаньес

«– Вот, – сказал приятель Перес своим собеседникам, сидевшим вместе с ним за столиком в кафе: я только что прочитал в газете известие о смерти своего друга. Я видел его только один раз, но это не помешало мне вспоминать о нем после того очень часто. Хороший это был друг!..»

Висенте Бласко-Ибаньес

Железнодорожный заяц

– Вот, – сказал приятель Перес своим собеседникам, сидевшим вместе с ним за столиком в кафе: я только что прочитал в газете известие о смерти своего друга. Я видел его только один раз, но это не помешало мне вспоминать о нем после того очень часто. Хороший это был друг!

Я познакомился с ним однажды ночью в почтовом поезде на пути из Валенсии в Мадрид. Я ехал в купе первого класса; в Альбасете вышел единственный господин, ехавший со мною в отделении. Я плохо спал предыдущую ночь и, очутившись один, с наслаждением потянулся, глядя на серые подушки. Все они были в моем распоряжении! Я мог свободно растянуться, никому не мешая, и пре красно выспаться до Алказар де Сан-Хуан.

Я спустил зеленую занавеску у лампы, и купе погрузилось в приятный полумрак. Закутавшись поплотнее в плащ, я растянулся на спине во весь рост с приятным сознанием, что никому не мешаю.

Поезд шел по сухой и пустынной равнине Ла Манчи. Станции были расположены на больших расстояниях одна от другой; машинист ускорил ход, и мой вагон застонал и задрожал, точно старый дилижанс. Я покачивался на спине от отчаянной тряски; бахрома подушек непрерывно танцевала; чемоданы подскакивали на сетках; стекла дрожали в оконных рамах, и из-под вагона слышался отчаянный лязг старого железа; то скрипели колеса и тормоза. Но по мере того, как глаза мои слипались, мне чудились в этом шуме и грохоте новые звуки; то мне казалось, что я покачиваюсь на волнах, то я воображал, что вернулся к младенческому возрасту, и меня убаюкивает грубый голос мамки.

Я заснул с такими мыслями, не переставая слышать эти звуки, так как поезд не останавливался.

Проснулся я от ощущения холода, как-будто получил в лицо струю холодной воды. Открыв глаза, я увидел сперва только купе; наружная дверь передо мною была заперта. Но я сейчас же почувствовал снова холодное дыхание ночи, действовавшее особенно неприятно из-за урагана, поднимаемого быстрым ходом поезда; приподнявшись на скамейке, я увидел, что другая, ближняя дверь вагона открыта настежь, и на краю сидит, сгорбившись и свесив ноги на ступеньки, какой-то человек с обращенным ко мне, загорелым лицом и блестящими глазами.

Изумление не позволило мне сразу разобраться в положении. Сознание мое было еще затуманено сном. В первый момент мною овладел суеверный страх. Этот человек, появившийся вдруг в купе во время хода поезда, напомнил мне немного действующих лиц из сказок детского возраста. Но в моей памяти сейчас же всплыли воспоминания о грабежах на железных дорогах, о кражах в поездах, об убийствах в вагонах и обо всех подобных преступлениях, о которых мне приходилось читать, и я невольно подумал о том, что нахожусь один в купе, даже без звонка, которым можно было бы призвать на помощь людей, спавших по другую сторону деревянных перегородок. Этот человек был несомненно вор.

Инстинкт самозащиты, а вернее страха, разбудил во мне зверское чувство. Я бросился на незнакомца и стал выталкивать его локтями и коленями; он потерял равновесие и в отчаянии уцепился за край двери, а я продолжал толкать его, стараясь отцепить его судорожно сведенные руки от двери и выбросить его наружу. Все преимущества были на моей стороне.

– Ради Христа, сеньорито! – застонал он сдавленным голосом. – Оставьте меня, сеньорито. Я – честный человек.

В голосе его звучала такая робкая мольба и тревога, что мне стало стыдно своей грубости, и я выпустил его.

Он снова уселся, задыхаясь и дрожа, у выхода купе, а я остался стоять под лампой, отдернув с неё занавеску.

Теперь я мог разглядеть его. Это был худой и тщедушный крестьянин – бедное, несчастное создание в засаленной и заплатанной куртке и светлых панталонах. Черная шапка почти сливалась с его смуглым, лоснящимся лицом, на котором особенно выделялись кроткие глаза и крепкие, желтые, точно у жвачного животного, зубы, которые обнажались каждый раз, как губы его складывались в довольную, идиотскую улыбку.

Он глядел на меня, как собака, которой спасли жизнь, а загорелые руки его усердно искали тем временем что-то в поясе и карманах. Это заставило меня без малого раскаяться в моем великодушии, и в то время, как он рылся у себя, я запустил руку за пояс и схватился за револьвер. Почем знать, может быть он собирался напасть на меня!

Он вытащил что-то из-за пояса, и я последовал его примеру, вытянув наполовину револьвер из кобуры. Ho у него в руках оказался только засаленный и весь простриженный кусочек картона, который ом протянул мне с видимым удовольствием.

– У меня тоже есть билет, сеньорито.

Я поглядел на него и не удержался от смеха.

– Но это же старый билет! – сказал я. – Он был годен лишь много лет тому назад… И с таким билетом ты считаешь себя в праве осаждать поезд и пугать пассажиров?

Видя, что его грубый обман обнаружен, он снова огорчился, словно испугался, что я опять захочу выбросить его из поезда. Мне стало жаль его и в то же время захотелось выказать себя добродушным и веселым, чтобы скрыть следы не изгладившегося еще во мне изумления.

– Ладно, входи в купе. Садись на скамейку и закрой дверь.

– Нет, синьор, – сказал он твердым голосом. – Я не имею права ездить в вагоне, как барин. И на том спасибо, что сижу здесь, когда у меня нет денег на билет.

Я сидел близ него, касаясь коленями его спины. В купе врывался настоящий ураган. Поезд шел полным ходом. По голым склонам выемки скользило косое красное пятно открытой двери, и в нем – сгорбленная тень незнакомца и моя. Телеграфные столбы мелькали, точно желтые мазки на черном фоне ночи, и перед дверью пролетали время от времени, словно огромные светляки, яркие искры из паровоза.

Бедняга, видимо, волновался, как будто его удивляло, что я оставляю его сидеть тут. Я дал ему сигару, и он понемногу разговорился.

Каждую субботу путешествовал он таким манером. Он поджидал поезд по выходе из Альбасете, вскакивал на ступеньку с риском сорваться и попасть под колеса, пробирался снаружи по ступенькам вдоль всех вагонов, ища свободное отделение, и соскакивал на станциях немного раньше остановки, вскакивая обратно после отхода поезда и постоянно меняя место, чтобы не попасться на глаза поездной прислуге – скверным людям и врагам бедных людей.

– Но куда же ты ездишь? – спросил я. – Зачем ты пускаешься в дорогу, когда рискуешь постоянно быть раздавленным?

Он ездил провести воскресенье в своей семье. Такова уж судьба бедных людей! Сам он имел какую то работу в Альбасете, a жена его служила в одной деревне. Голод разлучил их. Вначале он делал всю дорогу пешком, но путь был длинен – он шел всю ночь и на утро, когда приходил, падал от усталости и не мог ни разговаривать с женой, ни играть с детьми. Но потом он сделался смелее, перестал трусить и делал теперь этот путь с полным удобством в поезде. Надежда увидеть детей давала ему силы, чтобы усердно работать всю неделю. У него было трое ребят; младший был вот такой – еще совсем крошка, не выше двух ладоней от пола, и тем не менее узнавал отца и бросался ему на шею, как только тот входил.

– Но послушай, – сказал я ему: неужели ты не боишься, что дети твои лишатся отца в одно из этих путешествий?

Работник спокойно улыбнулся: он был очень опытен в этом деле. Поезд нисколько не пугал его, когда мчался, точно вырвавшаяся лошадь, пыхтя и выбрасывая искры. Он был, ведь, ловок и хладнокровен. Один прыжок, и готово! А что касается спрыгиванья, то он мог, конечно, легко ушибиться, упав на откос, но все это были пустяки. Только бы не попасть под колеса!

Его пугал не поезд, а пассажиры. Он предпочитал вагоны первого класса, так как в них легче было найти пустые отделения. Сколько было у него приключений! Однажды он открыл нечаянно отделение для дам. Две монахини, ехавшие там, подняли крик, и он испугался, выскочил из поезда и поневоле прошел остальную часть пути пешком.

Два раза пассажиры чуть не выкинули его, как в эту ночь, из поезда, просыпаясь внезапно при его появлении. А однажды, в поисках неосвещенного купе, он наткнулся в темноте на пассажира, который, ни слова не говоря, трахнул его палкою и вышвырнул из поезда. В ту ночь он действительно подумал, что умирает.

И с этими словами он указал на большой шрам на лбу.

С ним обходились скверно, но он не жаловался. Эти господа были правы, пугаясь и защищаясь. Он понимал, что заслуживает такого отношения и даже больше, но что же делать, если денег у него не было, а детей видеть хотелось!

Поезд замедлял ход, как будто перед станцией. Он заволновался и стал готовиться к спрыгиванию.

– Оставайся, – сказал я ему: ведь еще будет одна станция до той, куда тебе нужно. Я куплю тебе билет.

– Ну, уж нет, сеньор, – ответил он с детской хитрою улыбкою. – Кондуктор заметит меня, когда будет выдавать билет. Меня много раз выслеживали, но никогда не видели вблизи, и я не желаю, чтобы запомнили мое лицо. Счастливого пути, сеньорито! Добрее вас я никого не встречал в поезде.

Он удалился по ступенькам, держась за наружные перила вагонов, и исчез во мраке, очевидно, в поисках другого места, где можно было бы спокойно продолжать путь.

Поезд остановился на маленькой, тихой станции. Я собрался снова расположиться спать, когда на перроне послышались властные голоса.

Железнодорожные служащие, носильщики и двое жандармов бегали в разных направлениях, словно ища кого-то.

– Сюда, сюда!.. Бегите ему на перерез… Пусть двое забегут с той стороны, чтобы он не удрал… Да вон он забрался на крышу вагона… Бегите за ним!

И действительно через минуту крыши вагонов задрожали под бешеным галопом людей, мчавшихся по высотам.

Это был, очевидно, друг, которого заметили, и который спасся на крышу вагона, увидя погоню за собой.

Я стоял у окна, выходившего на сторону, противоположную перрону, и увидал, как какой-то человек соскочил с крыши соседнего вагона с поразительною смелостью, которая дается только опасностью. Он упал ничком на поле, побарахтался немного, как будто сотрясение не дало ему сразу придти в себя, и побежал в конце концов; вскоре белое пятно его панталон исчезло во мраке.

Начальник поезда жестикулировал перед преследователями; некоторые из них весело смеялись.

– Что случилось? – спросил я у кондуктора.

– Да просто мошенник, который ездит всегда без билета, – ответил тот выразительно. – Мы знаем его уже довольно давно; это железнодорожный заяц. Но несдобровать ему! Попадется уж он нам в руки, а от нас в тюрьму.

Я не видал больше бедного зайца. Зимою я часто вспоминал об этом несчастном, представляя себе, как он дожидается где-нибудь около станции, может быть под дождем и снегом, прихода поезда, который налетает, точно вихрь; а он вскакивает на ходу со спокойствием и смелостью солдата, нападающего на траншею.

Сегодня я прочитал, что на рельсах около Альбасете был найден труп человека, раздавленного поездом… Это несомненно он, бедный заяц. Мне не нужно больше данных, чтобы поверить этому. Сердце говорит мне, что это он. «Кто любит опасность, тот в ней погибает». Может быть он вдруг утратил ловкость, а может быть какой-нибудь пассажир испугался его внезапного появления и, оказавшись менее сострадательным, чем я, сбросил его под колеса. Подите спрашивать у мрака ночи, что там произошло!