Штаны господина фон Бредова

Петер Мельхиор рассмеялся:

– Его время просыпаться еще не пришло.

– Подумать только, сколько денег вылетело в трубу, – печально заметил гость. – Неужели здесь никого нет поблизости, у кого можно было бы взять в долг? У Штехова ничего нет, у Хольцендорфа тоже, Арним ничего не даст. Неужели вокруг нет ни одного еврея? Мне ведь надо только до завтра-послезавтра! Дело в том, что курфюрст беспокоится о своей репутации почище старой девы.

Но в округе не было ни богатого еврея, ни вообще кого бы то ни было богатого.

– Эх! – воскликнул Петер Мельхиор. – Лавочник Хеддерих! Мы не должны были его отпускать. Для него было бы честью поделиться деньгами с благородным господином. А человек он весьма интересный. Когда я немного порылся в его сундуках, в одном что?то очень подозрительно звенело.

Господин фон Линденберг навострил уши и с деланым безразличием спросил, что было дальше, напоминая своим видом сборщика пошлин, который взял след контрабандиста. Два юнкера также оказались вовлечены в разговор и самым тщательным образом допрошены в качестве свидетелей. Были упомянуты и поддельные ткани, и свинцовое колечко, и злополучные плюдерхозе…

– Хеддерих… – Гость почесал лоб. Он припоминал это имя. – И куда же он делся?

– Сказал, что хочет поехать в Кёльн на Шпрее.

– А что ему нужно в Кёльне?

– Если я правильно понял, – проговорил Ханс Йохем, – он собирался распродать там остаток товара.

– В его воз были запряжены серые лошади?

Посовещавшись, все подтвердили этот факт.

– Правильно! – воскликнул господин фон Линденберг, хлопая себя по ляжкам. – Я вспомнил его! Хитрый мошенник! Этот парень, оборванный, как Лазарь, вернувшийся с того света, возит среди тряпок и лент для крестьянских девок прекрасные шерстяные ткани такого качества, какого никогда не увидишь в деревне. У него есть разноцветные ткани из Индии и Самарканда, которые он закупает у турок в Богемии и Вене. Далее ткани развозятся по европейским дворам. Только особы королевской крови могут позволить себе купить нечто подобное. Мы встретили его на таможне в Саармунде. Ему пришлось распаковать товар, и его милость купил у этого торговца прекрасные покрывала и ткани для своей помолвки. Поскольку он сразу заплатил половину цены, этот ваш Хеддерих заработал около двадцати марок. Остальное он должен получить, прибыв в Кёльн, во дворец. Эвальд Кекериц и трое из семейства Людериц спросили его, когда он поедет в Берлин, чтобы отвезти полученные им деньги. Но, почувствовав исходящую от этих людей опасность, Хеддерих рассказал им сказочку о том, что хочет сперва отправиться в Магдебург через Цизар, в сопровождении архиепископа. Потом, по его словам, он поедет через Хафельберг в Штеттин и только после этого за деньгами в Кёльн. Подумать только! Теперь этого пройдоху не догнать…

– Семейство Людериц и Эвальд Кекериц действуют слишком жестко, – перебил Петер Мельхиор. – Вы наверняка знаете молитву всех торговцев:

От Кекерица и Людерица,

От Крахта и от Иценплица

Дай, Боже, нам оборониться.

Гость бросил на Петера Мельхиора красноречивый взгляд, означавший, что ему следовало бы придержать язык, поскольку даже стены имеют уши. Но тот, посмотрев на юношей, всем своим видом изобразил, что людям благородной крови не пристало чего бы то ни было бояться.

– Никто не сомневается в нашей отваге, – проговорил гость, хлопнув по плечу Ханса Юргена, – но осторожность в словах никогда не бывает излишней.

– Да уж, Иоганн Цицерон, который черпал мудрость ложками и в то же время держал рыцарей в ежовых рукавицах, явно вам не родственник, – съязвил Петер Мельхиор.

– Знаете ли вы, как он это делал? – серьезно спросил гость и жестом пригласил присутствующих сесть поближе.

Разговор продолжился, но гораздо тише.

– Вы совсем молодые люди, – сказал он Хансу Юргену и Хансу Йохему, – и вам предстоит тяжелая, мрачная жизнь, если… если она не наладится.

– Ну, немного радости все же иногда будет, – улыбнулся Петер Мельхиор.

– Нет, если все продолжится, как сейчас, то не раньше, чем когда вы поумнеете. Говорю вам, марка превратится в псарню, причем псами в ней будут дворяне. В этом противостоянии смешаются князья, священники, ученые, рай и ад, думаю, и горожанам тоже достанется.

– Странно это слышать от господина фон Линденберга – любимца и советника нашего курфюрста.

– Прежде всего я – рыцарь и дворянин, и самое дорогое для меня – моя свобода, – проговорил господин фон Линденберг, ударив себя в грудь. – Видит Бог, я постоянно наблюдаю, мечтаю, пытаюсь как?то изменить наше будущее, но мне все время приходится иметь дело с дуболомами! Эти Кекерицы, Иценплицы, Крахты, вместо того чтобы помочь, только все портят. То, что они творят, не может стать основой для будущего. Столько воды утекло с тех пор, как наши правители-бургграфы?[50 - Бургграф – должностное лицо, назначавшееся королем (или епископом) в средневековых городах на территории Священной Римской империи.] из Нюрнберга напустили на нас целую пургу забот и обязанностей, засыпали нас сугробами установлений и правил, ввергли нас в метель нужды! Сто лет они подтачивали и ограничивали наши права! Пали наши крепости, плаха и застенки похитили храбрейших из нас, а теперь эти дураки Кекерицы и Крахты уверились, что могут водить за нос правителя, только потому, что он мальчишка. Все, на что они способны, – дурацкие провокации и разбой на дорогах, каждым своим шагом они подают ему сигнал, яркий, как горящий фонарь, что пора завернуть гайки еще сильнее. И, поверьте мне, он не идиот, он этот сигнал понимает.

Петер Мельхиор, похоже, был не согласен с этим утверждением:

– Все же его можно склонить на нашу сторону.

– Увы, это не так. В свое время Путтлицы, Квицовы, Бредовы сделали все, что могли, и не их вина, что у нас не было еще одной битвы при Креммер Дамме. Наши ряды распались, мы не сумели сохранить единства. Посмотрите, что происходит в Швабии, во Франконии, на Рейне, – они оказались умнее, они заключали союзы, формировали рыцарские ордена, там сегодня правят бал воины, помещики, рыцари, землевладельцы, о которых князья, пытаясь ограничить их свободы, обламывают себе зубы!

– У нас нет гор и скал, наши замки стоят на песках и болотах.

– Именно поэтому мы должны были… Ах, что сделано, того не воротишь! Впрочем, нас не смог до конца покорить ни тот первый, гордый Фридрих?[51 - Курфюрста Бранденбурга Фридриха I фон Гогенцоллерна (1370–1440) встретили в Бранденбурге с большой неприязнью. Ему не желали присягать рыцари, восставали и города. Во главе недовольных стоял Дитрих Квицов. С трудом Фридриху удалось добиться мира. Квицов и другие рыцари вынуждены были бежать.], ни другой, с железными зубами?[52 - Курфюрст Бранденбурга, сын Фридриха I – Фридрих II Железный Зуб (1413–1471), который продолжил политику своего отца по ограничению автономии дворянства.], и даже Альбрехт?[53 - Курфюрст Бранденбурга Альбрехт III Ахилл (1414–1486), брат Фридриха II. Господин фон Линденберг обыгрывает прозвища двух братьев-курфюрстов.], который пришел к нам лишь как наместник, тоже вынужден был показать свою ахиллесову пяту. Все они считали нас чужой страной, которую следует покорить, а ее жителей притеснять. И, поскольку они не считали эту землю родной, в конце концов они возвращались в свои франконские горы, а наши отцы, отстояв очередной раз свободу, могли вздохнуть с облегчением. И только этот бледный Иоганн, которого образованные люди прозвали Цицероном, скрутил нас в бараний рог. Этот правитель не остался франконцем, а сумел стать местным, стать нашим правителем, он узнал наши слабости, и это сделало его сильным.

– Я помню пятнадцать замков, которые он разорил, когда был курфюрстом. То было плохое время, господин фон Линденберг.

– А при его сыне будет еще хуже. Вы думаете, что он мальчик. Но я говорю вам, что через год он станет мужчиной. Вы думаете, он поглощен своими книгами, но его мысли устремлены далеко вперед. Если мы не будем стоять друг за друга, если не проявим благоразумия и не станем мудры, как змии, нам конец. У его предков были на службе рыцари и семьи из Франконии и Священной Римской империи – наши отцы породнились с ними, и эти браки позволили нам выжить, стать с ними людьми одной крови. Но юного курфюрста не интересуют люди из плоти и крови, его разум во власти духов и призраков – кто изгонит их из страны?! – во власти идей. Он мечтает овладеть всей тысячелетней латинской мудростью ученых прежних времен, священников, отцов церкви, мудростью университетов и править, используя ее! Нет ничего в других странах, чего бы он не хотел присвоить и опробовать. Он считает, что надо составить своды законов на немецком и латинском языках, создать коллегии для управления, налогообложения и надзора, желает усовершенствовать наши обычаи, превратить всю нашу землю в силок из тонких проволочных нитей, чтобы ни одна птица не смогла полететь дальше, чем ей разрешено. Всю власть он хочет сосредоточить в своих руках!

– Господин фон Линденберг, – проговорил Петер Мельхиор, – мне кажется, что вы сами видите духов и призраков. Вспомните, сколько ему лет.

– Возможно, вы правы. Но иногда у меня голова идет кругом, особенно когда я слышу его речи, изобилующие греческими и латинскими терминами. Так что перспективы, которые я вижу, кажутся мне весьма мрачными и вполне реальными. Эта нюрнбергская бургграфская кровь заставляет знать все лучше других, обустраивать все по-своему, стремиться быть умнее и благочестивее всех. Она кипит и не дает покоя никому.

– Но он обязан подчиняться решениям ландтагов!

– И что? Разве он подчиняется им? Уверяю вас, это лишь пустые слухи. Если мы собираемся помогать друг другу, надо действовать иначе, сообща!

– Нужно ему доказать, что земля принадлежит нам.

– Нет-нет, не так быстро. Если хотеть многого и сразу, ничего не добьешься. Я не стану винить Кекерица, Людерица и им подобных за то, как они себя ведут, но их действия неуклюжи и грубы. Где они, там всегда крики и пролитая кровь. Зачем так демонстративно показывать свою силу, зачем подкарауливать на улице первого встречного? Подумайте, покопайтесь в старых пергаментах, где описаны дела прошлого: договоры, документы, дарственные, описания обычаев. Действовать надо так, чтобы вас никто не называл ворами и разбойниками. Клянусь небом и адом, разве у вас нет прав, разве не имели прав ваши отцы? Разве когда?то мы не были едины и разве не было такого, чтобы купец, выгрузив товары, пил из общего кубка и с ним пил капитан того корабля, на котором он прибыл, а за столом сидели и пели их попутчики-пилигримы? Если бы вы все задумались об этом, то прав бы у вас по-прежнему имелось как в море песка, и очень сомнительно, чтобы их кто?нибудь нарушал. Нам нужно вернуть то, что потеряно. Но необходима правильная поддержка. Если вся знать восстанет с оружием в руках, будет крик, шум, неразбериха! Но курфюрста просто-напросто замучает совесть, если мы будем умнее и станем использовать попов, ученых, стряпчих, – а таких молодцов, которые за палку жареной колбасы докажут и зафиксируют на пергаменте все, что ты хочешь, найдется немало. Надо ковать железо, пока оно горячо, и вот в этом нам поможет его молодость. Пока он играет со своими древними фолиантами, сверяется с судебными уставами, считает важным сохранить все это старье. Но нужно сделать так, чтобы его одолели причитания и жалобы на нарушения закона, нужно, чтобы он не знал покоя, буквально разрывался. В гневе он наделает ошибок, а это даст нам новое преимущество. В конце концов, растерянный, проклинаемый, непонятый, он оставит все как есть, а это именно то, что нам нужно. И тогда власть снова окажется в наших руках, как и положено по закону Божьему и по закону марки Бранденбург.

Господин фон Линденберг поднялся и сделал большой глоток из кубка. Петер Мельхиор почесал затылок и хитро посмотрел на рыцаря и двоих юношей.

– Гром и молния… – только и пробормотал он. Казалось, его мысли уже витают там, где сказочные перспективы становятся реальностью.

– Но вы все слишком ленивы, – продолжил рыцарь свою речь. – Вы неспособны смотреть вперед и ничему не учитесь. Зачем Бог дал вам язык? Чтобы вы жаловались друг на друга?! Откуда же тут взяться уважению к знати? А я не могу все организовать в одиночку, мой язык уже пересох, спина искривилась и не гнется. Вместо того чтобы помочь мне организовать атаку, о которой я говорил, прикрывая меня со спины, вы все время чего?то требуете, заставляя впустую расходовать силы. Неудивительно, что постепенно даже у лучших из мужей нашей марки заканчивается мужество, к этому стоит добавить, что они еще связаны адской придворной службой! Хотел бы я, чтобы меня отлучили от двора курфюрста, как этого разбойника Уилкина Людерица, попавшегося на горячем. Тогда я смог бы отдохнуть.

Повисла пауза.

– Жаль! – только и сказал Петер Мельхиор.

– О чем ты сожалеешь?

– Я думаю об этом торговце Хеддерихе! Как, должно быть, было бы приятно вновь сбросить эту жирную свинью в канаву.

– А мне жаль этих мальчиков, – проговорил гость, расхаживая взад и вперед. – Нам, старикам, уже все равно, мы свой позор унесем с собой в могилу. Но что получится из этой молодой поросли? Где им заслужить рыцарские шпоры? Турниры почти не проводятся, достойных схваток больше нет, если только ты не хочешь положить жизнь за курфюрста или пойти воевать против турок. Где молодые смогут понять, что они свободны, что в их жилах течет благородная кровь?! Нам даже не дают с ними должным образом поговорить, передать им наши устои! Наступает эпоха расцвета трусости, героями становятся недостойные, и все это теперь называют справедливостью и праведностью… Кстати, куда, говорите, направился торговец Хеддерих?