Лев на лужайке

Лев на лужайке
Виль Владимирович Липатов

Роман о головокружительной газетной карьере «обаятельного конформиста». Последний роман Автора, изданный спустя 10 лет после его смерти.

Виль Владимирович Липатов

Лев на лужайке

На белом коне?

(предисловие)

«Однако помирать пора, надо роман писать!» – с усмешкой сказал Виль Липатов дочери весной 1978 года. Писатель уже знал свой срок пребывания на земле – не более 15 лет, как сказали врачи. То ли они лукавили, то ли смерть, но срок оказался длиною всего в два года. Роман «Лев на лужайке», начатый в 1978 году, Липатов дописывал в 1979-м в больнице, откуда не вышел. Успел все-таки поставить точку, обогнав смерть! На отработку времени не было – и мы сегодня читаем практически первый и последний вариант романа, чего с Липатовым никогда не бывало. Обычно он сдавал в печать третий…

Писатель торопился написать, но общество не спешило публиковать: десять лет роман лежал «невостребованным» в ящике стола. А ведь этот роман – из разряда злободневных, своевременных книг. Время требовало его, но время всегда во множественном числе. Господствующее время в конце 70-х уже беременно новым временем, но до срока оставалось шесть лет «застоя» плюс… четыре года перестройки! И вот мы прочли наконец, десять лет спустя, в 1989 году сначала в журнальном сокращенном варианте первую часть в «Знамени», вторую – в «Журналисте».

Почему роман публиковался частями? В редакции «Знамени» мне довелось услышать, так сказать, неофициальную мотивировку: вторая часть, мол, «сырая» и гораздо слабее первой. Но теперь, когда издательство «Молодая гвардия» выпустило роман полностью, читатели могут сами судить о последнем романе Виля Липатова.

Все действие первой части романа развертывается в Сибири, в таком, же славном городе, где сам Липатов учился в пединституте и работал в газете, а вторая часть – насквозь московская, поскольку герой Липатова, москвич, возвращается в свой родной город «на белом коне». Пожалуй, из сказанного можно сделать вывод, будто путь журналиста Никиты Ваганова (главного героя) внешне, в самых общих чертах, совпадает с дорогой самого автора – это путь из Сибири в Москву. Но не случайно Липатов пустил своего героя по тропе журналистики, то есть по той тропе, с которой сам-то свернул на писательскую дорогу. Не зря в редакции сибирской газеты Никита, блистая статьями и «отчерками», выживает с должности собкора московской газеты Егора Тимошина, увлеченного сочинением романа о походе Ермака в Сибирь. Выбор сделан, одному – роман, другому – карьера! Разумеется, карьера благородная, ради «власти над делом».

А между тем за десять лет до романа «Лев на лужайке» Виль Липатов написал небольшую повесть «Выборы пятидесятого» (четыре авторских листа всего!), герой которой, тоже журналист сибирской газеты, Владимир Галдобин только еще задумывается, какую ему дорожку выбрать: писать ли романы, стать ли главным редактором «Правды»? В этом выборе профессии – выбор судьбы. Идти ли в ногу со временем, хотя бы и правофланговым, или же занять позицию независимого мыслителя и летописца? Сам Липатов, выбрав писательскую судьбу, все-таки до конца дней своих писал статьи и очерки…

Итак, сам сделавший «карьеру» писателя, последний свой роман Липатов вновь посвятил карьере журналиста.

Но возникает любопытное противоречие. «Застой», а Никита Ваганов делает деловую карьеру! При всех своих способностях к интриге он прежде всего – журналист, чье перо верно и талантливо служит общественным интересам. Возможно ли это в те-то времена?! Один главный редактор, прочитав «Льва на лужайке» еще в рукописи, отказался печатать роман. Причину отказа сформулировал примерно так: «Здесь воспевается то самое время, которое мы теперь разоблачаем как „застой“!»

А был ли «застой»-то? Разумеется, был. Но я уже говорил выше: время не имеет единственного числа. Период с октября 1964-го по апрель 1985-го был и «застоем», и регрессом, но был и временем бурного развития. Например, наряду с «разрядкой» шло необычайно быстрое наращивание военной мощи, страна на глазах превращалась в великую военно-морскую державу, чьи грозные ультрасовременные надводные и подводные корабли начали бороздить моря и океаны всего мира! Да, расход не по доходу, но тогдашний Генсек под бурные аплодисменты тогдашнего Верховного Совета заверял нас, что на оборону тратится ровно столько, сколько нужно, – ни рубля больше!

А разве не пережила страна бурного роста добычи нефти и газа?! А вырубка лесов разве не достигла катастрофических размеров?! Нет, что ни говорите, а толковому журналисту было на чем отточить свое перо с пользой для дела, то есть для государства. Иначе говоря, Никита Ваганов вполне мог делать и сделать карьеру на правде. И если за правду его все время повышают и повышают, ценят и уважают «верхи», то, значит, «верхам» требовалась правда, да еще и талантливо, то есть сильно написанная? Требовалась! Только какая правда и какая критика требовались? Сегодня нередко можно прочесть детски наивные суждения о «застое», из коих следует, будто «верхам» требовался именно и только «застой». Это не совсем так. «Верхи» требовали развития экономики при отсутствии развития общества – вот в чем разгадка того времени, на мой взгляд. Потому-то «отчерки» Никиты Ваганова, правдиво показывавшие как плохую, так и хорошую работу, были очень кстати. Тем более что Никита точно знал, с какого уровня начинается слой «неприкасаемых», и не переходил эту невидимую социальную границу. Никита был УДОБНЫМ ПРАВДОЛЮБЦЕМ – вот в чем дело! Но если так, тогда нам придется вернуться к старой и давно осужденной теории разделения правды на правду маленькую и правду большую. И, конечно, отнесем Никиту к талантливым рыцарям правды маленькой.

А вот его литпредтеча из повести Липатова «Выборы пятидесятого», Владимир Галдобин, тоже талантливый журналист, – тот в сталинские времена делал свою карьеру на лжи! Для Галдобина существовало только начальство и то, что угодно прочесть начальству. Правда и народ? Эти слова Галдобин презирал.

Да, маленькая повесть о журналисте Владимире Галдобине, повесть 1968 года, сегодня, после «Льва на лужайке», читается как антинабросок ко «Льву…». Тема журналистской карьеры была взята в работу Липатовым в 60-х годах как тема о временах культа личности, первоначально отлившаяся в повесть, чтобы после десятилетнего срока, обернувшись темой карьеры на правде, стать большим романом. Но не ищите повесть «Выборы пятидесятого» в каталогах – эта повесть пока еще не напечатана. И если даже в годы перестройки журнал «Дружба народов» не смог найти для нее места, то уж в 1968 году, когда тема культа была закрыта, не могло быть и речи о публикации этой повести. Липатов как-то «выпал из времени», вдруг написав картину выборов в Верховный Совет в марте 1950 года. Любопытно! Особенно на фоне нынешних выборов.

Понятно, что Липатов писал эту повесть в стол, но сегодня нам надо ее прочесть. Чтобы нагляднее стало, как принципиально изменилась партия, как она изменила ситуацию в стране. Повесть о судьбе молодого человека, молодого гражданина, молодого журналиста, о котором кто-то метко сказал: он в постели – мужчина, а в газете – проститутка. Да, проститутка в штанах! Не редкое по тем, сталинским, временам явление. Но – талантлив Володя, а талант – редкость, его беречь надо, как известно. Его и берегут, и ценят в газете. Еще бы! Талантливые литпроститутки на дороге не валяются, они позарез нужны всем управленцам – и главному редактору газеты, и секретарю обкома, а даже начальнику местного КГБ! Да, без услуг таких «подручных партии» обойтись административно-командная система не может никак.

Вот и пришло время сказать прямо: повесть «Выборы пятидесятого», написанная, можно сказать, на последнем вздохе «оттепели» и в самом начале «застоя», когда уже нельзя было публично разоблачать сталинизм, – повесть, которая писалась Липатовым «в стол», никогда не предлагалась им к печати: ни у нас, ни за границей. Эта маленькая и простенькая вещица похожа на пластиковую бомбу, которая так и не взорвалась. Эта повестушка смелее и откровеннее в анализе нашего общества времени сталинизма, чем большой и сильный роман «Лев на лужайке» о нашем обществе времен брежневского «развитого социализма».

Впрочем, время «застоя» сказалось на «Льве на лужайке» еще и тем, что из романа скрупулезно убраны все конкретные приметы времени. Перед нашими глазами проходит яркая в короткая жизнь Никиты Ваганова, чуть более двадцати пяти лет, на протяжении которых он делает свою головокружительную карьеру. Мы знаем все о том, что происходит с ним и в его душе, но мы не знаем ничего о том, что происходит вокруг него, – в романе нет даже в подтексте хотя бы намека на сталинизм, «оттепель», октябрьский 1964 года переворот в Политбюро, начало и крах экономической реформы 1965 года и т. д. В романе о блестящей деловой карьере журналиста (журналиста!) нет ни отзвука Истории! В этом – своеобразие романа, тут уже и тяжелая печать времени, но тут и тяжелая правда: в обществе «застоя» не происходит ничего исторического, нет движения! Нет истории ОБЩЕСТВА, но есть история талантливого ЧЕЛОВЕКА. Так видел тогдашнюю нашу жизвь Липатов, так и показал ее.

Виля Липатова всю жизнь волновали судьбы молодых и талантливых людей. В разных произведениях писатель «проигрывал» разные варианты их судеб, но итог оказывался всегда один и тот же: энергия молодости и таланта входила в конфликт с жесткой административно-командной системой. Евгений Столетов, чья инициатива была поддержана друзьями и высмеяна райкомом, погиб «в результате несчастного случая». Я сильно подозреваю, что автор романа «И это все о нем» четко понимал: Евгений Столетов был обречен на поражение самой системой. Но доводить дело до такого финала Липатов не стал. Еще одна драма – Игорь из романа «Игорь Саввович», молодой талант, увядший на корню в условиях порочного общества «застоя».

Может показаться, что Никита из «Льва на лужайке» – исключение, ибо он добился всего, чего желал добиться. Но это – внешний успех, а что внутри, в душе Никиты? Ведь талант, делающий карьеру и ограниченный возможностями «застоя», – это, конечно же, если и движение, то не более чем бег белки в колесе. Никита все более понимает всю бессмысленность своего воистину трудового подвига. Жизнь прожита, по-видимому, не так. Манящий мираж «власти над делом» рассеивается, а где искать смысл жизни, когда печатное слово, единственное оружие журналиста и писателя, подотчетно не народу, а – начальству?!

Впрочем, о народе Никита Ваганов просто не думает. А его литературный предтеча Володька Галдобин из повести «Выборы пятидесятого» писал о народе презрительно и цинично в халтурном очерке под кричащим заголовком «Патриотка». Когда-нибудь читатель прочтет и эту повесть и увидит, что она кончается потрясающе: сначала идет картина страшного, низкого, залитого водой подвала, в котором живет (и славит Сталина) старая работница завода, а затем – и это венчает повесть! – идет так называемым «высоким подвалом» в газете романтический «отчерк» о ее жизни, лихо накатанный журналистом Галдобипым. Этот творческий процесс, эту переработку страшной правды в лживую красивую картинку можно изучать в школах и гуманитарных вузах как творческий процесс и пародийный образчик так называемого социалистического реализма!

Да, «Лев на лужайке» в остроте социального разоблачения проигрывает повести «Выборы пятидесятого». Зато поздний роман Липатова резко выиграл в герое, в емкости авторских раздумий, в уровне того познания души человеческой, что мы обычно именуем художественностью.

«Лев на лужайке» – сложно выстроенное, чрезвычайно любопытное само по себе и поучительное по «перекличке» с повестью «Выборы пятидесятого» произведение. Роман как бы вырос из повести, но при этом явного антигероя («проститутка в штанах») сменил реальный герой эпохи «реального социализма».

Произошла и еще одна странная и важная трансформация. Если повесть уже с самого названия точно определяет время действия (1950 год), то в романе нет абсолютно никаких указаний на даты – никаких! По-моему, это не случайность, а сознательный выбор автора: между исторической хроникой и романом Липатов выбрал роман. Таков был его последний писательский выбор перед лицом Вечности. Выбор, который заставляет задуматься: не упускаем ли мы веское, но скромное Вечное, беря в расчет лишь суету нескромного Своевременного?

Генрих Митин

Лев на лужайке

Пройдет много лет, и полковник Аурелиано Буэндиа, стоя у стены в ожидании расстрела, вспомнит…

    Габриэль Гарсия Маркес. «Сто лет одиночества»

Четыре пустячные вещи, четыре неприметных обстоятельства сыграют в жизни Никиты Ваганова символическую, но от этого не менее реальную роль, чем, скажем, упавшая на ногу кувалда. Дело кончится зеленым синтетическим ковром с белесыми разводами – не последним мистическим символом в череде событий. Лев на стене, лев на шаре, лев на лужайке и, наконец, рука, не поданная ему Иваном Мазгаревым. На синтетическом ковре приговоренный Никита Ваганов будет думать о чем угодно, кроме промозглого утра в далеком городе Сибирске, с его грязными уличными фонарями, весенним гололедом, скрежетом дворничьих скребков, гудками карандашной фабрики… Только за несколько часов до смерти он ярко, как при свете магния, поймет, что Иван Иосифович Мазгарев, человек завидно правильный и чуть ли не святой, возле здания областной газеты «Знамя» намеренно не подал ему единственную левую руку. Это видение – сизый от мороза город, лицо Мазгарева и его недвижная рука – сопроводит Никиту Ваганова в темень небытия.

Эпизод с Мазгаревым он вспомнит так поздно потому, что в тогдашнем жадном стремлении вперед и вверх откладывал в памяти только сверхважные, узловые, глобальные события и предметы, не оставляя в туго сжатой жизни места для пустяков, – какое ему было дело до того, что праведник Мазгарев не подал ему руки? Смерть всех выравнивает – короля и мусорщика, смерть делает в одно мгновение нелепым и жалким стремление к карьере, женщине, курению, алкоголю, кофе – тысяче других проявлений человеческих страстей. Ожидая первого слова главы консилиума, академика с мировым именем, Никита Ваганов, редактор популярной центральной газеты «Заря», уже месяц зная, что скажет всемирно известный, хорошо подготовился к смертному приговору и даже испытывал любопытство к той несуразице, которую произнесет глава консилиума. Кстати, и весь профессорский синклит зря прятал глаза: больной Никита Ваганов, как всякое живое существо, смерти боялся, но она пришла за ним, когда он достиг всего, чего хотел; к большему он никогда не стремился, то есть занял под солнцем заветное место; дальше шла только – ранняя или поздняя – смерть. Речь теперь могла вестись только о сроках – раньше или позже; какая безделица, если Никита Ваганов достиг, казалось, невозможного! Он страстно хотел быть редактором «Зари» и стал им, ни разу в жизни не задумавшись, что произойдет, когда он сядет в долгожданное кресло. Произошло то, что бывает с ребенком, когда он забрасывает в угол «отыгранную» игрушку.

На зеленом ковре, внутренне посмеявшись над нерешительностью консилиума, Никита Ваганов вспомнит свою любовь «длиною в прожитые годы», и это воспоминание теплой волной нежности разольется по его невесомому, желтокожему телу с потемневшими ногтями на руках и ногах. Пожалуй, только это воспоминание позовет властно и тоскливо в прошлое, нагонит смертный страх, по ощущениям похожий на холодный, приставленный к горлу нож, и это будет то прошлое, о котором он сейчас не хотел бы помнить, но оно не уходило и не ушло даже тогда, когда заговорил профессорский синклит.

– Ну, что мы вам скажем, голубчик, – прошепелявил академик. – Ну, жить вы будете долго и, надеемся, счастливо!

– Да, интересная форма…

– Единственное, что Никите Борисовичу нужно, – это бифштексы в гомерическом количестве! Забивайте брюхо, дорогой!

– Я думаю, товарищи, что режим должен быть щадящим…

Кто не умеет врать, так это врачи.

Они могли бы и не стараться: стоящий на зеленом с разводами синтетическом ковре Никита Ваганов прочел на русском и английском почти все книги о своей болезни, но он молчал, не в силах вернуться из прошлого в комнату с неумело врущими медицинскими светилами. Странно, что за считанные минуты он не вспомнит из прошлого только единственное…

Никита Ваганов так и не вспомнил льдистого, с пронизывающим ветром утра, когда Иван Мазгарев – нарочно или по рассеянности – не подал ему руку…

Часть первая

В Сибирске и поблизости

Глава первая

I

Весна подкрадывалась незаметно, как домушник к плохо закрытой двери; температура изо дня в день поднималась на несколько градусов, но в середине мая вдруг прошел дождь со снегом, всю ночь рвался в окна – ему хотелось тепла. Утром же грянул мороз, превратив город Сибирск в добротный каток. Вспоминались «Серебряные коньки», хотелось, красиво заложив руки за спину, пронестись вдоль и поперек города, неожиданного от смеси бывших дворянских и купеческих особняков с четырехэтажными домами известной по всей стране архитектуры и кичащегося ультрасовременным Дворцом бракосочетаний, высотной гостиницей, Домом политического просвещения и театром, в антрактах похожим на стеклянный улей.

Возле здания областной газеты «Знамя», где Никита Борисович Ваганов работал специальным корреспондентом, тускло светили грязные фонари, противно подвывал мотором буксующий грузовик с дымящимся бетоном в кузове, на почтамте часы показывали между тем правильное время, хотя по своей природе на почтамтах областных городов электрические часы должны безбожно врать; дисциплинированные и предельно обязательные люди, Ваганов и Мазгарев ежедневно встречались возле витрины с газетой «Знамя» без десяти девять. Встреча обычно происходила так: младший по возрасту почтительно здоровался (Ваганов ценил Мазгарева), заведующий отделом пропаганды Мазгарев весело отвечал и тут же протягивал руку для пожатия. Это стало ритуальным, и именно по этой причине Ваганов решил не заметить спрятанную за спину руку Мазгарева… Лицо у заведующего отделом пропаганды было круглое, румяное, сероглазое; только при внимательном и целенаправленном разглядывании можно было понять, что луноподобное лицо Мазгарева – целостно, волево, бесстрашно. Воевал Мазгарев смело, но только в День Победы всю грудь его покрывали ордена и медали.

– Доброе утро, Иван Иосифович!

– Доброе утро, Никита!

Между ними существовало и «ты» и «вы», все зависело от обстановки: при свидетелях обращались друг к другу на «вы», наедине – на «ты», и ничего обидного или ущербного для Никиты Ваганова в такой «разблюдовочке» – одно из любимых словечек Никиты Ваганова – не было. Он вообще охотно пользовался жаргоном, что помогало казаться несерьезным.

– Холодновато! – пожаловался Никита Ваганов, не подозревающий, что за неподаной рукой Мазгарева таится опасность, да и не шуточная. Никита Ваганов знал, что Мазгарев способен не только мягко улыбаться, но все-таки недооценил зав.отделом пропаганды, и все это потому, что в круглое лицо Мазгарева смотрелось легко и просто, как в детское. Лицо Мазгарева – несомненно доброго и благорасположенного человека – независимо от хозяина выражало то, что хотелось собеседнику: добро – так добро, веселость – так веселость, скорбь – так скорбь. «Хороший он мужик, если бы не ходил в энтузиастах!» – подумал Никита Ваганов, даже не допускающий мысли, что скоро Мазгарев поднимется стеной против его стремительного движения вперед и вверх.