Сопротивление материала. Роман. Том 1

– Так ещё же осталось! И ты мне не досказал, что там с инженером-то…

– А шо с анженером?

– Ну вроде, обижает он тебя…

– Кто?..

– Кто, кто! Инженер, ясный пень! – Гришка начал терять терпение.

– Какой анженер?.. – упёрся обходчик. – Я тебе ни про какого анженера не говорил. Я тебе про Миронченко талдычу, про бригадира нашего…

– Неееет, дружок, брешешь! Ты сам только что сказал, Дедов его зовут!

– Дедов? Это Илья Аркадьич что ли? А на шо он тебе?

– Ну как же, ты сам сказал: начальство житья не даёт…

– Так то начальство! А то Илья Аркадьич!

– А разве он тебе не начальник?

– Начальник-то начальник, да не мне, а Миронченке…

– Раз Миронченке – значит и тебе, дурья башка!

Федька на несколько минут задумался. Потом снова перевёл взгляд на Ивахнюка.

– Ты вот что. Ты Аркадьича-то с Миронченкой на одну доску не ставь!

– Чего так? – задиристо откликнулся Гришка. – Подумаешь, недотрога какая!

Федька вдруг грузно поднялся, с грохотом отодвигая стул, и просипел перегаром в лицо Ивахнюку:

– Я те щас покажу недотрогу!.. Ты!.. Ты! – он ткнул Гришке в грудь грязным пальцем. – Да что ты знаешь про Илью Аркадьича! Да он мне, – ободчик неловко выпрямился, ударил себя кулаком в грудь, пошатнулся и снова опёрся о стол, – Мне, Федьке-пропойце, руку подаёт! Это он не дал Миронченке меня уволить, чтобы дети мои не голодали, а ты!.. – он было снова ткнул пальцем в Гришкину грудь, но тот отстранился. – Ээээ!..

Федька махнул рукой и нетвёрдой походкой направился к выходу.

На третий день после этого, придя в райсовет, Ивахнюк не пошёл, как обычно, в свой кабинет, а свернул в то крыло, где располагался ЗАГС. «Светиться» было не к чему, и он, чтобы не называть фамилий, заранее выяснил, в каком году женился Илья. Он затребовал акты за этот год под предлогом «проверки фактов биографии кандидатов в члены партии» и, устроившись у окна, принялся листать книгу регистрации браков. Нужной фамилии, однако, в ней не нашлось, и он сказал об этом заведующей отделом.

– А тогда, Григорий Степаныч, вам в церкву надо! Тогда ещё почти все венчаться ходили.

Но церковь тебе не райсовет, там подход нужен – а его-то как раз у Гришки и не было! Жил он в чулане у целовальника, воспитывался всеми, кто имел охоту, и крестным знамением себя осенять худо-бедно научился. Однако никогда не задумывался, зачем он это делает – просто в уместные моменты рука механически складывалась в щепоть и вскидывалась ко лбу, проделывая в нужной последовательности необходимые движения. А будучи хлопцем смекалистым и умеющим слушать, постепенно сложил из кусочков своих детских впечатлений кой-какую мозаику православной веры. Но знание это, как и все прочие, было для сироты только средством выживания в этом неласковом мире: хочешь, чтобы тебе доверяли – будь как все! Несколько раз в год он, вместе с хозяевами, говел, не придавая особого значения тому, будет ли на его ломте хлеба кусок сала или нет – лишь бы был хлеб. А по окончании поста с чадами и домочадцами целовальника ходил «у церкву», привычно крестясь в положенные моменты службы. Плохо понимая речитатив священников, развлекался тем, что разглядывал иконы, а повзрослев – и прихожан: выискивал знакомые лица, припоминал городские сплетни и слухи, ощупывал глазами хорошеньких девушек… Правда, проповеди любил, хотя никогда бы в том не признался никому из сверстников. Проповеди заменили ему сказки, которых никто никогда Гришке не рассказывал, да и вообще любое чтение. Он терпеливо ждал того момента службы, когда батюшка выйдет к пастве и начнёт свой монолог. Со временем даже запомнил последовательность молебствия и, когда начиналось причащение клира, сразу становился собранным и серьёзным.

Во время самой проповеди услужливая Гришкина память подсказывала ему подслушанные городские сплетни или увиденные сцены, которые служили ему иллюстрациями как описываемых пороков, так и добродетелей. Но чаще всего это были происшествия, в которых он был непосредственным участником. Мальчиком он верил, что всех его обидчиков настигнет гнев Божий, и эти мысли давали ему тайную отраду в одинокие ночные часы – с этого и началось его пристрастие к проповедям. Ворочаясь на своём жёстком топчане, иногда глотая слёзы незаслуженной обиды, а иногда с сухими, горящими от бессильного гнева глазами, он представлял себе все те кары, которые обещает Писание нераскаявшимся грешникам. Но с годами понял, что наказание это отсрочено и к тому же ни он сам, ни кто другой никогда его не увидят, и поэтому оно почти что не существует, в то время как его забитая, изломанная душа жаждала немедленной сатисфакции. Оглядываясь вокруг, он видел, что люди добрые и жалостливые неизбежно становятся потерпевшей стороной. Иногда достаётся и негодяям, но эти хоть время от времени выходят победителями. А вот хорошие люди почти никогда. И тогда Гришка взял судьбу в свои руки.

А спустя время он внезапно обнаружил, что и сам может служить примером грешников, о которых рассказывал священник. Наверное, поэтому под благословение подходил робея, и эта робость отчего-то не ушла с годами. Как будто ошмётки его заблудшей души всё ещё тревожили совесть.

10

И вот теперь, стоя перед церковными воротами, он мысленно перекрестился. Теперь ему как члену РСДРП (б) было этого делать не положено. Но кепку, входя, всё-таки снял.

В западные арочные окна церкви падали косые лучи, отчётливо прочерченные в мареве пылинок. «Откуда здесь пыль?» – мысленно удивился Гришка. В самом деле, храм сиял чистотой: золотились тщательно протёртые чьими-то заботливыми руками оклады икон, медные и латунные подсвечники и прочая утварь; пол был недавно вымыт – на истёртых подошвами досках ещё видны были влажные следы; да и сами окна поражали прозрачностью, о которой служащие райсовета могли только мечтать. «Интересно, кто им окна моет?» – подумал хозяйственный Ивахнюк, стоя посреди храма и с наслаждением вдыхая его прохладный воздух, настоянный на старом дереве, воске и ладане. До вечерни был ещё целый час, и в храме было пусто. Только под образом святого Пантелеймона-целителя шептала молитву старая казачка в цветастом платке да бесшумно перемещался в алтаре служка-подросток, подготавливая всё к молебну.

Гришка переложил в левую руку кепку и откашлялся. Мальчик посмотрел на него и произнёс высоким ломающимся голосом:

– Вам что-то нужно?

– Мне надо посмотреть церковные книги. Для документов.

Подросток вышел из алтаря и приблизился. Это был мальчик лет четырнадцати-пятнадцати, с прямыми, сильно отросшими чёрными волосами и по-девичьи нежной и чистой кожей, сквозь которую начинала пробиваться бородка. Глядя на пришедшего безмятежными карими глазами с голубоватыми белками, он сказал:

– Это вам к отцу Мефодию. Надо испросить его разрешение, и тогда диакон выпишет вам справку. Извольте пройти за мной.

Спустя полчаса Ивахнюк, окрылённый невероятной удачей, уже бодро шагал в сторону райсовета. Ведь, по правде говоря, он и не думал, что сегодняшний визит даст такой ошеломительный результат! Он рассчитывал на то, что придётся как следует покопаться, ведя переписку и выискивая необходимые факты, по крохам собирая компромат до того количества, которое «там» сочтут достаточным для ареста. Но сейчас у него в кармане пиджака лежала настоящая бомба!

Гришка сунул руку в карман и нащупал прохладный, вчетверо сложенный листок бумаги, на котором значилось, что такого-то числа такого-то месяца такого-то года раб божий Илья Аркадиев сын Дедов венчался с девицей Екатериной Егоровной Корниловой. Корниловой! Здесь, в южных губерниях, ещё свежи воспоминания о рейдах генерала Лавра Корнилова. И пусть даже генерал не был отцом соседки – хотя кто знает? – этот факт, должным образом поданный, вполне может привести к вожделенному результату…

Но надо всё хорошо обдумать. Если поспешить, то можно всё испортить. Так что сегодня он не пойдёт в ОГПУ: утро вечера мудренее!

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1.

На другое утро после того, как арестовали Ваниных родителей, дядя Лёша принёс с чердака доски и расширил Борькин топчан в кладовой. Весь следующий месяц он пытался узнать хоть что-то о судьбе Дедовых. Из знакомых точно знать о них мог только Ивахнюк, но Алексею Петровичу сама мысль о том, чтобы к нему подойти, была нестерпима. А идти в ОГПУ значило подвергать опасности своих близких, не говоря уже о том, что правды ему там всё равно бы не сказали. Крепко подумав, он подошёл к председателю железнодорожного парткома: тот был человек классово и идейно близкий и имел полное право поинтересоваться судьбой лучшего инженера своего предприятия.

– Понимаю тебя, Алексей Петрович, и сочувствую. Мне самому жаль терять такого специалиста… Да и человек он хороший. Честный, правильный. Вот только женился необдуманно…

– Что ты такое говоришь, товарищ Левченко? Я знаком с Катериной Егоровной восемь лет и ничего, кроме добра, от неё не видел!

– Так-то оно так… Но известно ли тебе, что фамилия твоей соседки – Корнилова?

– Вооот оно что! – отозвался Матвеев осипшим голосом. – А я-то думаю: как же эта гнида Ивахнюк себе жилплощадь сумел расчистить!

– Ну-ну-ну, ты это оставь! Это не нашего с тобой ума дело. И мой тебе совет: если не хочешь разделить судьбу своего друга – держи это при себе!

Алексей тяжело опустился на стул и замолчал, нахмурив брови.

– Ты кури, если хочешь, – сказал Левченко и подвинул к нему пачку папирос. Матвеев покосился на пачку, но папиросу не взял – достал из кармана кисет, свернул самокрутку. Так они сидели в тяжёлом, вязком молчании, и казалось, что дым от их сигарет – это невысказанные мысли, которые вьются вокруг, смешиваясь и образуя причудливые фигуры.

Наконец Левченко выдохнул облако дыма и сказал:

– Я слышал, ты хлопца Дедовского к себе забрал. Дело твоё, но гляди в оба. Теперь один неверный шаг – и тебя тоже возьмут в обмолот!

– Я Ваньку не брошу, дело решённое, – ответил Алексей. – Я Дедовым всем обязан, они мне как семья. Но мне надо знать, как с ним поступить. Сам понимаешь, теперь его фамилия ему как клеймо. Если с Ильёй и Катериной дело гиблое, то мы с Евдокией хотим его усыновить и дать ему нашу фамилию.

– Хорошо. Узнаю, что смогу.

Недели две спустя состоялось заседание парткома. Когда оно закончилось и народ стал расходиться, Левченко, стоя у двери, попросил Матвеева задержаться. Закрыв дверь за последним выходящим, коротко сказал, глядя Алексею в глаза: