Сопротивление материала. Роман. Том 1

Началась подготовка к свадьбе.

Притихшая Веруня покорно следила за этой суетой. Её по-прежнему донимали утренние приступы тошноты, после которых она чувствовала себя опустошённой. Подолгу разглядывала себя в зеркало, и то, что она там видела, вызывало бессильные слёзы. Она похудела и побледнела, под глазами залегли тени, а черты некогда свежего и полного жизни лица заострились. Поэтому, когда в первый раз на правах жениха в дом пришёл Виктор, Верка отказалась к нему выйти. Кроме того, это было унизительно: ведь теперь он мог торжествовать над той, которая над ним всегда смеялась!

– Веруня, надо выйти! Нехорошо это! – уговаривала мать.

Но Верка продолжала молча сидеть у окна, кутаясь в цветастый павлопосадский платок, подаренный отцом на шестнадцатилетие.

Полчаса её никто не беспокоил, и она расслабилась. Краем уха она слышала застольные разговоры, которые вдруг стихли, и на лестнице послышались шаги. «Уходит», – с облегчением вздохнула Верка, но тут раздался негромкий стук в дверь.

– Ну, что ещё? – простонала она.

Дверь тихонько открылась, и в комнату вошёл Виктор.

– Можно войти?

Верка выпрямилась на стуле и резко обернулась. Невозможно было понять, что выражают его глаза. Она приготовилась увидеть в них торжество, удовлетворённое тщеславие, отомщённую обиду – всё что угодно, только не то, что увидела.

– Так я войду, Вера Григорьевна?

– Вошёл уже, – грубо отозвалась она, но вышло отчего-то жалко.

Никто из её ухажёров не смотрел на неё так, как он, и эта непонятность не давала ей покоя. Обычно парни, да и мужики в летах, облапывали её сальными глазками, облизывались, как коты на сметану. Некоторые при этом ещё оглаживали усы и многозначительно крякали, подмигивая. Бывало, что, умученные её дерзостью и капризами, глядели зло, сыпали искры и разъярённо скалились. А иные, которых она для себя помечала как слабаков, глядели жалобно и заискивающе.

Но вот так – никто. Что это было? Виктор смотрел только в глаза, что само по себе было непривычно, да ещё и сверху вниз, как старшой на напроказившую девчонку, и – может, показалось? – слегка улыбался одними глазами.

– Ну, чего стоишь? Садись уж, раз пришёл, – она кивнула подбородком на стул перед туалетным столиком. Виктор молча, не отрывая глаз от её лица, одной рукой развернул к себе стул и сел, сцепив на коленях руки. Помолчав, спросил:

– Вера Григорьевна, вы пойдёте за меня замуж?

Верке будто кипятку в лицо плеснули. Чувствуя, что неудержимо краснеет, она разозлилась на саму себя, и, как всегда бывает в таких случаях, эта злоба обратилась на того, кто был рядом. Ей хотелось закричать, затопать ногами, но она понимала, что это будет смешно, а подходящие – хлёсткие – слова не находились. С трудом разжав стиснутые зубы, она проговорила:

– А ты не промах! Как это я в тебе ошиблась, а? Смотри-ка, подгадал момент! И что тебе мой папаша пообещал за то, что ты на мне женишься?

– Вера Григорьевна, вы можете мне не верить, но я вас люблю. Мне ничего не нужно от вашего папаши.

– Рассказывай!..

– Это правда.

– Кому я нужна – такая-то?

– Вы самая красивая…

– Теперь?! Хватит врать-то! Я ж в зеркало вижу, что со мной стало!..

– Теперь – особенно. – Его глаза скользили по её лицу, и это было так, будто он нежно касался кончиками пальцев её раскрасневшихся щёк, бровей, гневно расширившихся крыльев носа. Веркин взгляд стал растерянным.

– Что… ты хочешь этим сказать?

– Теперь вы – настоящая. Вся шелуха сошла, и стало видно… Никто из них вас не любит. Им нет до вас дела – только бы получить своё… Я буду вам хорошим мужем. И отцом. Вера Григорьевна, соглашайтесь.

– Вера, – вдруг ответила она. – Просто Вера. Будет меня Григорьевной-то величать, хватит уж…

9

Пока сидели с Виктором за столом, Ивахнюк, в числе прочего, поинтересовался, где живёт будущий зять. Выяснилось, что Виктор снимает летнюю кухню у многодетной вдовы в станице, что через речку от станции.

– Конечно, теперь я поищу что-нибудь подходящее в городе, – сказал Виктор, и Гришка задумался. С Веруней расставаться было боязно – девка росла бедовая, мать и бабку в грош не ставила. Только он и мог её укоротить, да и то до поры до времени: поняла, шельма, что отец в ней души не чает, последние года два совсем распоясалась. Вот, дожили: в подоле принесла. А Виктор и подавно с ней не сладит – вон он как на неё смотрит, только что не молится! Надо, чтоб молодые рядом жили. Можно бы, конечно, Зину к бабке отселить – пусть живут в этой комнате. Но появится дитё – будет тесно. Эх, хорошо бы, чтоб первый этаж им отдали!

Эта мысль вначале казалось ему нереальной: куда денешь Дедовых? Но чем больше он об этом думал, тем больше завладевало им желание полностью владеть этим домом.

Всё свелось к одному: как выселить соседей?

Попробовал было по-хорошему. Подкараулил Илью на веранде, когда тот возвращался с работы, и выложил как есть.

– Тут такое дело, Илья Аркадьич. Веруня моя замуж выходит, и мы хотим, чтоб молодые рядом жили. Сами знаете: дети пойдут, без материной помощи не обойтись.

– Рад за вас, Григорий Степанович. А я-то чем могу помочь?

– Вот если бы вы согласились переехать, поменять ваши комнаты – я б вам век благодарен был! Я вам самое лучшее подыщу! Чесслово!

Даже в темноте веранды Гришка увидел, как сверкнули белки глаз соседа. Он мысленно сжался от застарелой привычки бояться господ, за которую злился на себя и ещё лютее ненавидел тех, кого боялся. Но Илья взял себя в руки.

– Думаю, Григорий Степанович, что вы сможете решить эту проблему, не выдворяя мою семью из родного дома.

– Да. Да, конечно. Виноват…

На том разговор и закончился. Илья даже не стал рассказывать о нём жене, настолько абсурдным было Гришкино предложение. И вскоре, за чередой повседневных забот, Илья забыл об этом.

Но не Ивахнюк. В силу искажённой логики неправого и нечестного человека, к тому же осознающего свою неправоту и нечестность, он затаил злобу на Дедова. Причём злоба эта, по мере осознания собственной низости, только усиливалась. «Ишь ты, цаца! – накручивал он себя. – Дом, видите ли, у него родной! А как быть мне, у которого до двадцати семи годов и угла-то своего не было? Да и после – сперва в приймаках, а теперь вот – в чужих хоромах, бедным родственником! Ну уж нет, хватит! Мои дети не станут по чужим углам мыкаться. Придётся вам подвинуться, товарищ Дедов!»

Но одно дело сказать, совсем другое – сделать. Несколько дней после этого разговора Гришка был мрачен, вышагивал из угла в угол комнаты, непрерывно куря одну самокрутку от другой. На некоторое время его отвлекли хлопоты по подготовке к скоропалительной Веруниной свадьбе – тянуть было нельзя, её положение скоро станет всем заметно. Но после свадьбы, и особенно после вежливого отказа Ильи почтить событие своим присутствием Ивахнюк укрепился в своём решении довести дело до конца. Наутро, опохмелясь стаканом чистейшего казацкого самогона, он принялся обдумывать положение.

Неясно было, с чего начать. Дедовы, язви их душу, пользовались в городке давним и непоколебимым авторитетом. Особых грехов за ними не водилось, слабостей – по крайней мере, таких, на которых можно было сыграть – тоже. Покойник Аркадий Валерьяныч, хоть и был большой жизнелюб, но предавался чревоугодию и распитию спиртного только у себя или в нескольких ещё вполне уважаемых домах. За юбками не волочился, хлопцев в реальном училище не порол и уж тем более по морде не хлестал. Рассказывают, что гневался за особую тупость и нерадивость, и тогда звал провинившегося к себе в кабинет, где, по отзывам очевидцев, «громыхал» – распекал на все корки и топал ногами, но это и всё. Про Наталью Семёновну и говорить нечего – курица, поповская дочка, кисея да фортепьяна! Такая муху не обидит, а обидит – слезами умоется. Правда, дружили покойнички с кой-каким старым начальством, да кому это теперь интересно!

Самому Илье в вину можно поставить разве что его подозрительную беспартийность. Тут, пожалуй, есть над чем подумать. Если толково подойти к делу, то можно преподнести это как политическую неблагонадёжность – уж в этом Ивахнюк поднаторел за время работы в райкоме. Надо поспрашивать народец на железке, может, что и выгорит. Есть ещё и Зоя, старшая сестра. Вот бы кого взять в разработку: вышла замуж за коммерсанта, богатенького грека. Значит, у соседа есть классово чуждая родня за границей, что само по себе могло быть серьёзной компрометацией – да ведь он беспартийный! Но если взяться за дело с умом…

И вот ещё: эта его жена. Тоже тёмная лошадка. Что про неё известно? Откуда взялась? Гришка знал только, что Екатерина Егоровна – приезжая, Илья её чуть ли не на вокзале подобрал. Не мешает узнать, как там всё было на самом деле.

Следующие несколько месяцев прошли впустую. На «железке» никто про инженера Дедова слова худого не сказал. «Ну, не может того быть! – злился Григорий. – Чтоб человек столько лет рабочим классом командовал и ни разу никого не обидел?!» Ведь наверняка среди работяг всякие попадаются – и ленивые, и нерадивые, и выпивают, небось. И что же – никого не погнал? Или не отругал хотя бы? Правда, раз нашептал ему свой человечек: есть такой Федька, путевой обходчик, забулдыга и дебошир. Вроде бы Дедов на него зуб имеет и неоднократно его прорабатывал при всех так, что мама не горюй. Григорий этого Федьку в буфет вокзальный заманил, проставился. Выждал, пока обходчик дошёл «до кондиции» – уж в чём-чём, а в степенях опьянения бывший сиделец знал толк! – и завёл с ним душевный разговор. Когда пьяненький Федька начал слезливо жаловаться «на жисть», Гришка решил: пора. Осторожно, как бы походя навёл разговор на начальство. Обходчик, который к этому времени уже начал подпускать матерное словцо, с наслаждением принялся костерить своего бригадира, и стало ясно, что разговор уходит в другую сторону. И тут-то Ивахнюк ввернул фамилию Дедова… Федька замолчал на полном скаку, шмыгнул красным носом и уставился на собутыльника мутными влажными глазами. Тогда, чтобы не выдать своего интереса, Гришка взял бутылку, налил себе и собрался было плеснуть своему «информатору». Однако тот решительно накрыл стакан дрожащей грязной рукой.

– Усё. Благодарствуйте…

Ивахнюк крепко выругался про себя и, чувствуя, что теряет контроль над ситуацией, спросил:

– Ты чего?

– Пора мне.