Лавка странностей господина Краузе

– Виктор, расскажи гостям об экспедиции. – и повернувшись к собравшимся, добавила, – вы не поверите, какие удивительные вещи он рассказывал мне в пути о Египте.

Гости испуганно переглянулись. Если раннее Лисицина казалась просто эксцентричной, то сейчас ее поведение граничило с безумием.

Однако, подстрекаемый не то любопытством, не портвейном Вяземский, не заметил нервического настроя дамы и решил, что хозяйка шутит.

– Как увлекательно, – воскликнул он, – пусть же Виктор и нам что-нибудь эдакое расскажет.

Гость наклонился к автоматону и глядя в стеклянные глаза куклы спросил:

– Многоуважаемый Виктор, как вам пески фараоновых земель?

По гостиной прошлись неодобрительные возгласы.

– Вот видите! – советник обернулся к присутствующим. – Это всего лишь кукла. Простая молчаливая кукла.

– Кукла?! – Лисицина встала. Ее губы дрожали от гнева, а лицо было белее мрамора. – Мой сын – кукла?

В комнате воцарилась гробовая тишина.

Вяземский недоуменно смотрел на Анну Германовну, Лисицин не мог взять в толк что же ему делать в столь сложно ситуации, остальные же с замиранием ждали окончания сцены.

– Но… это… – начал робко советник, – не ваш… сын. Ваш сын скончался.

– Да как вы смеете? – прошипела Лисицина, – Вооон!

Она топнула ногой, что выглядело весьма грубо и недостойно дамы в ее положении, но кажется, Анне Германовне было уже совершенно безразлично мнение общества. Она кричала, повторяя одно слово: Вон! Вон! Все вон!

А далее произошло нечто совершенно невероятное. Прямо на глазах у не успевшей отойти от удивления публики автоматон вдруг начал двигаться. Где-то в глубине его тела затрещали детальки, заходили колесики, и рука, та самая блестящая от лака рука, которую только что держала Лисицина, вдруг потянулась к ней сама. Голова куклы приподнялась, рот странно раскрылся и откуда-то из недр механического манекена донеслось хорошо различимое слово: “Матушка!”.

Долгое время по поводу столь ошеломляющего явления ходили самые разные и самые противоречивые слухи. Одни утверждали, будто дух покойного сына и впрямь вселился в автоматон, дабы утешить несчастную родительницу. Другие были уверены, что куклу специально настроили подобным образом некие инженеры по просьбе самих Лисициных, чтоб поразить гостей. Третьи же вовсе настаивали, что ни про какую матушку манекен не говорил, а лишь издавал нечленораздельные звуки, в которых восприимчивой ко всему сверхъестественному публике и послышалось воззвание к Анне Германовне.

Скандал получился невероятный. Вяземские с Лисициными разругались вдрызг, поделив светское общество на тех, кто сочувствовал бедной матери и тех, кто считал, что уж коль госпожа Лисицина не здорова рассудком, то нечего было и гостей созывать.

Что же до самой Анны Германовны, то она целиком и полностью уверовала, что механическая кукла есть не что иное, как ее сын. Причем не реинкарнация, а именно сам Виктор, живой и здоровый. Из памяти бедной женщины будто бы вовсе стерся факт гибели отпрыска. Она убеждала себя, супруга, прислугу, что Виктор явился из экспедиции целым и невредимым и даже привез ей в качестве сувенира золотого скарабея, которого она сама не помнит куда подевала.

Автоматон сидел вечерами в гостиной, неизменно присутствовал за столом во время приемов пищи, дышал свежим воздухом на балконе и совершал прочие, присущие исключительно живым существам действия. Антоний Михайлович Лисицин, глядя на все это, находился в весьма смешанных чувствах. С одной стороны, ему было нескончаемо жаль страдающую супругу, ведь и сам он потерял сына, с другой – Лисицин испытывал жуткий стыд за ее поведение даже перед слугами и извозчиками, не говоря уж о людях более высоких сословий.

Когда же Антонию Михайловичу принесли письмо от профессора археологии Шнитке, в котором тот уверял, что некто шлет ему самому странные записки за подписью Виктора Лисицина в которых просит принять его в Русское Археологическое Общество и даже настаивает на личной встрече.

“Еще раз выражаю вам глубочайшие свои соболезнования и прошу прощения, что вынужден беспокоить Вас по столь неприятному поводу. Однако, до меня дошли слухи, что супруга Ваша, Анна Германовна, вследствие нервной болезни, считает сына живым и даже выдает за него некую куклу. Все это наводит меня на тревожные мысли, кто именно является автором тех записок. Прошу принять меры, а если же я ошибаюсь, то мои искренние извинения.”

Вот как, – похолодевшими пальцами складывая письмо в ящик подумал Лисицин. – Это уж совсем. Это уж ни в какие в ворота.

Антоний Михайлович тут же распорядился убрать автоматон в чулан и запереть на замок. Но каково же было его удивление Лисицина, когда вечером он обнаружил куклу чинно сидящей в гостиной.

Лисицин уважал и любил супругу, и даже, в некоторой степени побаивался. Но терпеть подобное поведение было выше его сил.

Виктора вновь заперли в чулане, а когда вошедшая в комнату Анна Германовна поинтересовалась, где же сын, Антоний Михайлович был вынужден прибегнуть к самому неприятному.

– Голубушка, – начал он как можно более ласково и с нежностью сжал в своих руках кисть супруги, – Я все понимаю. Но решительно более невозможно поддерживать этот нелепый спектакль.

– Спектакль? – Анна Германовна вопросительно уставилась на мужа.

– Наш сын скончался. От лихорадки. Мы же сам его хоронили. Помните, как его тело привезли из Египта и…

– Я не желаю слышать эту чушь. – Лисицина засмеялась. – Виктор жив и прекрасно себя чувствует. Он только что был здесь. Вы, видимо, хотите меня разыграть. Где он прячется? – Она встала и начала ходить по комнате, заглядывая то за портьеру, то за буфет. – Виииктор. Виииктор, я знаю: ты где-то здесь.

Антоний Михайлович достал из-за пазухи письмо. То самое, страшное письмо с печатью на арабском, в котором сообщалась жуткая новость. Он протянул конверт супруге.

– Что это? – Анна Германовна, пробежала глазами по строчкам. – Этого не может быть. Это ложь. Не верю ни единому слову. Виииктор! Вииктор!

Она засмеялась. Так страшно и истерично, что у каждого, кто услышал этот смех, пошли бы по коже мурашки. А после Лисицина рухнула на пол и зашлась в рыданиях. Она рвала на себе волосы, крушила вазы и прочую утварь. Послали за доктором, а в ожидании несчастную пришлось запереть в спальне. Нервы Анны Германовны оказались настолько расстроены, что даму без промедления увезли в лечебницу.

Антоний Михайлович остался один. Он горько плакал, словно ребенок. И так бы и закончилась эта печальная история, если бы в полночь советник не обнаружил сидящего подле его кровати Виктора. Автоматон глядел на него стеклянными глазами и в этом взгляде чувствовался укор.

Прямо посреди ночи Лисицин разбудил слуг и грозился выставить всех вон, пока кто-нибудь не признается в учинении столь безобразной шутки.

Слуги молчали. Антоний Михайлович приказал камердинеру прямо здесь и сейчас, в гостиной, принесенным из кухни молотком для отбивных расправиться со злосчастной куклой.

Со страхом и, одновременно, радостью советник наблюдал, как крупный седовласый Лаврентий лупит молотком по манекену, как разбивается кукольное лицо, как рассыпаются в разные стороны пружинки и шестеренки. Около двух часов ночи Лисицин обязал горничную подмести и выбросить остатки автоматона и удовлетворенно пошел спать.

Теперь, – размышлял он, – когда этого несчастного истукана больше нет, Анна Германовна пойдет на поправку и мы снова станем жить, как жили.

И может так бы оно все и вышло, да вот только аккурат в следующую ночь целехонький Виктор вновь сидел у ложа Антония Михайловича. И как потом утверждал докторам господин Лисицин, автоматон разговаривал голосом покойного сына и стыдил отца за все неблаговидные поступки, многие из которых были строжайшей тайной.

Слуги тоже рассказывали всякое. По уверению камердинера Лаврентия, из спальни господина и впрямь доносился чей-то жуткий голос, ехидно вопрошавший: “Что же вы это так, папенька, а? Что же вы это так?”. Горничная Настасья клялась, что видела, как кукла, осколки которой она накануне сметала в ведро, как новенькая бродила по дому, скрипя шарнирами и шестеренками. А кухарка Федора невозмутимо сообщала всем, что это дух молодого барина вернулся и шастает, не найдя покоя, так как тот скончался без соборования и на чужой земле.

Но все же ни одна живая душа на свете не сможет объяснить уверенно, что на самом деле произошло в том доме. Быть может, это чья-то злая выходка, быть в может в дело вмешались материи и субстанции не подвластные понимаю человека. Одно только можно сказать с точно – чета Лисициных оказалась в лечебнице для умалишенных, а автоматон Виктор таинственным образом объявился в лавке господина Краузе. Вряд ли кто-то решиться приобрести столь странный и страшный экспонат. И, если вдруг у вас возникла мысль обзавестись механической куклой, настоятельно рекомендую вам искать ее в ином месте.

Шар предсказаний

Где-то на самой верхней полке в лавке господина Краузе пылится весьма занимательная вещица. На первый взгляд может показаться, что это самый обычный стеклянный шар, которым пользуются ряженые гадалки, разъезжающие по городам с цирковым балаганом. Однако, у этого шара весьма занимательная, и я бы даже сказал пугающая история.

Сложно установить кто именно сотворил сей предмет, и чья морщинистая рука впервые водила над ним перед доверчивым простаком, но точно известно, что шаром обладала цыганская провидица Лайла. Говорят, что старуха, хоть и кочевала всюду с группой трюкачей и артистов, но все же держалась от остальных в стороне. На окраине временного пристанища стояла всегда ее кибитка, и только самые отчаянные или глупые входили в эту занавешенную блестящей тканью обитель прорицательницы. За Лайлой закрепилась слава гадалки, предсказывающей страшные, но правдивые вещи, и оттого, никто из ее соплеменников не решался пытать судьбу о будущем. Да и какое будущее у бродячих артистов? Грязные подмостки, шумные попойки, дальняя дорога и, если не повезет, то казенный дом.

Когда же смерть когтистой рукой забрала пожилую цыганку с собою (а случилось это, стоит отметить, довольно жутким образом. Беднягу затоптали рассвирепевшие по неизвестной причине кони), шар, с которым старуха никогда не расставалась, таинственным образом исчез. Многие из табора хотели завладеть вещицей. Однако, как не перетряхивали они скудные пожитки Лайлы, как не ощупывали каждый угол ее кибитки, найти предмет никому так и не удалось.

Лишь спустя пару лет стеклянная сфера эта была замечена не где-нибудь, а в самом Париже. Владела ею весьма популярная у молодых француженок гадалка и медиум мадам Межер. После появления у мадам шара известность ее возросла настолько, что, решись вы пройти мимо особняка, занимаемого провидицей, непременно бы встретили пару-тройку, а то и десяток робко ждущих дам. Говорят, среди них можно было узнатть даже горничных некоторых знатных особ, явившихся к мадам по велению своих хозяек. А некоторые и вовсе утверждали, что члены европейский монарших семей не гнушаются прибегать к услугам госпожи Межер.

Все закончилось одной жуткой августовской ночью, когда в особняке прорицательницы вспыхнул пожар. Быть может, неосторожная служанка уронила свечу на портьеру, или сквозняк опрокинул канделябр, но огонь молниеносно распространился по всему дому. Злые языки поговаривали, что пожар устроили завистники. Святоши видели в случившемся Божью длань. А кое-кто уверял, что это месть одного из завсегдатаев гадательного салона за сбывшееся пророчество о скором разорении. К величайшему горю всех любивших и чтивших мадам Межер, хозяйка особняка скончалась от удушья. Удивительно, но, как и в случае с кончиной цыганки Лайлы, после смерти французской гадалки шар снова словно бы растворился в воздухе.