Во имя отца и сына

Когда с обедом управились, Ефросинья Платоновна извиняющимся голосом пообещала сварить кулеш после работы вечером.

На душе у Петра Корнеевича было такое ощущение, словно там кошки нагадили. И жизнь ему стала не жизнь, а так, одна тошнотворная тягомотина.

Однако расхолаживаться в страду было некогда. Сразу после обеда отец и сын молча продолжили косить траву, предназначенную домашнему скоту на зиму. А женщины решили во что бы то ни стало к вечеру закончить прополку бахчи.

Делянки через три от Богацкова земельного надела возле своего балагана сидел Артем Силантьевич и, понукая двух своих великовозрастных сыновей, привередничал. Ему казалось, что они не так косят, как ему бы хотелось.

Жена не вытерпела его необоснованных придирок.

– Сиди ты, отец, и помалкивай, не донимай детей. Тибе усе равно не угодишь, – в защиту своих сыновей одергивала она слишком капризного мужа. – Вон погляди, ребята и так упарились на солнцепеке. Им пора бы сходить и освежиться прохладной водицей из Кубань-реки.

Когда солнце скатилось и приблизилось к закату, часть Богацковой земельной делянки, предназначенной для сенокоса, которая еще с утра полнилась дружной сочной травой и яркими полевыми цветами, опустела и попросторнела. Обессиленные валки скошенной травы завяли и припали к земле.

Глава 8

В это время недалеко от Богацкова земельного надела появилась Нюрка жена Афони Вьюнова. Нюрку и ее муженька Афоню в станице знали как облупленных бездельников и лодырей. Эта семейка у всех станичников была на виду и на слуху.

Иногда Афоня и Нюрка жили душа в душу, просто не разлей вода, как парочка голубков ворковали, любовались и миловались друг около друга. Тогда они забывали про все свои невзгоды и лишения и не могли нарадоваться такой жизнью. Со стороны любо-дорого было на них посмотреть, и можно даже позавидовать такому взаимопониманию и слаженности их взаимоотношений. Но такое времечко, когда они, как голубки, ворковали друг с другом, продолжалось недолго. Крутой поворот наступал неожиданно. Бывало, попадет вдруг ни с того ни с сего кому-нибудь из них шлея под хвост, тогда туши в хате свет. Закатывали они друг другу такие скандалы, что только держись. Очевидцам даже не верилось, и они диву давались такой резкой перемене в их семейных отношениях. Ведь недавно эта сладкая парочка жила совсем иначе, когда у них установилась такая неописуемая идиллия необычайного умиротворения и удивительного взаимопонимания. Хотя, исходя из старых ярких наглядных примеров, очевидцы понимали, что иначе такие взаимоотношения развиваться не могли.

Частенько, после очередных жесточайших ссор и скандалов между Афоней и Нюркой наступала в их жизни черная полоса, то есть такой промежуток времени, когда они продолжали свое жалкое сосуществование, как неуживчивая кошка с собакой.

Однако эти люди не были злопамятными, поэтому долго не могли обижаться и серчать друг на друга, и вскоре с необычайной легкостью забывали недавнюю вражду, как дурной сон. После естественного перемирия постепенно наступало должное прекрасное оздоровление в их недавно испорченных отношениях.

Если Афоня и дня без выпивки прожить не мог, то Нюрка без брехни и сплетен себя тоже не мыслила и дня прожить не могла. Без этого она и шагу не шагнет, а если и шагнет, то обязательно сбрехнет.

Нюрку и медом кормить не надо, а только дай ей преподнести благодарному слушателю свою очередную диковеннуюя. Неизвестно окуда, появившуюся новость и хоть малость приврать при этом. Станичники прекрасно знали Нюркину слабость, однако, каждый раз слушали ее с большим удовольствием, но правда не все.

Нюрка – баба непоседливая, разбитная и пронырливая, и не она будет, если не приврет или не преувеличит свою новость или выдумку. Делала Нюрка свое дело с большим природным мастерством. Без ее новостей жизнь в станице была бы намного скучнее и беднее. С такими попутчиками и жить станичникам гораздо веселее: что ни день, то новость, связанная с очередным развлечением по этому поводу.

А сегодня ночью, перед самой зарею, принился Нюрке Вьюновой диковеный сон. Вроде бы она, каким-то образом попала на станичную площадь и там в растеренности долго находилась. Рядом с ней скопилось очень много казаков, которые рыскали по этой площали в поисках хороших поденщиков, для работы на своих земельных наделах. Одному из них Нюрка Вьюнова так приглянулась, што он, пристал к ней, как смола, и не отстал до тех пор, пока не уломал капризную и не сговорчивую бабу. Пришлось ей, в конце-концов, голаситься, но только после того, как набила она себе подходящую цену. Раненько утром Нюрка подхватилась со своей кровати и, не глядя на храпевшего Афоню, который пускал непозволительные пузыри, быстро собралась. Выйдя из хаты, она подумала, что вот этот сон ей, как раз, тот, что надо. Уже находясь далеко в поле она шла уверенной походкой по дороге, которая вела ее к близлежащим казачьим земельным наделам, Нюрка, своим предчувствием, сразу определила, что ее утренний сон, не иначе, как вещий.

Не успел глазастый Петр Корнеевич разогнуться и мельком посмотреть вперед, как приметил Нюрку Вьюнову и указал отцу пальцем туда, откуда появилась нежданная и непрошеная гостья.

– Вон, папаня, кажись, Нюрка Вьюнова нарунжилась и чимчикуить прямо к нам, – сказал он отцу не без удивления, но и с не совсем понятным восторгом.

Корней Кононович после такого известия оторвался от косьбы и разогнул спину.

– Не сидится и не лижиться етой, бездомной шалавы, у своей хате, и дажить сон ее, курву, видать, што не береть, – сказанул он таким голосом, как будто поприветствовал Нюрку издалека и с ожесточением плюнул в ее сторону.

Петр Корнеевич чуть поразмыслил и ут же заметил отцу:

– Голод, папаня, не тетка!

По пути следования, Нюрка, решила немножечко задержаться возле казаков Богацковых, чтобы поговорить с ними по душам и себя показать. А заодно, она питала не безпочвенную надежду, поэтому и подумала, что, смотришь, и работенка какая нибудь шальныя, тут, как тут, перепадет, чем черт не шутит. Тады и вещий ей сон в руку пойдет!

Нюрка легкая на помине, не заставила себя долго ждать, а когда подошла к Богацковой земельной делянке, то чуть отдышалась и с бойким наигранным видом на лице, которое изрядно тронули морщины, рискнула поприветствовать отца и сына.

– Здорово дневали, господа казаки? – поспешила она скзать и поглядела то на отца, то на сына, желая определить, какое впечатление произвела своим появлением на косарей.

Корней Кононович, обремененный работой, исподлобья недружелюбно посмотрел на Нюрку, не спеша свернул цигарку, закурил и только тогда сказал:

– Слава Богу, покель живем и казакуем, как надобно. Кажный день свой кровный хлеб-соль жуем и не бедствуем, как ты со своим муженьком-лодырем и конченным пьяицей Афоней! Теперича рассказуй, зачем приперлася? – Уже не глядя на Нюрку и не желая с ней сюсюкать, спросил он и, осененный догадкой, бесцеремонно поинтересовался: – Небось с очередной брехней приперлася, бездельница?

Не успела Нюрка и рот открыть, чтобы ответить на этот неприятный вопрос, как Корней Кононович согнул и опять разогнул, затекшую от утомительной работы, спину и, опершись на черенок косы, осуждающе посмотрел на гостью.

– Я дюжить боюся, Нюрка, штоба мине такия лихия работнички, как ты со своим Афоней, дажить в страшном сне приснилися, кода – нибудь, среди ночи, – опережая заранее намеченную Нюркину задумку, высказал свое предположение, не в меру, догадливый Корней Кононович.

Нюрка поправила на голове свою белую батистовую косынку и заулыбалась.

– Вот и не угадали, уважаемый григориевскай кавалер. Я и не подумаю, апосля етова, проситься к вам на работу, – соврала она без тени смущения.

Догадливый Петр Корнеевич, глядя на нее, издевательским тоном подсказал отцу:

– Видать, папаня, Нюрка в помошники к нам пожаловала и не иначе, поетому ждеть покель мы ее слезно попросим.

Корней Кононович презрительно посмотрел на новоявленную поденщицу и, поперхнувшись дымом своей цыгарки, возмутился:

– Такую работницу, Петро, надобно гнать поганой метлой отседова к такой матери! – сказал он и тут же не без грубого намека неуважительно посоветовал: – Иди-ка ты, Нюрка, туды, откель пришла, и помогай тому, кому счас делать нечего!

Петр Корнеевич тоже за словом в карман не полез, не дал гостье опомниться и спросил:

– Штой-ся ты, Нюрка, худющая стала, как щука, опосля длительной зимовки?

Корней Кононович глянул с усмешкой на гостью и рассерженным голосом по этому поводу заметил сыну:

– А синичку, Петро, видать, посади хучь в пшеничку, она усе равно в одной поре будить.

Нюрка быстро оглядела себя и, как знающая себе истинную цену, с неотразимым задором, заметила своему главному обидчику:

– А по-моему, я девка, ишшо хучь куда. Напрасно вы, Корней Кононович со своим привередливым сыночком, мною брезгуетя. – и быстро поправила свои груди под кофтенкой.

– Ух ты, какая казырная баба, – глядя на Нюрку подкусил ее невыдержанный Корней Кононович. И тут же неприминул ей заметить, на ее слишком завышенную самооценку, своими, до неприличия, колкими словами:

– Там у тибе, Нюрка, под кофтой, видать, спряталися не сиски, а два недозрелых прыща. Поетаму их без помощи очков и рассмотреть никак нельзя.

Нюрка на этот раз так возмутилась, что даже побелело ее лицо, но проявила завидное терпение и посмотрела на Корнея Кононовича своими бессоветными глазами.

– Вы, уроде ба уже и пожилой казак, а такое городитя, што и на голову не оденешь, – сказала она со сдержанным возмущениеми и, с завидной выдержкой, добавила, – ды я, ежели трохи подчипурюсь, то буду, усем понятливым нашим станишным казакам, на загляденье. Так, што отбою не будить от любителей разговеться и отвести свою грешную душу в любовных утехах. Я завсегда в одной завлекательной поре нахажуся, мине и старость ни по чем, штоба вы знали! А счас мине дюжить косануть хотца

Корней Кононович с насмешкой глянул на Нюрку и скривил губы.

– Иди, иди-ка ты, Нюрка, красавица неписаная, поскорее с глаз моих долой. Нечиво тибе тута мельтишить, своей худой задницей вилять и глаза мои мулить.

Нюрка, как и следовало ожидать, заупрямилась. Она завела руки за голову, сцепила пальцы в замок и до хруста в костях лениво потянулась. А спустя некоторое время по простоте своей необдуманно опять ляпнула:

– Эх, косануть ба счас!

Тогда Корней Кононович вынужден был ей напомнить и сорвался: