По ту сторону света

Изредка приходилось помогать опекунам с ненавистной мне кукурузой, все проходы в полях были давно изучены, и год за годом их расположение не менялось. Саженцы оказались на голову выше меня, и я искренне наделся найти Ириду на одной из троп. То и дело кричал: «Ирида! Где ты? Это не смешно! Выходи!», но мои мольбы оставались без ответа.

Шли часы. Казалось, что если не найду Ириду, то сердце остановится и я мгновенно умру. А тело найдут через пару недель при сборе урожая. Ком в горле разрастался, мешал дышать.

Солнце медленно двигалось над головой, освещая округу ясными лучами редкого тепла. А Ирида исчезла. Без следа.

К вечеру, когда я в пятый раз обошёл дом и ближайшие окрестности, обыскал тропы в кукурузных полях на несколько километров вглубь, пришлось сдаться. Я разрывался от желания скорее сообщить о пропаже «сестры» и самому спрятаться в тёмный подвал, чтобы опекуны не наказали.

Дежурные номера висели на потрёпанном листе, приклеенным скотчем возле стационарного телефона на кухне дома. Я дышал глубоко и ровно, пока страх не позволил спокойно говорить. Набрал Марту – второго опекуна. Мои ладони покрылись каплями холодного пота. Она ответила не сразу:

– Да, – в трубке послышался усталый голос.

– Марта, это Морфей. Я не знаю, как сказать, – от тревоги я теребил свои пальцы ногтями, раздирая кожу в кровь.

– Что случилось? – насторожённо спросила она.

– Я не могу найти Ириду. Обыскал всё, даже кукурузное поле. Нигде нет, – на одном дыхании протараторил я.

– Скоро буду! – чётко ответила Марта и положила трубку.

Она знала, что никто бы не посмел беспокоить её по пустякам.

Внезапно воздух в помещении стал густым, а стены и потолок придавили голову. Я вышел из дома и присел на крыльцо. На глаза наворачивались слёзы. Подобное отчаяние мне довелось испытывать лишь в кошмарах, приходящих каждую ночь.

Марта и Дерван приехали вместе на старом джипе, местами с облупленной краской. Я услышал хрип мотора за забором и сразу вышел к месту во дворе, где опекуны обычно ставили машину.

– Где Ирида? – яростно вскрикнул Дерван, не успев выйти из машины.

– Я… я не знаю, – в панике тараторил я.

– Что значит не знаешь? – он распахнул дверь автомобиля так, словно хотел вырвать её с петель и бросить в меня.

– Успокойся! – Марта пыталась утихомирить мужа.

Она вышла из машины и открыла заднюю дверь. С пассажирского сидения вылез Алек – их единственный родной сын, без каких-либо отклонений в развитии. Марта взяла темноволосого семилетнего мальчишку за руку, а Дерван не переставал на меня орать.

– Мы позволили тебе жить с нами, ни в чем не ограничивали. И чем ты нам отплатил? – он бурно размахивал руками, сдерживаясь, чтобы не ударить меня.

– Мы играли в прятки, я только отвернулся посчитать до двадцати. – оправдывался я, но глубокое чувство вины пожирало душу до самого основания.

– Нужно вызвать полицию, и ещё раз всё обыскать! – твердым тоном заявила Марта.

– Пошли искать! – опекун толкнул меня в плечо.

Марта отправилась звонить в полицейский участок, а мне пришлось возвращаться в кукурузное поле. Дерван не переставал причитать о моей безответственности. Я и сам причитал в голове, но после выражений опекуна почувствовал себя настоящим ничтожеством, не способным даже за взрослой девчонкой уследить.

Солнце клонилось к закату, постепенно забирая свой свет в объятия горизонта. Я не переставал выкрикивать имя Ириды, в истерике молил её откликнуться. И почему это случилось с ней, а не со мной?

Мы вышли из поля в сумерках. У дома стояла полосатая полицейская машина. А чернокожий мужчина в форме записывал в блокнот показания Марты. Она с высоко поднятой головой объясняла офицеру все «особенности» поведения Ириды, высказала предположение, что «девочка потерялась и нуждается в помощи».

– Морфей, иди сюда! – приказным тоном подозвала она.

Я повиновался. Полицейский, чьё лицо украшали густые усы, оценивающе посмотрел на меня исподлобья. Марта убрала за спину редкие пряди тёмно-рыжих волос и скрестила руки на груди.

– Расскажи мне всё с самого начала, – обыденным тоном попросил офицер.

И я рассказал, судорожно, запинаясь, тревога не отпускала разум ни на секунду, жадно сдавливая виски, подобно тискам. Полицейский всё записал, не перебивая и не задавая вопросов. Я подробно рассказал ему, где уже искал.

– Вы найдёте её? – запинаясь, понадеялся я.

Это оказалось пыткой: переживать за чужую жизнь наяву гораздо больнее, чем раз за разом делить с кем-либо смерть во сне.

– Конечно, – он изобразил доброжелательную улыбку. – Девочка скорее всего сошла с тропы и заблудилась. Будем искать, пока не найдём.

– Морфей, иди в дом! Хватит с тебя, – приказала Марта.

– Но я могу помочь! – жалобно возразил я.

– Нет! – отрезала она.

Пришлось повиноваться. Склонив голову, я направился в дом. Чувствовал себя нашкодившим юнцом, но сейчас моя невнимательность могла стоить Ириде жизни.

Одна из сестёр-близнецов уснула на диване в гостиной. Я поднял с пола журнал, который она оставила. Присел за стол, выбрав место возле окна, и принялся наблюдать за опекунами и полицейским. Они достали фонарики, и вновь отправились прочёсывать кукурузное поле. Сердце продолжало бешено колотиться, взмокшие от пота руки задрожали. Разве можно придумать худшее наказание, чем ожидание?

Я не мог ни есть, ни пить. Приставив стул к подоконнику, то и дело смотрел в окно, сосредоточившись на открытых воротах хлипкого забора. Частое биение сердца едва ли заглушало тревожные мысли. В голове то и дело разворачивались картины: как Ириду похитили, или она забрела слишком далеко, миновав кукурузное поле, или что похуже: ей стало плохо, и девушка лежит где-то совсем одна, а я не могу ей помочь.

Миновала полночь, и облака высоко в небе затмили свечение звёзд и лунного месяца на чёрном, как смоль, небе. Округу освещали всего два дворовых фонаря, один из которых мигал каждые десять минут. Ночь таила в себе ужасы мрака, которые приходили во снах, каждую ночь моей жизни.

Я сварил кофе: использовал фильтр и молотые зерна из пакета. Залил горькую смесь молоком в надежде избавиться от неприятной горечи дешёвого напитка. Но кофе не помог перебороть внезапно накатившую усталость. Я изо всех сил старался не уснуть и продолжал наблюдать за пустым двором.

Наконец, показалась высокая мужская фигура широкоплечего мужчины. Дерван большими шагами следовал к дому. Я вскочил и подбежал к двери в надежде узнать новости о поисках Ириды, но получил лишь придирки опекуна:

– Какого ты ещё не спишь, Морфей? – мужчина достал из шкафа объёмную джинсовую куртку и накинул на клетчатую рубашку, в которой, должно быть, замёрз.

– Вы нашли хоть что-нибудь? – я не собирался сдаваться.

– Нет, – процедил сквозь зубы опекун, на его заросшем седой щетиной лице ясно читалось раздражение, а мешки под глазами «кричали» об усталости. – Иди спать! Живо!

Дерван указал на лестницу, ведущую на второй этаж дома. Он убрал поднятую руку, только когда я обречённо побрёл к ступенькам, еле отрывая ноги от пола.

Стоило голове приземлиться на подушку, как веки закрылись. Подействовали таблетки, приходилось пить их каждый день, чтобы я не просыпался в криках истерики посреди очередной смерти. В них входили и транквилизаторы, и гормоны на основе мелатонина в ядерной смеси с ещё одним снотворным. Но, как по мне, они мешали жить. Мешали избегать ненавистные ужасы снов.

***

В который раз я оказался в кромешном мраке, где во снах грань между жизнью и смертью стиралась. Она истончалась до едва заметной связи, заставляя меня вновь и вновь умирать, переживать всевозможные сценарии смерти незнакомых людей. В эти моменты я чувствовал всё по-настоящему, как если бы умирал сам.

Опустошение и боль, которые процветали в душе от исчезновения Ириды, превзошли страх. Я перестал бояться смерти, избегать тёмные сгустки, которые несли в себе смертоносные картины моментов ухода из жизни. Нет, я не начал воспринимать их всерьёз и задумываться о значении каждого эпизода, а всего-навсего перестал обращать внимание. Уселся на плоскую вершину валуна и ждал, когда закончится мой личный ад во сне и начнётся заново наяву.

Закрыл лицо руками, чтобы глаза по привычке не следили за движением сгустков, окружающих всё вокруг. Пространство казалось бесконечным, наполненным страданиями всех людей, когда-либо живших на белом свете. Я услышал шепчущие голоса и детский плач, разлетающийся по округе едва уловимым эхом.