С мыслью о…

Первый без друга появился. Нашел он честного и преданного. Но когда разбойников друг тот увидел, испугался и покинул друга.

Второй тоже в одиночестве оказался, хотя и друг по-первости смелым в бою с врагами себя показал. Но красавицу увидел, ушел с нею.

Ждут первые прихода третьего.

Идет тот вроде один. Те двое решили, видно нет на свете друга нужного человеку. Только видят радость в глазах их третьего друга.

Расстегнула он кафтан, щенка достает и говорит: «Вот друг настоящий. Слушать умеет, не перебивает и рядом до смерти со мной будет. А коль воры на жизнь мою покушаться будут, защитит без оглядки».

Хвост и рога

(Наставление для женихов)

Предисловие.

С рубежа XVI—XVII столетий в Московском царстве пошёл обычай, – мужчинам заглядывать под юбку женщин. В чём крылась причина столь якобы непристойного поступка? Что заставило мужчин забыть о древней морали – не оскорби ближнего, не ущеми дальнего? Что искали они под складками женского платья? Попытаемся найти ответы на столь сложные вопросы, заглянув в глубину веков.

В Московском царстве справлять свадьбу было принято после Рождества Христова. Мужик, будь он русский или немец, православный или католик, ясное дело, любитель выпить и поесть задарма, а тут такой случай – свадьба. Как не влить в свою жадную утробу бесплатную выпивку и не впихать в неё то, что уже не лезет? Вливали и пили, впихивали и поглощали, жевали и глотали! Дармовые пиво, вино, сивуха всегда влекли к себе не только любителей выпить, но даже тех, кто страдал несварением желудка и изнывал от головных болей. Во что это выливалось?

Прошли торжества по случаю Рождества Господа Бога Иисуса Христа, мужику бы подумать о своём здоровье, – прекратить пьянство. Куда там!? Свадьбы пошли! И мужик, ещё полностью не пришедший в себя от глубоких рождественских попоек, направляет взгляд своих туманных глаз в сторону дворов, где накрывают свадебные столы, где ожидается шумное застолье, где спиртное будет литься рекой. И в ненасытном поиске яств открыт его рот. И трепыхающиеся ноздри жадно принюхиваются к спиртным испарениям и сладостным запахам, идущим от русских печей. И ноги невольно понесли мужика в Эльдорадо, богатое яствами и водкой. По одному, по двое и большой толпой вваливались они во дворы, где шло чествование молодых.

Особенно влекли к себе зажиточные дома с бесплатными, в таких случаях, водкой и богатыми закусками. А в России изгнание из дома непрошеных гостей, являвшихся даже хуже татарина, считалось верхом неприличия, поэтому их усаживали за общий стол и угощали наравне со всеми гостями, официально приглашёнными на торжество. Но многими настоящими гостями, пришедшими на свадьбу с подарками, общее застолье с пришельцами-халявщиками принималось в штыки. Возникали ссоры и, как итог, драки, которые нередко перерастали в поножовщину. Разбушевавшихся усмиряли, и в этом случае крепко доставалось даже тем, кто не принимал в инциденте никакого участия. Так и повелось с тех пор; свадьба без драки – не свадьба. А после надо было оправдываться перед властью. Надо же как-то снять с себя вину за шум и крик, за синяки и разбитые носы, за ссадины и ножевые раны. Благо, если раны неглубокие, но часто было кое-что и много серьёзнее. Свадьбы с дракой долго не забывались, а если они заканчивались смертью, шло недолгое расследование, в итоге которого на каторгу порой отправлялись невиновные.

Всё восстанавливалось, и катилось своим обычным чередом. Мужчины заглядывали под юбку женщинам. Женщины вертели «хвостом», а мужчины увивались за ним. Благо, если женщина была свободной от каких бы ни было обязательств перед мужчиной, а если она жена, а он муж… Вот тогда и те и другие наставляли друг на друга рога, – тогда шёл бой не на жизнь, а на смерть, исход которого был непредсказуем.

Вертлявый хвост.

В доме лавочника Степана Матвеевича Белобык чествовали молодых – его двадцатилетнюю дочь Олесю и Савраса Мишулина из обнищавшей крестьянской семьи, согласившего войти в богатый дом примаком. Свадьба была в самом разгаре, когда в неё ввалился здоровенный детина – изрядно подвыпивший двадцати пятилетний крестьянин Иван Чубайс.

– А ну, где тут молодые? Дайте-ка мне на них посмотреть и поздравить! – прокричал он и, увидев их во главе стола, прямиком направился к ним. – Вот, оказывается, где вы! А ну-ка, налейте мне стакан, слово хочу молвить.

Незвано-нежданному гостю подали водку – полный стакан. Взяв его в руки, Иван выпил водку до дна, потом схватил невесту в охапку и, прошептав ей что-то на ухо, прилип своими скользкими пьяными губами к её устам.

Возмутился жених, в драку кинулся, а молодая на шею ему бросилась и громко проговорила: «Не надо, милый, не связывайся с ним. Пьяный он, сам не знает, что творит, а как протрезвеет, прощение просить будет».

– Будь, по-твоему, – ответил ей Саврас.

Чубайс стоит, посмеивается, а потом хрясть по столу кулаком, так, что посуда зазвенела и стаканы подпрыгнули, и говорит:

– Вот и все мои слова. – Помахал крепко сжатым кулаком. – Ну, погодите у меня! Я вам покажу Кузькину мать! Узнаете, как не приглашать меня на свадьбу! Ишь… вы… все… тут… Ишь, что устроили! Ишь, что захотели! Я вам покажу… растудыт вашу… ядрёный корень!

Пригрозив всем гостям расправой, Иван вышел из дома.

Неприятный инцидент вскоре забылся, но оставил неприятный осадок в душе жениха и родил тайную задумку в душе невесты. Жених, чтобы заглушить в душе боль, залпом и без закуски выпил стакан водки, через непродолжительное время выпил второй и вскоре был пьян до полного забытья. Увели его в отведённую для молодых комнату, где он вскоре крепко уснул. Невеста осталась при нём, и никто не видел, как она открыла окно и выскользнула через него в сгущающийся мрак ночи.

Свадьба пела и гуляла до глубокой ночи. Кто-то из гостей, лишь только стало смеркаться, ушёл домой, кое-кто до утра устроился под столом, а два самых верных друга жениха пошли разбираться с Иваном Чубайсом, – наказать его за дерзость и подлость по отношению к гостям и к новобрачному, – их лучшему другу.

Подошли к дому Ивана, заглянули в окна, его там не было. Собрались было уходить, как вдруг услышали странные звуки, доносившиеся из сарая – шорохи и продолжительные страстные женские стоны. Тихо прокрались к сараю и заглянули в него. В слабом лунном свете, пробивавшемся сквозь соломенную крышу сарая, увидели Ивана, прелюбодействующего с какой-то женщиной. Отвлекать не стали.

– Разберёмся, как только… – сказали себе, прислонившись к стене сарая у его двери. Когда шум и стоны прекратились, парни услышали тихий женский голос.

– Милый, прости! Я не хотела… – дальше совсем тихо и парни не смогли разобрать слова женщины. – Ты говорил, что я не люба тебе. Как же мне, стало быть, следовало поступить, если я уже… – снова очень тихо. – Не знает он, что взял меня такую… порченную. А как узнает, что делать? Думаю, думаю, прям всю голову сломала.

– Надо, было, того да сего! – возмутился Чубайс. – Вышла же, вот теперь и кори себя, а я тут ни при чём. Всё, уходи, спать шибко хочется. Не моего носишь ребёнка. От кого нагуляла, с того и требуй…

– Твой он! Твой! Христом Богом клянусь!

– Пошла вон! Всё! Надоела!

– Я уйду! И больше никогда не приду к тебе. Попомни!

– Попомню, попомню, а теперь пошла вон!

Парни отошли за боковую стену сарая и спрятались за ней.

Вскоре скрипнула дверь сарая и на искрящийся в лунном свете снег, ступила Олеся – жена Савраса Мишулина.

– Вот оно как?… удивились Фёдор и Василий.

– Говорил я Саврасу, загляни под юбку Олеси. Авось хвост имеется. Куда там, ни в какую. Упёрся рогами. Нет у неё хвоста, говорил, и всё тут, – покачивая головой, проговорил Василий.

– Да… вот тебе и девственница… Кто бы мог подумать. А на вид такая скромница, не приведи Господи. А оно вон как… – поддержал Василия Фёдор Коломойский.

– И что теперь делать? Так это дело оставлять нельзя.

– Правильно! Надо наподдавать Ваньке и заставить его признаться во всём.

После того, как Олеся, – молодая жена Савраса Мишулина, спавшего сном младенца в комнате молодых, ушла, Фёдор и Василий вошли в сарай и без лишних слов напали на сонного Ивана. Изрядно потрепав его и переломав рёбра, выскользнули из сарая и скрылись в поднявшейся пурге.

Правое дело свершили, – возвратившись в дом Степана Матвеевича Белобык, проговорил Василий. – Теперь можно и выпить.