С мыслью о…

У дома, пока ворота открывал, на старое место легла. Лапами голову прикрыла, вроде как нет меня, её то есть, только хвост маятником вправо и влево. Ладно, думаю, лежи, звать не стал. Дверку заднюю открытой оставил, сам в дом зашел. Из сеней в окошко наблюдаю пять, семь минут. Не выходит из машины.

На голос: «Фимка ко мне!» – очевидно, хозяина во мне признав, стойку на задних лапах приняла. Цирк да и только. Решил, пока домочадцев нет, жилье временное для неё соорудить. Принёс пару досок, бросил у сарая – в дальнем углу двора, там надумал сладить конуру. Постоял, поразмыслил, что да как, куда лучше установить и пошёл ещё за досками. Пока искал, да подбирал нужный материал, на Фимку не смотрел. Чем там она занималась, не видел, как говорится, не знал, не ведал! Возвращаюсь и… вот те на… ни одной доски нет. Как корова языком слизнула. Что за чертовщина, думаю, по сторонам озираюсь, руками развожу, нет досок, вот тебе и весь сказ! Испарились! Решил двор обойти. Обошёл. Ни досок, ни Фимки. Вот те на, думаю. Это что же такое? Собака что ли их куда утащила? Ещё раз двор обошёл. Заглянул в каждый угол. Нет досок. Подошёл к крыльцу, на ступени сел, недоумённо моргаю глазами. Сижу минут пять, вдруг слышу… тихо так, как будто кто-то под землёй стонет, и звук какой-то жалобный и одновременно просящий. Прислушался, из-под крыльца идёт. Встал, заглянул под крыльцо, а там Фимка и рядом с ним мои потерянные доски. Перетащила она их под крыльцо, как бы сказав этим: «Не моё, мол, место на задворках хозяйских обитать, а здесь, где гостей хозяин встречает». Опять же взгляд вроде и вопрошающий. Короче, согласился я с её решением.

Вот, дружище Максим, без слов, а намерение животного понял, осознал и согласился. Стал думать, как семейство моё – первоклассница Аленка, младший Николка, ходить только начавший, воспримут нового жильца. Сомнение было насчет хозяйки дома, её отношения к новоявленной хозяйке двора.

Хошь верь, хошь за сказку прими, но собаки наши мысли угадывают.

Пока ладил пристанище Фимке, та, почуяв появление главного смотрителя очага домашнего, жены моей Татьяны, к калитке подбежала. Перед супругой столбиком замерла. Лапки передние пригнув, скулить стала. Словно извиняясь за причинённые неудобства и испрашивая разрешение жить на чужой вотчине. Татьяна от удивления аж присела, подле чуда такого. А гостья, видно мысли её угадав, подошла к Танюхе на задних лапах и стала ладони лизать. Поняла Фимка, что ко двору пришлась, понравилась и хозяйке.

Супружница моя без слов воды теплой с бани принесла, Фимка хоть и с урчанием, но душ приняла. Я к тому времени конуру сладил. В конуру для подстилки фуфайку старую положил, так и здесь порода сучья, по-своему порядок навела. Чем-то одежда ей не угодила. Вытащила на крыльцо подстилку. Зубами соломы, что у сарая, из стожка надергала, натаскала и устелила ею своё новое жилище.

Дети, как к сердцу что-то родное нашли. Аленка сводила Фимку в свой уголок в предбаннике, где с куклами и игрушками познакомила. Та всё обнюхала, метки языком поставила.

Сын в мягком, податливом, дружелюбном существе друга не игрушечного, а живого признал. Крепче и лучше любого подарка магазинного полюбил. Перед сном постоянно выходит ручонкой погладить – кареглазую.

На день третий случайная дворняга прописалась у нас полноправным членом. Боялись мы с Татьяной за живность, что на дворе нашем родители из-за близости к реке держали. Гусям, курам да индюшкам сподручней с моего подворья на берег Катуни на выпас идти, нигде дорогу или улицу переходить не нужно.

Со всей этой стаей сторожиха наша быстро контакт и границы особые установила. Те, хоть и безобразничали во дворе, но к порогу и крыльцу уже не подходили близко, потому и чисто стало от испражнений птичьих перед входом в дом. С котом Васькой без проблем территорию поделили. Тот в комнатах за порядок отвечал, а Фимка на улице. А когда индюк войну с гусаком затеяли, то Фимка враз их помирила, лаем и видом своим указала, кто на территории хозяин.

Самое интересное и не особо приятное где-то через неделю проявилось. Собак то в Полеводке, сам знаешь, во дворе каждом, да только кабели все. Кому охота в хозяйстве за год три раза потомство топить или иным способом приплод лишний изводить. Так что псы, быстро учуяв породу сучью, к дому до дюжины, а порой и больше собираться стали. Ну, прям наваждение, с утра до ночи и смех, и грех. Видеть да слушать, ту похоть звериную в гвалде и завываниях не только мне, но и соседям не по нраву было.

Невеста наша за ограду не выходит, только голос злобный отгоняющий подает. Не ожидали мы с супругой, что всё хорошее таким обернется. Хотели на всякий пожарный суку на цепь посадить. Но та ошейник лапами стянула и в угол дальний под сенцами забилась. Три дня не выходила.

Проблему мигом решил новоявленный жених. То был ничейный, огромный, черного цвета, пес без роду и племени. Про таких говорят волкодав или кавказец. Уже года два неизвестно откуда и как прибившийся к сторожу лесопилки нашей деревенской. Максимыч – охранник пилорамы, вечно во хмелю, с тех пор стал спокойно ночами в вагончике спать. А службу ночную за него исправно Борзый и поныне несет.

Прозвали так за вид грозный, клыки острые, рык самый громкий среди сородичей. Сельских он знал, чуял. Зря не лаял. Детские шалости на себе допускал. В одну из ночей темных, ненастных приехали ухари лесом задарма поживиться. Так Борзый в кабину джипа тех ворюг заскочил и такой лай поднял, что все кабели с округи сбежались на подмогу. Залетные хотели на камазе удрать, что под лес, обманув шофера, подогнали. Да тот, поняв в какую историю влип, по газам, только его и видели. В общем, повязали мужики тех похитителей, куда надо сдали.

С тех пор пес не испытывал голода. Сельчане не просто кости несут, а порой колбаской да мясом отварным балуют. Потому собратья Борзого поперек дороги у него не стоят. Силу вожака в нем учуяли. И что ты думаешь, Максим. Через час своры кобелиной, как и не было, по дворам своим разбежались и больше не тревожат.

Жених же Фимки нашей на другой стороне улицы, через дорогу от ворот моих позу «Сфинкса» принял. Днем до вечернего дежурства на лесопилке на виду у Фимки находился. Ни вытья, ни лая от него не было слышно. Даже близко к ограде не подходил. Выжидал, терпеливо, не настойчиво.

Фимка тоже первое время покрасуется часа два на виду у ухажёра и на место своё заскочит. Неделя, вторая прошла. Уже и нам интересно стало, когда и чем любовь животных закончится. А вот, где и когда таинство встречи их любовной произошло, не усмотрели. Жена первой узрели походку грузную, да полноту беременности в облике помощницы нашей хвостатой.

Через пару месяцев пять щенков здоровеньких, цветастых принесла. Кончики ушей, лапок, хвоста чёрные, кружки по бокам и лбу как смоль, это от окраса Борзого, а от своего шерсть.

Первое потомство по родне раздали без проблем. Второй раз Фимка четырёх щенят принесла. Два с пятнами, как у неё ярко-рыжими, а остальные с черными. Опять же они симметрично по всей шкуре. Сумели и этих щенят пристроить, но уж третий окот… грех на душу взял… в общем… утопил.

Что тут было, Фимка осерчала, расстроилась неимоверно, уйдет на ночь к реке, да как завоет. Не то слово. Плачет тошно и жалобно. Неделю к еде не подходила, думали всё, конец собаке. Опять же Борзый, на берегу подругу найдя, приласкал, успокоил. Фимка с месяц глаза от меня отводила, с детьми правда дружбу по-прежнему без обид водила.

На тот момент, как порой в семье бывает, мы с Татьяной, не помню уже из-за чего, в крепко разругались. Хотя привычки ни у кого из нас не было Бога гневить… ссорами да обидами.

Степан тяжело вздохнул, видимо вспомнив нерадостный случай, держа руль левой рукой, правой почесал затылок, вероятно думая, стоит продолжать разговор на эту тему, потом прокашлялся и проговорил:

– А ещё, говорят, животные нашей людской жизни не понимают. Всё они видят, и бытие наше осознают, выводы делают для себя. Фимка раньше в комнату ни ногой, ни лапой. Хотя мы никогда не препятствовали, а здесь вдруг в гости пожаловала.

Сидим с Танюхой по разные стороны дома, не разговариваем. Надулись, как говорится, словно мышь на крупу. Я, значит, с чувством обиды на диване вроде как телевизор смотрю, хотя глаза закрыты и на душе муторно и неуютно, понимаю, что виноваты оба, а не признаём свою вину, не хотим помириться, это как, значит, за собой вину признать. Чую, жена на кухне с глазами мокрыми ужин готовит, носом швыркает.

Сижу, значит, чувствую под рукой что-то мягкое, теплое, щекотливое и приятное. Открыл глаза, а это Фимка. Лапами ко мне на грудь и взглядом просящим говорит: «Ты же хозяин дома, ты старший, ты самый умный, от тебя мир в дома зависит».

В общем, к совести призвала и также тихонько на кухню подалась. Около ног супруги, словно кошка, ластиться стала, понять даёт, что слезы её напрасны, вода и только. Потом посередь комнаты легла, морду на лапы уложила и хвостом постукивать стала, словно пальцем.

– Хватит дурью маяться, – как бы говорит, – всё у вас есть. В достатке живёте, красивые, здоровые, любите друг дружку, что же зря к жизни плохо относитесь?

Стыдно нам с Татьяной перед собакой стало.

С тех пор, чуть назреет подобная проблема семейная, Фимка у нас вроде как судьи мирового.

К зиме Фимка опять стала животом расти. Я уже решил, что не буду жизни лишать потомство собачье. Только смотрю, по вечерам дворняга наша пропадать стала. Борзый же, как стемнеет, раньше на службу бежал, а тут наоборот – днем на лесопилке, а к заходу солнца на свое обычное место. Напротив дома моего.

По следу на снегу определил, что они парой к лодке, что днищем на берегу речки лет пять уже лежала, тропу пробили. Невдалеке дорожка к проруби, где бабы порой белье поласкают, а кто-то и воду на санках во фляге возит.

Вначале-то я не понял того следа, Фимка вроде на сносях, не до любви с Борзым. Да и не стал вникать. Работы, сам знаешь, на ферме, невпроворот. Устаёшь, к вечеру с ног валишься, а тут в ночь, помнится тихая была, морозная, с луной полной, свет от неё словно днем, не спалось мне что-то. Вышел в сени. Смотрю со стороны берега пара темных клубков по снегу ко двору моему катиться. В нечистую с детства не верил, а здесь внутри что-то ёкнуло. Зверье лесное, подумал, наверное, в ограду мою через огород лезет. Хотел уже ружье достать, да присмотрелся повнимательнее, не волки и не зайцы, а семейство собачье. Подбежало оно к крылечку, на котором стоял, на меня, как говорится ноль внимания, и под крыльцо нырь, а оттуда через минуту каждый с комочком потомства своего обратно бегом к лодке. Прозрение на меня нашло. Видно любовь и страх потерять щенят от рук моих вынудили собак упрятать плоды своих любовных утех от глаз человечьих подальше. Пятого по счету они вместе в зубах вынесли. Не стал я мешать им. Подумал, спугну, вообще уйдет Фимка со двора – на лесопилку вместе с Борзым.

Утром молока теплого, с кашей перловой в миске просторной к лодке принес. Фимка минут десять урчала недовольно. Потом все-таки вылезла из своей самодельной берлоги. Всё подъела. Благодарность и надежду собачью, что я по-доброму с потомством обойдусь, глазами и хвостом выразила. Помирились мы, как бы с ней. К приплоду своему подпускать стала, а после разрешила отдавать щенят в добрые руки, но в своём присутствии, вот такая она заботливая мать – Фимка. Дело дошло до того, что уже никто в посёлке не стал брать щенков. Почти у всех собака была, не по две же держать! Дворняг у нас полно, а вот в Бийске, красавцев ярких, пушистых, с окрасом душу радующим, вмиг на базаре разбирают. Поверила в меня Фимка и сегодня доверили одному щенят увезти, а так даже в Бийск со мной ездила.

Знаешь, Максим, порой неприятности горой катятся. Первое, что хочется – выматериться. А толку? Выговорится о наболевшем? Кому? Жене плакаться не в моем характере. У неё проблем по хозяйству полон рот! Забот о детишках выше крыши. Со знакомыми поговорить, подумают, что в деньгах нуждаюсь. Себе дороже. Родных своих неудачами и просчетами грузить, так они и без этого в вечном страхе. Как бы Степку не угробили бандюги какие.

Сел как-то в виде страдальческом на чурочку. Сам с собой под нос разговариваю. Приблудная-то моя тут как тут. Взирает внимательно, понимающе, сочувственно.

– Ты мне расскажи, легче будет. Я все невзгоды твои выслушаю, как бы говорит.

Так я собаке, как самому близкому верному другу всё и рассказал. А через день-два, глядь, всё и наладилось. С тех пор с ней только проблемами своими и делюсь.

По весне стая коршунов за деревней в елане поселилась. Хуже напасти для птицы домашней не бывает. Птенцы кур, гусей, индюшек, и сами, что помельче, первой добычей тех стервятников стали. Долгов Анисим да Демид Сусоев, охотники наши, несколько раз на них засаду устраивали. Да только днем и ночью у воронья того сторож на стреме. Всё видит, будь он неладен! Чуть что улетают на острова Катунские. Старики говорят, вожака той стаи надо порешить, остальные сами исчезнут.

В один из дней вожак стаи вороньей углядел на моем подворье молодую курицу. А сторож мой не зевал. Налетела Фимка похлещи коршуна. Без хвоста, с крылом пораненным всё же вырвался стервятник из лап и зубов собачьих, улетел. К вечеру вся воронья стая сгинули с нашей округи.

А вот теперь смотри, земляк, – закончив рассказ, Степан, чуть притормозив, рукой показал на взгорок, за которым был поворот в село.

Через пару минут на опушке березняка, словно кочки, выделились две фигуры. Замерев, они с ожиданием смотрели в сторону нашего внедорожника.

И не надо было объяснять Максиму, кто из этих двух умнейших на свете существ Борзый, а кто его подруга Фимка. Это было понятно по их окрасу.

От автора.

Когда-то мой дед – потомственный казак с Кубани Иван Иванович, словно давая наказ по выбору друзей, рассказал следующую притчу.

Как-то три мудреца решили выяснить, что важнее всего в выборе друга.

Один – верность отметил.

Другой сказал, чтобы в опасности друг на выручку пришел.

Третий добавил, друзья по жизни всегда вместе и рядом идут.

Решили через год встретиться на том же месте и каждому друга привести.

Год прошел.