С мыслью о…

– Что это он такой щедрый? – посмотрев на товарищей по смене, проговорил Александр Перелётов, устроившийся на работу в объединение полгода назад.

– Не раскатывай губу, Санёк, – ответил Николай Павлович. – Ключкин не расщедрится. Самим придётся покупать и водку и закусь.

– Это поня-я-я-тно, – протянул Перелётов. – Я не об этом. Он что… всегда так праздник свободы от жены отмечает?

Николай Павлович хмыкнул:

– В отпуске он с завтрашнего дня, вот и решил на халяву гульнуть. Сам-то булку хлеба выставит… ну, и рубля полтора в общий котёл даст. Сам-то пойдёшь, Санёк?

– Мне нельзя, – ответил Александр.

– Что так? – удивился старший оператор Аркадий Павлович Воронцов.

– Меру не знаю!

– В еде что ли? Как Вася?

– Нет, я ем мало, в водке меры не знаю.

– Эка удивил, – ухмыльнулся Воронцов. – Мы её знаем! – с восклицательной иронией. – Хотя… вольному – воля! Дело хозяйское, а я пойду. Если Васю хорошенько подпоить, он добрый и щедрый становится. Как-то хвастал, что у него двадцать литров клюквенной настойки в кладовке стоит. Не пробовал, говорят вкусная.

– Я тоже пойду, – проговорил Николай Гудзь. – Один хрен дома делать нечего.

– Почему так? – спросил его Александр.

– Один я, Санёк. Моя померла уж как три года. Скукотище… одному-то. Да мы с Васей-то в одном доме живём, и даже в одном подъезде, только я этажом ниже, так что далеко идти не придётся. А ты-то как, Витёк, пойдёшь? – обратился ко мне Николай Павлович.

– Жене обещал с детьми к реке съездить. Середина лета уже, а только два раза и были.

– Дети это хорошо. У меня машины нет и никогда не было, я своим детям, когда маленькие были книжки читал, сказки там разные, стишки… А сейчас и глаз не кажут. Вот такие дела, Витёк!

Утро следующего дня.

В шесть тридцать зазвонил будильник, Вася открыл опухшие за ночь глаза, уставился в одну точку в потолке, вспоминая, что было вчера, скинул с себя одеяло и тихо проговорил:

– Хорошо погулял… у Веры на дне рожденья!

Умылся и, как был в трусах и в майке, пошёл на кухню.

– Надюха! Надюха, это… – прокричал Вася и осёкся.

На столе, покрытом клеёнкой в синюю клеточку, стояли три грязных стакана, суповая тарелка с полосками зелёного лука, сиротливо свернувшимися на её пустом дне, засохшая корочка серого хлеба, пустая банка из-под рыбных консервов, яичная скорлупа, солонка и пять порожних бутылок из-под водки, – две с этикеткой «Пшеничная», три с упавшими буквами О и К в слове ВОДКА. По всему этому безбоязненно ползали жирные тараканы.

В животе у Васи заурчало и он вспомнил всё. Вспомнил, что жена уехала в деревню к своим родственникам, а он…

– В отпуске! Ну, конечно, в отпуске! Я в отпуске, а не на дне рожденья у Веры Брониславовны… – туманным взглядом осматривая стол, Вася почесал за ухом. – Позавчера. Позавчера! Конечно, позавчера! А вчера после работы с Николаем Павловичем и с Аркадием я отмечал отпуск. Мы зашли в магазин, вскладчину купили две бутылки водки, банку камбалы в томате, булку хлеба. На базарчике Аркадий купил пучок лука, Николай Палыч связку с десятком редисок. Это я по-о-омню… а потом…

Вася посмотрел в ведро для мусора, кроме тараканов, ползающих по нему, в нём ничего не было.

– Я точно помню, что была редиска. Где же ботва?

Вася вновь перевёл взгляд на стол.

– Хм! – Хмыкнул. – А почему пять бутылок? Я давал трёшку на две бутылки «Пшеничной» по 5 рублей 13 копеек.

Неожиданно у Васи помутилось в голове, он даже ухватился за столешницу, чтобы не упасть, потом бегом, насколько позволял ему огромный живот, устремился в спальню. Из кучи одежды, сваленной возле кровати, вытащил брюки, осмотрел их карманы, замер, о чём-то думая, отбросил их в сторону. Вновь нагнулся над кучей одежды, поднял пиджак. Внутренние карманы и левый накладной были пусты, из правого накладного Вася вынул три монеты, – 5 копеек, 3 копейки и 1 копейку.

Вася со стоном повалился на кровать. Кровать жалобно пискнула, чем вырвала из губ Васи поток брани и негодования в собственный адрес:

– Дурак! Олух! Балбес! Коз… – Вася призадумался. Вероятно, он что-то посчитывал в уме, об этом говорил указательный палец его правой руки, ритмично покачивающийся из стороны в сторону. Потом новый вскрик негодования взорвал комнату. – Четырнадцать рублей! – И слёзно. – У меня было четырнадцать рублей. – И снова подсчёт в голове. – Трёшку на «Пшеничную», осталось одиннадцать. Дурак, вот козёл. Попёрся за водкой. Все деньги промотал. Три «Коленвала!» Ни фига себе, три «Коленвала!» Вот козёл! Три шестьдесят два на три, десять восемьдесят шесть, плюс три, тринадцать восемьдесят шесть. Четырнадцать копеек…

Вася разжал левую ладонь с монетами.

– Пять копеек! Где ещё пять копеек?

Рёв потряс комнату, и Вася резво, ровно на столько, на сколько позволил ему его живот, сполз с кровати, встал на колени, перетряс кучу с одеждой, пяти копеек в ней не было. После этой операции Вася просунул голову под кровать и увидел пять копеек, монетка лежала около стены. Вася попытался дотянуться до монеты, не получилось. Лёг на живот, не смог просунуть голову под кровать, не видел монету. Перевалился на правый бок, не смог дотянуться до монеты рукой. Тогда Вася перекатился на спину, потом на левый бок, поджал ноги и с большим трудом встал на колени. Замер, постоял в таком положении с полминуты, подполз к кровати, навалился на неё, собрался с силами и, опираясь руками в ватный слежалый матрац, приподнялся на ногах, образовав букву «ЗЮ» из всего своего телесного облика, с руками и ногами, естественно, и установил свой объёмный зад на поверхность кровати. Сидя на кровати, Вася ладонью правой руки утёр лоб, тоскливым взглядом обвёл спальню, приподнялся и, тяжело дыша, направился к комоду. Подошёл к нему, положил на его крышку монетки – девять копеек, возвратился к кровати, ухватил её за спинку, отодвинул от стены. Зашёл в образовавшийся между стеной и кроватью проём, поднял монету – пять копеек, установил на место кровать, подошёл к комоду, положил поднятую с пола монету рядом с девятью копейками и только после этого облегчённо вздохнул.

В животе у Васи урчало. Подняв с пола брюки и рубашку, Вася облачился в них и пошёл на кухню.

Открыл холодильник. Он был пуст

– Курица! – воскликнул Вася. – Где курица? Она была здесь!

Засунул голову внутрь холодильника, открыл дверку морозильной камеры, выдвинул ящик для овощей. Пусто. Курицы не было. Вася медленно поворачивал голову к газовой плите. Протянул к ней руку, открыл крышку кастрюли, заглянул в неё, зачем-то понюхал и даже перевернул верх дном, посмотрел на закопчённый сажей алюминий этой кухонной посудины и, поставив её на плиту, слёзно проговорил:

– Гады! Гады! Паразиты! Всю уху слопали! – И вдруг резко вскрикнул. – Стерлядь! Где стерлядь?

Вася пытался вспомнить, что было накануне, понять, что произошло, куда бесследно исчезла курица, уха и стерлядь, но ничто не шло на ум.

– Яйца! – вдруг громко воскликнул Вася, вспомнив, что не увидел в холодильнике куриные яйца. – Гады! Вы сожрали мои яйца! Выхлебали уху и слопали стерлядь! Украли мою курицу! – негодовал Василий Ключкин. – Ну, я это так не оставлю. Вы у меня за всё заплатите. – С этими словами Василий устремился в прихожую, распахнул входную дверь и, выйдя на лестничную площадку, стал быстро спускать на нижний этаж.

Василий настойчиво долбил кнопку звонка даже когда дверь распахнулась, и в проёме её показался Николай Павлович Гудзь.

– Отдавай мою курицу! – взревел Вася.

Николай Павлович в испуге отшатнулся от разъярённого соседа и, часто моргая оплывшими от крепкой попойки глазами, воззрился на него.

– К-к-какую к-к-курицу, Вася? – заикаясь, проговорил Николай Павлович.

– Которую ты у меня украл!

Надвигаясь на соседа, Вася придавил его своим необъятным животом к стене, затем отодвинул в сторону, чтобы не мешал проникнуть в квартиру, и быстро прошёл на кухню. Николай Павлович последовал за ним.

Вася открыл дверку холодильника, осмотрел его содержимое, заглянул в кастрюли, исследовал духовой шкаф газовой плиты, вытряс содержимое мусорного ведра на пол. То, что он искал, а искал он курицу или хотя бы кости от неё, этого на кухне Николая Павловича не было.

– Сожрал, гад! И когда только успел кости выбросить? Мало того, что мою водку на халяву пил, ещё и курицу с моими яйцами слопал. Уху паразиты выхлебали.

– Уху-у-у? – поняв, с какой целью Ключкин валился в его квартиру, протяжно проговорил Николай Павлович. – Никакую уху ты нам не давал. Мы редиской закусывали, луком и консервами. Да ты же сам её всю съел. Перед собой тарелку поставил и хлебал из неё, а потом, прям, из кастрюли стал хлебать.