Белуха. Выпуск №3

– Не к добру, разговаривает как с сообщником, – подумал Эркемей, но деньги взял.

– А это тебе, – атаман протянул бумажную ассигнацию, – за корову. Не горюй, у тебя тёлка подрастает, а на эту бумажку ты двух коров купишь. Это было правдой, и Эркемей взял и эти деньги.

Разбойники развели большой костёр на поляне, забили и освежевали корову и стали резать мясо на куски.

Эркемей с горечью посмотрел на истоптанную, испоганенную коровьей кровью, помётом и мочой, заплёванную разбойниками поляну и ушёл в аил, где, забившись в угол, плакала Айламыс.

– Нет, жизни здесь не будет, – подумал дед, успокоил внучку и стал наказывать ей в каком случае, что делать.

Закончив наставления, вышел к разбойникам.

А разбойники уже напекли мяса и уселись пировать. Откуда-то появилась бутыль с водкой, повытаскивали из котомок кто что имел, кто мутный зелёный штоф, кто глиняную пиалу, кто фарфоровую чашку, а кто и деревянную плошку. Не утерпел и раненый Гришка, тянется к водке с глиняной плошкой. Налили и Эркемею – «для уважения». Эркемей опустил губы в чашку, глотнул, но всё пить не стал и незаметно выплеснул её содержимое себе под ноги.

Немного времени прошло, а господа разбойнички уже пели про державу росийску, про царя батюшку, наградившего доброго молодца дубовыми столбами с кленовой перекладиной и шёлковой петелькой.

Филька и ещё какой-то мужик пошли в пляс, а главарь и этот, медвежьеногий с кистенём, ремень которого опоясывал поясницу, пошли к аилу. Эркемей насторожился, но они в аил не вошли, не пошли и дальше, а остановились у стены для обычного мужского дела.

Эркемей перевёл дух. Подумал: «Может обойдётся».

– Мужики, а давайте окрестим этого колдуна, – раздался чей-то пьяный голос.

– Правильно, нечего делать нехристю среди православных! – поддержал «правоверца» изрядно захмелевший Гришка.

– Да я крещён, братцы! – воскликнул Эркемей, подумав, – бог его знает, что взбредёт на ум пьяным и вытащил из-за пазухи крестик.

– А раз крещёный, значит, пей! – не унимался первый разбойник.

– И до дна! – выкрикнул Филька, надвигаясь на Эркемея с полной чашкой водки, но увидев, что сnарик воротится, вскипел. – Братцы, он с нами пить не желает!

– Ах ты, морда кыргызская! Туда же, барина корчишь. Насильно поить его, братва! – взъярился организатор злобной выходки.

Два мужика схватили Эркемея за руки, а третий, взял бутылку и нож, надвинулся на Эркемея.

К счастью, мужики не вывернули ему руки, а просто за них ухватились. Эркемей ловко извернулся, сказалась выучка боя без оружия, повис у разбойников на руках, пнул того, что вплотную надвинулся на него с водкой, под дых и, не давая опомниться державшим, одного пнул пяткой, удар пришёлся по берцовой кости, мужик ойкнул и опустил руку Эркемея, а второго ребром ладони стукнул по носу. Освободившись, кинулся в тайгу.

Забежав за кусты, потрещал немного сучьями, обошёл поляну, зашёл за аил и вытащил из тайника лук со стрелами. Колчан со стрелами перекинул через плечо, на спину забросил котомку, вложил в лук стрелу с металлическим наконечником и подошёл к аилу, откуда слышались ругань и шум. Заглянул в окошко и тут же пустил туда стрелу.

Два злодея гонялись за Айламыс, а третий стоял в дверях. Ему-то в горло и попала стрела, только в него и можно было стрелять, не боясь попасть в Айламыс. Разбойник захрипел, схватился за шею, и Айламыс проскочила у него под рукой.

Дед выглянул из-за аила, и махнул Айламыс луком. На поляне сидели и охали два его «крестника», остальные, с пьяных глаз, кинулись ловить его в тайгу, а Эркемей и Айламыс пошли совсем по другой тропе и совсем в другую сторону.

Эркемей вознамерился идти в Барнаул. От своего народа он давно уж оторвался, проживёт среди русских. Жил же он среди монголов и китайцев, но прежде чем идти в Барнаул, надо было отмстить за смерть сына и кое-что вызнать.

Айламыс сказала, что главарь шайки, и тот страшный, которого звали Клеймёным, стоя у стены, говорили о каком-то золоте. Клеймёный твердил главному, что золото надо выкапывать, а главный противился, говорил, что погодить надо.

Оставил Эркемей Айламыс у вдовы, что чуть не стала его невесткой, и снова отправился в путь.

Десять дней шёл последам шайки, которая шла на север. Дошёл по их стопам до долины Чумыша. Спал рядом со стоянками разбойников, только чуть подальше, чтобы не наступил на него отошедший по нужде ночлежник. Костёр, конечно, не разводил, мог и без него даже в мороз выжить. Завернувшись в шубу, в пол-уха, чутко прислушиваясь к каждому шороху. Выжидал и, наконец, дождался. Ванька Клеймёный встал раньше других и, не особенно торопясь, зашагал по тропе, переваливаясь, к ямке по нужде.

Эркемей стороной, за кустами, по сенокосному лугу, обогнал его, вышел вперёд и неспешно пошёл по поляне. Когда на поляну вышел Клеймёный, Эркемей глянул на него, громко охнул и побежал, немного прихрамывая. Видел косолапый, лука у старого киргиза не было, а ножа и его приёмов он не боялся. Кистень всегда при нём был, а с его помощью он разобьёт и руку и голову, не дав противнику и на три шага приблизиться.

И Ванька Клеймёный побежал за Эркемеем. Старик бежал быстрее, но Клеймёного это не тревожило. Долго старик, да ещё прихрамывая, не пробежит, запыхается, здесь не тайга, по росной траве и по листьям сразу найдёт, если тот свернёт с тропы.

Эркемей бежал к маленькой речке. В месте впадения её в Чумыш, низко над водой склонился толстый ствол ивы, с которого на другой берег было перекинуто брёвнышко. Перешёл по нему Эркемей и сбросил, но Ванька, в пылу погони, не остановился, решил догнать старика.

Вода прозрачная, видно песчаное дно и только у правого берега дно тёмное, смотрится мутно – всё это Эркемей разглядел загодя, но Ваньке глядеть ни к чему. Влетел с размаха в омут, завяз ногой в мягком, податливом песке. В запарке пытается вытащить её, но другая нога вязнет. Дёргается Клеймёный, перебирает ногами, да только ещё сильнее вязнет. Вот уже и ногами толком двигать не может, увяз по колени.

Зыбучие подводные пески. Но разбойнику не страшно, ещё не осознаёт опасности. Думает: «Речонка маленькая и берег рядом, можно даже дотянуться до листочков, что на ветках нависшего над водой тальника.

Рвётся вперёд, тянется к ветвям дерева, но ещё сильнее вязнет, теперь уже немного, чуть – чуть. Клеймёному становится спокойнее, думает:

– Зыбучие пески здесь неглубокие, с головой не скроет. Покричу, придут свои, вытащат.

Ему бы сообразить, – лечь на спину и понемногу вытаскивать ноги. Да и сейчас ещё не поздно, вдохнул глубоко и замер, почувствовав себе чей-то взгляд. Из-за раздвинутых ветвей на него смотрел телеутский знахарь. И жутко стало Ваньке от взгляда его тёмных узких глаз.

– Молчи, – негромко сказал Эркемей, но громом отозвались эти звуки в голове Ваньки.

– Молчи, ты не сможешь по своей воле сказать ни слова. Ни слова! У тебя язык присохнет к нёбу, если ты попробуешь что-то сказать или крикнуть по своей воле. Ты будешь только отвечать мне, и отвечать негромко.

– Ты в позапрошлом году в Тогуле был?

– Был, – почему-то сказал правду Ванька, хотя вовсе не собирался.

– Ты убил молодого телеута весной?

– Я.

– За что ты его убил?

– По пьянке, про золото проболтался.

– Какое золото? Рассказывай всё, что знаешь.

– Когда то, при царице Елизавете, когда демидовские заводы отписывали в казну, три демидовских приказчика припрятали золото и серебро с Барнаульского завода. Место, где спрятали, указали на чертеже, с чертежа всё переписали в книжечки, а сам чертёж сожгли. Снова его составить можно, если есть книжечки всех трёх приказчиков.

Одна книжечка у нашего атамана. Мы с ним на каторге в Нерчинске были, вместе бежали. Атаман правнук одного из приказчиков, внук второго на Салаирском руднике. Он даже и не знал что за книжка, мы купили её за гроши вместе с другим барахлом его деда.

А у третьего в Барнауле ещё сын живой, он родился при царе Петре третьем, но должен знать, где книжечка. Мы сейчас за ней идём. А где этот человек, кто он – я не знаю. Атаман знает.

– А сына моего за что убил?

– Я и говорю – в кабаке были, я по пьянке ему всё и ляпнул. А потом хмель то прошёл, вспомнил, что он говорил, будто ночевать будет в Верх-Тогуле, вот я твоего кыргызца опередил и тюкнул по башке.

– Ну, тогда ладно. Однако, молчи. Совсем молчи. Сейчас ты умрёшь. Тебе очень захочется закричать, но ты не крикнешь. Тебе будет страшно, очень страшно.

Чем же это он убивать собирается, подумал Клеймёный:

– Руки вроде пустые, – но страх всё более холодил душу, выгонял мысли и, наконец, не осталось ничего, кроме страха.