Белуха. Выпуск №1

– Так и идти-то больше негде, – поддержал друга Фёдор. – По долине Уксуная мы точно выйдем к людям, а ежели вдоль берега, то там сплошные болота, так, помню, батька говорил, а ломиться через тайгу… это уж увольте.

Тропка вилась по подошве горы, справа её сопровождало болото, и была она то широкой, хорошо утоптанной, прочной, то изредка ныряла в болото, и мальчикам кое-где приходилось идти по пояс в коричневой холодной воде, но всё же тропа была и под ней, а это особо не тормозило передвижение. Одно было плохо – одолевал гнус, и иногда тропа подводила вплотную к скалам. Известковый камень уступами и гребнями поднимался из воды, и были эти перепады по пять – шесть саженей в высоту. Здесь гнуса было меньше, вода была чище. Мальчики там купались прямо в одежде, потом отмывали её от болотной жижи, выжимали и сушили на камнях, затем шли дальше.

К полудню тропа резко свернула влево, огибала какой-то мыс и почти поравнялась с серединой увала. На склоне мелькнуло тёмное пятно и на тропу вывалился, мотая низко опущенной башкой, медведь. То ли он неудачно зорил дупло с пчёлами, то ли иная причина заставила его бежать, не разбирая дороги, но он ещё ломился по склону, а мальчиков с тропы как ветром сдуло. Здесь была широкая, почти сухая поляна с небольшим кочкарником. Медведь на них не обратил никакого внимания и давно уже трусил по тропе дальше, а наши герои всё бежали, прыгая с кочки на кочку. Первым опомнился Федька.

– Стой! Стой тебе говорят! Там зыбко, засосёт!

И в самом деле. Впереди кочек не было. Прямо пред мальчиками расстилался ровный лужок с яркой радостной зеленью, при виде которой у знающего человека страх начинает шевелить волосы.

– Давай выбираться обратно на тропу! – вновь прокричал Федя, но всё же бежал вслед за Степаном. Страх или что-то иное, но ноги несли их по единственно верному пути, по узкой тропе, терявшейся в мелкой растительности болота. До конца тропы они домчались, не помня себя, а далее вновь появились кочки. Ступая на них, мальчики часто проваливались по пояс, кочки уходили из-под ног, выползали и снова двигались вперёд. Иногда обходили хоть и закочкаренную, но болотную зыбь, – велики были страшные водные просветы в разрывах между кочками, а кое-где в них зеленели те самые яркие пятна травы, откуда нет выхода.

Было уже далеко за полдень, когда мальчики выбрались на тропу. Их шатало, одежда была в болотной жиже, и только вороты рубах промочило не болото, а собственный пот пахнущий страхом и болью. Добрались до ближайшего ручья, упали на бережок и стали пить чистую холодную воду.

– Ну, кажись, живы, – отдышавшись, с хрипотцой выдавил из себя Фёдор.

– Кажись, живы, – отвалившись от ручья, ответил Степан и тотчас зашёлся в спазматическом кашле. Через миг к его горлу подкатила дурнота, воду выбросило обратно вместе с кусочками грибов, зеленью иван-чая и пучка. (Борщевик сибирский или пучка – травянистое растение семейства зонтичные). Потом ещё вырвало. И ещё.

Пустой желудок сотрясали судороги, Стёпа корчился. Выплёвывая желчь, а потом и желчи не стало, и мука эта никак не кончалась.

Федька с испугом смотрел на друга и не знал, как и чем ему помочь. Наконец до него дошло, если рвёт, а рвать нечем, значит, надо пить и пить много. Скрутив из лопуха кулёк, Федя набрал в него воды и стал поить друга, при этом говорил ему: «Это чтобы тебя выворачивало хотя бы не с пустого желудка».

Рвота ослабла после пятого кулька с водой, а вскоре и прекратилась совсем. Обессиленный, Стёпка привалился спиной к нагретому солнцем песчаному бугорку и вдруг неожиданно его голубые глаза стали темнеть от краёв к середине и через миг он потерял сознание.

Продолжение в следующем номере альманаха.

Убийство на частном прииске

Виктор Вассбар и Александр Лобанов

Секретный документ

1833 год, август месяц, число первое.

Илья Фёдорович Сутулов, советник горного правления по третьему военно-судному отделению канцелярии главного начальника Алтайского горного правления пригласил к себе презуса Салаирской комиссии военного суда обергиттенфервальтера восьмого класса Фёдора Богдановича Клюге. Ответив приглашённому чиновнику на пожелание здоровья крепким рукопожатием, указал ему на стул, что стоял по другую сторону его рабочего стола и, дождавшись, когда тот усядется на него, без вступления и «расшаркиваний», обычных при незначительных встречах, перешёл к изложению дела, требующего незамедлительного исполнения.

– Тут вот какое дело, Фёдор Богданович, – теребя мясистую мочку правого уха, задумчиво произнёс советник, – получил я нынче важный документ, можно сказать, что даже сверхважный и сверхсекретный, – отведя руку от уха и вскинув указательный палец вверх. – Прочесть его абы кому не имею права дать, да и некому, честно говоря, поэтому тебя и вызвал. – Сутулов на минуту умолк, и тотчас в звенящей тишине мрачного кабинета с четырёхметровыми потолками послышались тяжёлые посапывания обергиттенфервальтера, вероятно страдающего болезнью носа, которые уже через минуту заглушились резким восклицанием, сорвавшимся с губ хозяина кабинета, вероятно размышлявшего над вопросом, правильно ли сделал, что вызвал именно Клюге, а не кого-то другого. – Извини, голубчик, но более положиться не на кого! – громко, очень громко извергнул Сутулов столь, казалось бы, сложную фразу. – Затянут его негодники, а оно уж, поверь, очень ответственное… дело-то, требует знаний, терпения, смекалки и тонкости подхода к нему. Знаю, ты человек обязательный и усердный, добросовестно и серьёзно подходишь к исполнению порученных тебе заданий, вот и решил поручить тебе… – Илья Фёдорович вновь призадумался, стоит ли раскрывать чиновнику восьмого класса суть дела, но через миг махнул рукой, жест, говорящий о положительном решении вопроса, и проговорил, – на-ка вот тебе бумагу… сегодня от самого, – закатив глаза под верхние веки, – получил. Читай, там всё подробно прописано, поймёшь что, да как. – Сутулов взял со стола документ, поступивший от горного правления, и протянул его презусу. – Бумага сия о ходе ревизии на частном золотом прииске коммерции советников Поповых. Ознакомься и незамедлительно поезжай… на прииск.

Фёдор Богданович Клюге был поздним ребёнком у Богдана Клюге, горного инженера, потомка выходцев из Саксонии. В камнесамоцветное лето 1786 года маркшейдер Богдан Клюге приискал яшмы, порфиры и белую глину по левому берегу реки Бии, но яшмы и порфиры были слишком далеко от Колыванской шлифовальной фабрики, белую глину для стекольного завода было способней возить с Ажинской деревни, а потому со временем об этих приисках забыли все, кроме самого Клюге. Его сын Фёдор, увлечённый в детстве горным делом, поначалу хотел продолжить отцовское дело но, повзрослев, понял, что время приискателей давно прошло, да и слово прииск понемногу стало принимать иное значение, отсюда его охлаждение к юношеским мечтам и выбор другого пути.

И вот в его руках дело о частном прииске Поповых, но приискал то золото не Попов, а казённая партия под началом берггешворена 12 класса Александра Ермолаевича Фрезе. Поповы только выкупили у казны право разработки золота, но теперь никто уже не скажет, что это прииск партии нумер два министерства финансов, сейчас все говорят о нём не иначе, как прииск господ Поповых.

Клюге хотя и сохранил лютеранскую веру и понимал по-немецки, но изъяснялся плохо и был, в общем-то, совершенно русским человеком и российским чиновником, что было не удивительно – ведь он родился и вырос в российском городе Барнауле.

Презус, – председатель салаирской комиссии военного суда углубился в чтение.

«Томский губернский суд обревизовав дело взнесённое томским окружным судом о задавившемся якобы на приисках коммерции советников Поповых поселенце Негоденко с решительным приговором, утверждённым господином Томским губернатором, между прочим заключили: упущение бывшего заседателя Боровкова в не приглашении им к освидетельствованию мёртвого тела Негоденко понятых, в не разыскании причин багровых пятен, на оном оказавшихся и в опросе рабочих не каждого порознь, а многих в один раз».

Далее написано о безобразиях в организации госпиталя, который хозяева обязаны были учредить при прииске.

– Это уже не для меня, – подумал презус, – а для горного ревизора частных приисков.

Сутулов подождал, пока Клюге закончит чтение и сказал:

– Господин главный начальник заводов, который сейчас исполняет обязанности и гражданского губернатора, попросил нас помочь разобраться в этом деле. Приисковая полиция пока что не создана, а в губернской пьянство и мздоимство. Потому-то и Боровков следствие провёл спустя рукава. Конечно, время упущено, но поезжай, послушай, поспрашивай. Да, и возьми с собой прапорщика Никодимова. Он два года назад закончил тобольское военное училище и назначен к нам чиновником по особым поручениям. И проведи ревизию дел на прииске, – проговорил и, подумав, добавил, – а в госпитале в первую очередь. Всё равно это надо делать. Таким образом, все будут думать, что вы не убийство приехали расследовать, а госпиталь проверять. Это успокоит виновных в преступлении, что нам впопад, да и вас не так опасаться будут, а вы тем временем и главный вопрос решите.

На прииск Клюге с Никодимовым приехали в начале сентября, хотя тело Негоденко было обнаружено ещё в конце мая.

На прииске поверенный хозяина разместил их в только что построенной избе, рядом с бараком госпиталя. Изба предназначалась для лекаря Ивана Молостова – выпускника московской медицинско-хирургической академии, приехавшего на прииск за полмесяца до прибытия сюда Клюге и прапорщика Никодимова. Молостова здесь все звали доктором, хотя формально выпускники медицинско-хирургической академии, в отличие от выпускников университета, права на такое звание не имели.

Новый лекарь к прошлым приисковым делам был явно непричастен, госпиталь организовывался понову и скрывать, зачем они приехали, смысла не было. Молостов сам предложил выкопать труп и произвести вскрытие. Никодимов при вскрытии присутствовал впервые, но всё оказалось не так страшно, как он предполагал. С момента погребения прошло более трёх месяцев, газы и жидкость в значительной мере вышли, и труп в основном был скелетом обтянутым кожей. Казалось бы, здесь уже ничего нельзя сделать, но доктор определил, что кожа на затылке, в других местах плотно обтягивавшая череп, отделена от него остатками свернувшийся крови, а на черепе явно просматривалась трещина.

– Как такое могло быть? – спросил Никодимов. – Ведь при осмотре крови не было, да и сейчас видно, что кожа цела.

– Всё очень просто, – ответил Фёдор Богданович. – Стукнули по голове мешком с песком. Снаружи следов нет, а сознание человек потерял, и уж потом в петлю засунули. Так что сомнений нет – убийство.

Поверенный рассказал, что Негоденко был тобольским мещанином, имел плакатный паспорт, выписанный на два года и хотя жил на прииске, но занимался торговлей – привозил инструменты, ртуть, табак для рабочих. Жил в достатке, но после смерти ни товаров, ни денег не нашли. Дружбы в приисковом посёлке ни с кем не водил, да и бывал на прииске наездами.

Сомнений не было – убили из-за денег, но повальный обыск в бараке, где жили приисковые служители ничего не дал. Допросы тоже мало что прояснили, но вот допрос промывальщика Инютина оказался интересен.

Свидетельская присяга.

«Я, нижепоименованный обещаюсь и клянусь вечносущим Богом перед святым его образом в том, что хощу и должен в деле сём, к которому от суда призван во свидетельство и в подлежащих мне вопросах в чём меня спрашивать будут ответствовать по самой истине ничего не утая и не прибавив никакого, ни оправдав ни опорочив ни для дружбы ни для вражды своей или склонности ни для подарок или дач ни для страза ради потом паче по свой христианской совести что знаю, видел или слышал во всём нелицеприятно объявлю, так как я перед Богом и судом его всегда ответствен могу, в чём мне Бог душевно укрепит да поможет. В заключение сей клятвы целую образ спасителя нашего».

Так вот, промывальщик Инютин сказывал ему, что ещё вначале мая сего года он выпивал с приписным крестьянином Иваном, как он пишется ему неведомо, сей Иван привозил на прииск дрова. Так тот Иван говорил, выпивши, что работал ещё с казённой партией, видел, как они моют золото, а после сам изготовил лоток и стал мыть золото. Намыл малый мешочек и нашёл два самородка. Золото сие он продал поселенцу Негоденко. Сколько Иван за золото получил, Инютину было неизвестно.

Другие служители прииска показали, что видели, как к Негоденко приезжал какой-то господин, имени и звания они его не знают, но одет был не по-крестьянски, росту среднего. Лицо белое, бритое, волос русый, из особых примет шрам на подбородке.

Искать по таким приметам неведомого господина, приехавшего неизвестно откуда, было бесполезно. Конечно, можно было найти приписного крестьянина Ивана и присудить его к ста пятидесяти палкам или пятистам шпицрутенам за незаконную добычу золота, но Фёдору Богдановичу задерживаться на прииске не хотелось, и он поехал в Салаир, а в Барнаул с подробным рапортом отправил Никодимова.

Бунт на казённом прииске

А тем временем на другом прииске, казённом, происходили другие события.

Вечером бергайеры Яков Усов и Егор Кузнецов пошли справить малую нужду, и почему-то не у своей избы, а у соседней. Из оконца слышались голоса.

– Да загнёмся мы все на этих болотах. Кормёжка хреновая, постоянно по колено, а то и по пояс в воде, и это ещё летом, а осень придёт – чахотка и могила. Бежать надо, и бежать на Уймон, к каменщикам, а то и дальше – в Китай, можно конечно и наоборот, в Расею. Мол, государственный крестьянин, а паспорт потерял.

– Дык попадёшься!

– Ну и что? Дён двадцать всё одно погуляю, потом суд, туда, да сюда, вот промывочный сезон и кончился. По первому разу суд шибко-то строгий не будет. Ты, к прмеру, получишь розог, вот и всё. Мне-то, конечно, в случае чего шпицрутены грозят, да это и лучше, чем могила, отлежусь и к плавильной печи… всё лучше, чем здесь. Так что решайся.

Яков Усов вслушивался в голоса и пытался определить, кто там разговаривает, и о чём. Высокий голос у Меркула Березовского, с хрипотцой у Фёдора Елгина, сиплый у Никиты Горбунова. Громче всех обычно разговаривают, почти кричат Козьма Белов и Иван Терёхин. Ещё в этой избе проживали Трофим Варнаков, Тимофей Гусельников, Антон Печерников и Никифор Захаров.

– Много всех! Попробуй тут разбери. А разговор-то крамола, да и только. Вот что, Еор, пошли к шихмейстеру, надо доложить.

– Да, ну, их к лешему! Не наше это дело. Да, и не докладывал я никогда, а на своего и подавно не собираюсь. Нет, ты как хошь, а меня уволь.

– Пошли, иначе пойду один и скажу, что ты приготовление к побегу покрываешь.