Совпадение

Я осматрелся кругом в ресторане – словно музей. Древнегреческий стиль. Высокий, несколько этажей, потолок, где нарисованы мифологические существа. Мозичный пол. Колонны и арки. Обилие дневного света. Ведь огромные окна. Преимущество белых красок. Обнаженная девушка играла на арфе. Я тут впервые. И не по карману, и незачем. Странно, что вдруг пригласил сюда. Ведь, ну, все знают, экономный. Очевидно, кто-то другой оплатил встречу. Жак позвал официанта. Его заказ: курица по-провански. О, соблазн! Раньше я охотно съел бы. Ароматы: розмарин, тамил, чеснок, томаты и темные оливки. Тут, о, пальчики оближешь, и анчоусы, и жареный картофель! О, Жак, ну если сказать по-русски, «guba ne dura». Имеет, значит, вкус. У меня бурлило в желудке при виде национального блюда. Слюноотделение. А – нельзя. Дружба с животными. Но Жак о том не знает. Его совет.

– Попробуйте «шатобрийан».

– Я не люблю лук и эстрагон…

Бр-р-р! Говядина с кровью! Я опасался, что мое застольное воздержание сыграет роль. Отказ в печати? О, сколько литераторов забраковали, по причине индивидуальной неприязни! Ничего не изменилось со времен Вольтера! Так что я держал рот на замке, что я – друг животных. Что, если Жак – и не друг?.. Я излишне волновался. Моя душа была в этой книге.

Я выбрал «рататуй». Жак также заказал красное вино себе и мне. Уже ноябрь. Прохладно. Чуть раньше взяли бы розовое. В жару пьется холодным. Французская привычка – бокал за столом. Жак пил и хвалил мою повесть. Глоток – и комплимент. Еще – и опять словесный мёд. А я насторожен. Знаю, что опасайся ядовитую похвалу и спасибо суровым критикам. Жак допил вино. Комплименты иссякли. Улыбка пропала. Ближе к делу – нужны изменения в будущую печатную версию. Тут без подробностей. Я отказался. Текст на реальных событиях. Маленький исторический дневник путешественника расширен до повести. Жак, будто не слышал. Его взгляд застыл на двери. Можно подумать: уйдет. Серьезный взгляд. Я не видел его таким прежде. Огорчен моим отказом? Что ж, думал, была не была, расскажу очередной замысел.

– Вы не поверите! Я нашел сундук рукописей!

– Отчего же не верить? Я такие сундуки нахожу ежедневно. Точнее сказать, они меня ищут. Даже в отпуске. Если выберу необитаемый остров – найдут. В последний раз отдыхал в нашем Таити. Один графоман умышленно снял комнату отеля напротив моей. Чтобы затем вручить мне коробку рукописей. Это была коробка из-под телевизора. Он возомнил себя новым Жюль Верном.

– А если так и есть? Что, если новый Жюль Верн?

– Я не знаю.

– В смысле? Вы не читали?

– Таких, как он, много, а времени мало.

– А для меня имеете три минуты? Ну, чтобы выслушать замысел. Раз уж встретились.

– Давайте. – Через силу выдавил из себя.

– Я нашел сундук рукописей, где жизнь человека. Хочу переписать и сжать в одну книгу.

Минуту другую поведал содержание. Взгляд Жака по-прежнему не изменился: дверь. И вдруг серьезно посмотрел на меня.

– Знаете, я все-таки приобрету электромобиль. Топливо дорожает.

Вот о чем, оказывается, думал. Я потерял беспокойство. Напечатает или нет – ну и ладно.

– Ваша идея бесплодна. В России это называют «shilo na milo». – Последние слова я сказал на русском. Он, разумеется, не понял, о чем речь.

– Что это? Зачем говорите на другом языке?

– Я задумал новую книгу. Там русские поговорки остаются в латинице, без перевода. Пусть будет произношение.

– Зачем?

– Авторский знак.

– Но зачем? Я не понимаю.

– А зачем наш Пикассо бросил реализм, чтобы рисовать кубиками?

Молчание. И снова его загадочный взгляд на дверь. Словно что-то не договаривал.

– Я так и не понял… Что Вы сказали на русском об электромобиле?

– «Shilo, говорю, na milo». Электричество не будет бесплатным. Разумеется, последуют нововведения и осложнения. И будет…

– А знаете что! – Он перебил мою мысль. – Дурацкая идея: писать о русских! Что может быть глупее? – И по-прежнему смотрел на дверь. Будто не мне, а ей сказал. – Эти русские на улице меж собой шепотом разговаривают. Иначе услышат. Десять раз осматриваются прежде, чем сказать. Их пьесы не нужны нашим театрам. Русскую классику изымают в книжных магазинах. Я думаю… У моего электромобиля больше шансов, чем у Вашей книги. – Жаку вдруг позвонили на телефон. – Алле!.. Да… Да… Конечно, да… Вы срочно должны писать об этом… Не оттягивайте… Пишите… Мы напечатаем… Вы проснетесь знаменитым.

Я еле сдержался – уйти без прощания? Не то настроение, чтобы остаться. После телефонного разговора Жак весело спросил:

– Как все есть, на самом деле? Сколько платит русский? Стоит ли того? Наверное, это последний российский олигарх, у которого еще не все отобрали. И теперь надеется, что после книжной рекламы, премий, интервью его вдруг помилуют и не обанкротят. Я уже имел такие предложения. И вот что скажу…

– Стоп! Вы не даете мне ответить! – Я тоже грубо оборвал его слова. Голос повышен. Иначе не услышит. – Я взялся за дело бесплатно.

– Ого! Он такой хороший человек, что пишите о нем даром?

– Нет. Больше плохой.

– Тогда у Вашей книги есть шанс! Образ плохого русского ныне в цене!

– Он в конце исправился в лучшую сторону. Не так, чтобы на сто процентов, но исправился.

– Тогда чертовски безнадежная книга. Ноль шансов.

– Ничего страшного. Я напишу без шансов.

– И умрете бесславно.

Я не принял его фразу всерьез. Лишь бы слава Божьего Царства! Остальное – ничто. Земное – ничто. О том, разумеется, ему не говорил. Ну отказал мне. Ну и пусть. Есть, говорят, другие издатели.

После встречи я сидел на безлюдном берегу Сены. Моросил дождь. Холодный ветер. Когда не ешь мясо, то мерзнешь сильнее. Кругом безлюдно. То, что и нужно – одиночество. Собраться с мыслями – нужно. Я слишком думал о людях. Примут мою работу? Или отвергнут? Я вспомнил моего доверителя. Годы писал в сундук. Мало что из того опубликовано. Творчество, получается, для себя. Чтобы найти себя. Чистовик – и найти.

2

Первой рукописью в хранилище, если по летописному порядку, считается «Путеводная звезда писателя». Поэтому отсюда начало, как бы рождение моего персонажа на бумаге. А, значит, и первое упоминание в сундуке приключений. Негде рассказать целиком, о чем там речь. Ограничусь малостью. Витя вспоминает, что писатель Вячеслав Дёгтев стал для молодого мечтателя вдохновением и примером. Писателя по большому счету недооценили. Хотя, да, случалось, критики называли «русским Джеком Лондоном» и «лучшим рассказчиком страны». Он работал исключительно в жанре рассказа. На последний школьный год Витя пришел в его литературное общество «Окоём». Писатель отображен справедливым и честным. При подростке искренне рассказывал, что кое-где погорячился, сказал и написал лишнее. Далеко не всякий на это способен. Витя это со временем оценит. Потому что осознает, как можно быть храбрым перед людьми, но трусом перед самим собой. Писатель советовал вспомнить на бумаге о матери, которую Витя потерял в раннем возрасте. Я, душеприказчик, нашел в сундуке рассказ «Каменная мечта». Опубликовано в газете с литературно-российским названием. Там про Вячеслава Ивановича: «Есть у него свое особенное, что не выкинешь в могилу забвения. Будь он только летчиком, то и я бы заинтересовался штурвалом. До встречи с ним не писал. Лишь пробовал. Итого получается, что вдохновился его не книжной личностью». В рассказе Витя считает, как родной, воспетый писателем край, мог бы поставить земляку благодарный памятник или назвать именем улицу. Через годы губернатор, о, совпадение, Витин однофамилец, установит на доме Вячеслава Дёгтева памятную доску.

У моего доверителя всегда при себе фотография. Я, наследник, вижу копию в сундуке. Писатель широко и добро улыбается. Блеск в глазах. На обратной стороне молодой человек сохранил напутствие: «Не женись рано. Дети непризнанного писателя – сироты при живом отце… Настоящее искусство рождается, когда не оплачивается вообще… Не унывай и не останавливайся, работай и сделай книгу. Чего и будет достаточно. Такая книга, как локомотив, повезет за собой все, что написал и что напишешь потом». Витя сбережет фотокарточку не просто в дорожной сумке. Сбережет образ, да, не идеального, но яркого человека. Сбережет в своем сердце. И спасибо за то. Иначе бы не задумался чистовик. И пусть даже не справимся превосходно и светлее солнца. Значит, попробуем еще раз. А то и еще, и снова… Если, конечно, время, о, часовая стража, позволит.

Накануне смерти писатель бескорыстно содействует Вите поступить в Литературный институт имени Горького и охотно знакомит с редакторами в столичных изданиях. Хотя молодому человеку, если всерьез, нечего публиковать. Талант в себе не видел. Ну, пишет – ну и что? Миллионы людей пишут. И лишь таинственная звезда не давала покоя.

В последний раз они виделись около воронежского кинотеатра «Спартак». Безветренно, солнечно и снегопад. Вячеслав Иванович подписал ему новую книгу «Карамболь» с пожеланием успеха. Вскоре произошел их последний разговор. Витя позвонил из телефонной будки. Это на почте, возле студенческого общежития. Молодой человек, девятнадцать, признался, что заражен ВИЧем и не представляет, как дальше жить. Писатель дал совет. И через считанные дни умер по причине инсульта. Витина новость, конечно, здесь не при чем. Всего лишь совпадение. «Боже, храни казака своего». – Отпевал священник на похоронах. Солдаты дали оружейный залп.

Писатель был верующим. Однажды батюшка заметил Христа в его рассказах и советовал жизнь священнослужителя. «Не могу. Я – грешник». – Ответил писатель.

Добавить бы еще о том человеке, а нельзя, а негде. Я, душеприказчик, ограничен размером книги. Всего лишь одной. Но должен признаться. В сундуке, помимо книги «Путеводная звезда писателя. Первое дыхание», хранятся наброски повести с названием «Ё, Второе дыхание». Это продолжение рассказов Вячеслава Дёгтева. О том, как затем складываются судьбы его героев – и вымышленных, и настоящих. А также есть замысел «Третье дыхание».

Трилогия, впрочем, не относится к биографии доверителя. За исключением лишь первой книги. Поэтому без комментариев.

Тем не менее, они, оба, разные. Молодой Витя не столько мечтал творить приключенческие романы, сколько в них жить! Это сбывалось уже в студенчестве, о котором рассказывал скудно. Зато кое-где поведали о нем. Я, сыщик, провел маленькое расследование.

Выяснилось, что однажды приятель, Саша Гриценко, написал о нем пьесу. Название «Любовь обнимает смерть» вскоре изменилось в «Носитель». Любви и погибели, как выяснилось, не было.